Любовник смерти - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако не то чтобы Сенька в эти дни только боялся и больше ничего другого не делал. Дел-то было полно, да таких, что обо всем на свете позабудешь.
Началось с того, что Эраст Петрович предложил:
— Хочешь посмотреть на мой “Ковёр-самолёт”?
Как раз перед тем между ними разговор состоялся. Сенька Христом-Богом попросил на “вы” его не обзывать и “Скориковым” тоже, а то обидно.
— Обидно? — удивился господин Неймлес. — Что на “вы” называют? Но ведь вы, кажется, считаете себя взрослым. Меж взрослыми людьми обращение на “ты” возможно лишь на основе взаимности, я же перейти с вами на “ты” пока не г-готов.
— Да я вам ни в жисть не смогу “ты” сказать! — перепугался Скорик. — Мне и без надобности. Масе-то вон “ты” говорите, делаете ему отличие. А я вам уж и не человек.
— Видите ли, Скориков… То есть, простите, господин Скориков, — совсем уж взъелся на Сеньку инженер, — Масе я говорю “ты”, а он мне “вы”, потому что в Японии господин и слуга могут разговаривать только так и не иначе. В японском этикете речевые нюансы очень строго регламентированы. Там существует с десяток разных уровней обращения на “ты” и “вы”, для всякого рода отношений свой. Обратиться к слуге не так, как принято — нелепость и даже грамматическая ошибка.
— А у нас простым людям одна только интеллигенция выкает, хочет своё презрение показать. За это её народ и не любит.
Еле уговорил. И то, чтоб по-свойски “Сенькой” назвать — так нет. Заместо “Скорикова” стал звать “Сеней”, будто барчука в коротких штанишках. Приходилось терпеть.
Когда Скорик на “Ковёр-самолёт” глазами захлопал (готов был от Эраста Петровича всяких чудес ожидать, даже волшебных), тот улыбнулся:
— Не сказочный, конечно. Так я назвал мототрипед, самоходный экипаж моей собственной к-конструкции. Идём, посмотришь.
Во дворе, в каретном сарае, стояла коляска вроде пролётки на рессорном ходу, но только суженная к носу и не на четырех колёсах, а на трех: переднее невысокое, бокастое, два задних большие. Там, где на пролётке положено быть передку, — щиток с цифирью, торчком — колёсико на железной палке, ещё какие-то рычажки, загогулины. Сиденье было хромовой кожи, можно троих усадить. Инженер показал:
— Справа, где руль, место шофэра. Слева — ассистента. Шофэр — это такой кучер, только управляет он не лошадью, а м-мотором. Ассистент же — его помощник. Иногда бывает нужно вдвоём на руль налечь, или рычаг придержать, или просто флажком помахать, чтоб с дороги сторонились.
Сенька не сразу допёр, что эта колымага сама по себе ездит, без коня. В железной коробке, что располагалась под сиденьем, по словам Эраста Петровича (скорее всего, брехня) пряталась сила, как в десяти лошадях, и оттого этот самый мототрипед якобы мог бегать по дороге быстрей любого лихача.
— Скоро на конной тяге вообще никто ездить не захочет, — рассказывал господин Неймлес. — Только на таких вот авто с двигателем внутреннего сгорания. А лошадей освободят от тяжкого труда и в благодарность за то, что столько т-тысячелетий верно служили человечеству, отправят вольно пастись в луга. Ну, может, самых красивых и резвых оставят для скачек и романтических поездок при луне, а всем прочим выйдет отставка и пенсион.
Ну, пенсион — это навряд ли, подумал Скорик. Коли лошади станут не нужны, забьют их к лешему на шкуры и мясо, за здорово живёшь кормить не станут. Но спорить с инженером не стал, интересно было послушать дальше.
— Видишь ли, Сеня, идея вседорожного м-мототрипеда была темой моего прошлогоднего дипломного проекта в Технологическом институте…
— Вы чего, только-только из студентов, что ли? — удивился Скорик. На вид Эрасту Петровичу было сильно много лет. Может, тридцать пять или даже больше — вон у него уж и виски поседели.
— Нет, я прошёл курс инженера-механика экстерном, в Бостоне. И вот теперь пришло время претворить мою идею в жизнь, опробовать её на п-практике.
— А вдруг не поедет? — спросил Сенька, любуясь сияющим медным фонарём на передке машины.
— Да нет, он отлично ездит, но этого м-мало. Я намерен установить на моем мототрипеде рекорд: доехать от Москвы до Парижа. Старт назначен на 23 сентября, так что времени на подготовку немного, чуть больше двух недель. А дело трудное, почти невозможное. Недавно подобную попытку предпринял барон фон Либниц, но его авто не выдержало русских дорог, развалилось. А мой “Ковёр-самолёт” выдержит, потому что трехколесная конструкция проходимей, чем четырехколесная, я это д-докажу. И ещё вот, смотри.
