Разум и чувства. Как любили известные политики - Каринэ Фолиянц

В июне 1947 года Эвита отправилась в свое триумфальное европейское турне. Ее близкая подруга Лилиан Гуардо вспоминала об этом путешествии: «Франко и его жена были в аэропорту, чтобы поприветствовать нас. Было просто удивительно, как ее встречали». Папа римский тоже принял ее достаточно тепло. Однако не все и не везде восторженно принимали жену президента-диктатора, преклоняющуюся перед лидерами фашизма и нацизма. Например, вне стен Ватикана местные антифашисты и эмигранты из Испании выступали против Эвиты Перон довольно резко. В Париже ее встретил только французский министр иностранных дел Жорж Бидо. Первые лица Франции ее видеть не пожелали. В Англии в ее честь устроил обед премьер Эттли. Но королевский двор ее не принял.

Одни только киностудии и радиостанции распахивали перед ней свои двери и готовы были платить ей любые гонорары за выступления.

Прокатившись по Европе, Эвита, которую не желал признавать высший свет и в ее «собственной» Аргентине, поняла, что в аристократические круги ей не пробиться. И если мужчины еще снисходили к ней, то женщины не желали иметь с ней ничего общего. Какая буря бушевала у нее в душе, никто не ведает, а вслух госпожа президентша произнесла лишь следующее резюме: «В Европе от Аргентины ждут говядины, но не дружбы». И это понятно: пережив ужасы войны, европейцы не хотели «дружить» с перонистским режимом с его пронацистским настроем.

К тому же, по воспоминаниям современников, даже после замужества Эва не смогла избавиться от ярлыка «потаскушки». Что, кстати, тоже не привлекало к ней английскую королеву и прочих высокопоставленных особ. А во время визита в Италию с Эвой произошел пренеприятный инцидент. Однажды она проезжала в открытом автомобиле по улицам Милана в сопровождении отставного адмирала. На тротуарах шумела толпа, и слышались какие-то выкрики. Шокированная Эва повернулась к своему спутнику и обиженно воскликнула: «Вы слышите, они называют меня шлюхой!» «Я их прекрасно понимаю, мадам, – вежливо отозвался адмирал. – Я не был в море уже пятнадцать лет, а меня по-прежнему называют адмиралом».

Если такого разговора и не было, то, согласитесь, его следовало бы придумать!

Даже в самой Аргентине, где народ в большинстве (огромном большинстве!) буквально боготворил Эвиту, кое-кто воспринимал ее личность более адекватно. Эти умники сочиняли про президентскую чету всевозможные анекдоты, и один из них звучал так: “Perуn fomenta la industria y evita la prostituciуn”, что означает: «Перон развивает индустриализацию и избегает проституции». Соль этого антиправительственного анекдота состояла не в том, как произносится эта фраза, а как ее можно написать. Если слово “evita” писалось с заглавной буквы – выходило оскорбление: «Перон развивает индустриализацию, а Эвита проституцию». Нечистоплотное прошлое не желало отпускать первую леди Аргентины…

А ей так хотелось завоевать всю страну! Чтобы не только широкие народные массы любили ее, но и более узкий круг аристократов принял ее с распростертыми объятиями. Однако родовитые дамы отчего-то не спешили заводить с ней знакомство.

По местной традиции жена президента автоматически становилась почетным председателем Общества благотворительниц – старейшей и самой крупной благотворительной организации в Аргентине, которой, естественно, управляли самые достойные дамы страны. Этим аристократкам-благотворительницам чрезвычайно не хотелось принимать в свой круг бывшую шлюшку без роду и племени да к тому же с плебейскими манерами. Понимая, что открытого отказа никто не потерпит, они стали изобретать для завуалированного отказа различные благовидные предлоги. Эвита ждала-ждала призыва от дам, да так и не дождавшись, сама поинтересовалась, почему это благородные дамы не предлагают ей пост председательницы. Общество благотворительниц вежливо ответило, что по уставу во главе его должна стоять непременно зрелая женщина, а сеньора Дуарте де Перон – какая жалость! – пока еще не достигла преклонных лет. Эва, всегда отличавшаяся понятливостью, и в этот раз все прекрасно поняла, но отнюдь не смиренный характер не давал ей принять отказ достойно – она якобы в шутку предложила избрать почетной председательницей свою мать. Можно представить, как аргентинское высшее общество было шокировано! Благородные дамы не выдержали правил игры и открыто воспротивились. Мстительная и очень недобрая первая леди развернула против патрицианок боевые действия. Причем в самом прямом смысле: боевики перонистских профсоюзов били окна в здании Общества, нескольких благородных сеньор полиция арестовала прямо на улице и бросила в камеру, где содержались проститутки, а возле здания Общества, чуть ли не у входа, расположился торговец рыбой и торговал здесь в течение всего жаркого лета.

У Эвиты вообще было донельзя болезненное самолюбие – такое случается с недалекими амбициозными людьми, – любое нелестное высказывание о ней каралось как государственное преступление. О поступках и говорить не приходится.

Однажды один из профсоюзных боссов неосторожно сказал, что Эвите лучше бы распоряжаться на кухне (как она это делала в пансионе своей матушки), а не лезть в политику, – госпожа президентша приказала арестовать вольнодумца и внушить ему уважение к властям с помощью электрического тока.

Другой «возмутитель спокойствия» первой леди по имени Виктор Белардо был арестован потому, что заявил в радиоинтервью, что готов отдать все свои капиталы на благотворительные нужды, но только не в «фонд Эвиты».

Мстила она не только отдельным людям, но и целым организациям. Например, газеты, которые не уделяли должного внимания ее пышным балам и высоким гостям, а также замечательной благотворительной деятельности, неожиданно обнаруживали, что запасы бумаги истощились и пополнить их нечем. Эвита не останавливалась ни перед чем, создавая культ собственной личности.

Униженная и оскорбленная родовитыми семействами Аргентины, Эвита создала свой собственный фонд – в пику их Обществу. Она использовала свои поистине неограниченные диктаторские возможности, дабы ее фонд не просто затмил Общество благотворительниц, а буквально сравнял его с землей. Все купленные президентом СМИ всячески доказывали, что «благотворительность и милосердие – лишь показные жесты богачей, унижающие униженных». Чтобы все побыстрее забыли о благотворительности как таковой, Эва изобрела новое слово – «хустисиализм» (производное от испанского “hustisio” – справедливость). Идеи «справедлизма» были просты и понятны: богатые должны делиться с бедными; если рабочие в чем-то нуждаются, работодатели немедленно должны их этим обеспечить. Куда уж понятнее.