Никогда Сенька не видел Эраста Петровича таким оживлённым. Глаза, обычно холодные, спокойные, так и сверкали, на щеках выступил румянец. Господина Неймлеса было прямо не узнать.
— Вместо новомодных пневматических шин, удобных для асфальтовой мостовой, но совершенно неприспособленных для нашего бездорожья, я сконструировал цельнолитые к-каучуковые со стальной проволокой.
Скорик потыкал чёрную шину. Трогать её, пупырчатую, упругую, было приятно.
— В основе конструкции — трипед мангеймского фабриканта Бенца “Патент-моторваген”, однако “Ковёр-самолёт” г-гораздо совершенней! У герра Бенца на его новом “Вело” двигатель мощностью всего три лошадиных силы и зубчатая передача крепится к задней оси, а у меня, гляди, она выведена на раму, и мотор объёмом почти в тысячу кубических сантиметров! Это позволяет разгоняться до тридцати вёрст в час. А по асфальту до т-тридцати пяти! Может быть, даже сорока! Ты только представь себе!
Возбуждение инженера передалось Сеньке, он понюхал сиденье, пахнущее кожей и керосином. Вкусно!
— А как на нем ехать, на этом “ковре”?
— Садись сюда. Вот так, — с удовольствием принялся объяснять Эраст Петрович, а Сенька блаженно закачался на пружинящем сиденье. — Сейчас, сейчас ты поедешь. Это ни с чем не сравнимое наслаждение. Только осторожно, не т-торопись. Правую ногу ставь на педаль сцепления. Жми до отказа. Хорошо. Это регулятор зажигания. Поверни его. Слышишь? Это искра воспламенила топливную жидкость. Рычагами открываешь к-клапаны. Молодец. Теперь потяни ручной тормоз, чтобы освободить колёса. Включай передачу — вот этот рычаг. Теперь потихоньку отпускай ногу со сцепления и одновременно тяни д-дроссель, который…
Сенька взялся за железную палочку, именуемую звучным словом “дроссель”, дёрнул её к себе, и самоходная карета вдруг рванулась с места.
— А-а-а! — заорал Скорик от ужаса и восторга.
В животе ёкнуло, будто он нёсся на санках с ледяной горы. Трипед сам собой вылетел из сарайных ворот, навстречу ему проворно двинулась стена дома, и в следующий миг Сеньку кинуло грудью на рулевое колесо. Раздался лязг, звон разбитого стекла, и полет закончился.
Прямо перед Скориком были красные кирпичи, по ним ползла зелёная гусеница. В ушах звенело, болела грудь, но кости вроде были целы.
Сенька услышал приближающиеся сзади неторопливые шаги, увидел, что на одном циферблате стекло треснуло, а на другом вовсе вылетело, и вжал голову в плечи. Бейте, Эраст Петрович. Хоть до полусмерти — и того мне, дурню, мало будет.
— … который регулирует поступление г-горючего, и потому тянуть его нужно очень плавно, — продолжил объяснение господин Неймлес, будто вовсе не прерывался. — Ты же, Сеня, дёрнул слишком резко.
Сенька, опустив голову, слез. Когда увидел сплющенный фонарь, ещё недавно такой нарядный и блестящий, аж всхлипнул. Вот беда так уж беда.
— Ничего, — утешил его инженер, присев на корточки. — П-поломки в автомобилизме — дело обычное. Сейчас все исправим. Будь любезен, Сеня, принеси ящик с инструментами. Ты мне п-поможешь? Вдвоём снимать дешборд совсем нетрудно. Если бы ты знал, как мне недостаёт помощника.
— А сенсей? — остановился Скорик, уже бросившийся было к сараю. — Неужто не помогает?
— Маса — консерватор и принципиальный враг п-прогресса, — со вздохом произнёс Эраст Петрович, натягивая кожаные перчатки.
Что правда, то правда. Из-за этого самого прогресса инженер с Масой чуть не каждый день собачились.
К примеру, прочёл Эраст Петрович утреннюю газету, где пропечатано про открытие железнодорожного сообщения в Забайкалье, и говорит: вот, мол, замечательная новость для жителей Сибири. Раньше они на путешествие от Иркутска до Читы целый месяц тратили, а теперь всего сутки. Это же им целый месяц подарили! Распоряжайся им как хочешь. Вот, говорит, в чем истинный смысл прогресса — экономия времени и ненужной траты сил.
А японец ему: не подарили месяц жизни, а отобрали. Раньше ваши иркутские жители без большого дела из дому не уезжали, а теперь начнут раскатывать по лику земли. Добро б ещё вдумчиво, меряя землю шагами, карабкаясь на горы и переплывая реки. А то сядут на мягкое сиденье, носом засопят, вот и всё путешествие. Раньше, когда человек путешествовал, он понимал, что жизнь — это Путь, а теперь будет думать, что жизнь — мягкое сиденье в вагоне. Прежде люди были крепкие, поджарые, а скоро все станут слабые и жирные. Жир — вот что такое этот ваш прогресс.