Театр смерти - Нора Робертс

Рорк встал со «скамьи подсудимых».

– Ты сегодня будешь работать допоздна?

– Да, похоже на то.

– Поешь как следует, а то во время работы ты вечно сидишь на одних шоколадных батончиках.

Ева похлопала себя по карманам, и лицо ее вытянулось.

– Кто-то опять спер мои батончики!

– Вот ведь сволочи! – Рорк наклонился и поцеловал жену. – Увидимся дома.

Убеждение Евы в том, что люди искусства ведут богатую и беззаботную жизнь, пошатнулось после посещения жилища Майкла Проктора. А когда она попала в квартиру Лайнуса Квима, от него не осталось и следа.

– Господи, какая дыра! – прошептала она, оглядывая крохотную комнату на первом этаже. Два мутных стрельчатых окошка были забраны решетками, покрыты толстым слоем грязи и почти не пропускали свет. Зато уличный шум и дребезжание от проезжавших то и дело поездов метро проникали в жалкую комнатенку беспрепятственно. Абсолютно инородным телом здесь выглядел засиженный мухами компьютерный блок.

Ева щелкнула выключателем, и под потолком загорелась тусклая желтая лампочка. Она автоматически сунула руки в карманы. Здесь было даже холоднее, чем на улице. Комната пропахла застарелым потом, грязью и, судя по всему, последней трапезой Квима, состоявшей из жареного фарша и фасоли. Остатки ее можно было лицезреть на грязной неубранной тарелке, стоявшей на колченогом столе.

– Ну-ка, посмотри, сколько этот бедолага зарабатывал, – велела помощнице Ева.

Пибоди достала блокнот и принялась листать страницы.

– Его ставка за один спектакль составляла восемьсот пятьдесят долларов, – сообщила она, – плюс плата за сверхурочные. Двадцать пять процентов он отдавал – профсоюзные взносы, медицинская страховка и так далее. Но все равно у мужика выходило примерно триста тысяч баксов в год.

– И при этом жил в такой пакости! Куда же он девал деньги? Варианта только два: либо тратил все до цента, либо копил.

Ступая по голому полу, Ева подошла к компьютеру.

– Эта хреновина еще древнее, чем та, от которой я только что избавилась.

Она нажала кнопку включения. Компьютер кашлянул, завизжал, и монитор засветился голубым светом. Осторожно, чтобы не запачкаться, Ева уселась на шаткий стул и попыталась найти файлы с финансовой информацией Лайнуса Квима. Компьютер потребовал пароль доступа.

– Я тебе покажу пароль!

Ева обозлилась и трахнула по крышке системного блока кулаком, однако это не помогло.

– Займись этой сволочью, Пибоди, – велела она, а сама подошла к ветхому комоду и принялась выдвигать ящики и перебирать их содержимое. – Смотри-ка, программки спектаклей с участием Айрин Мэнсфилд.

Пибоди за ее спиной пыталась урезонить непокорный компьютер.

– Ага, наш дружок, оказывается, был азартным игроком. Возможно, именно этим объясняется убожество его норы. Он записывал все свои ставки, выигрыши и проигрыши. Проигрышей – большинство.

Ева выдвинула следующий ящик.

– Так-так, ты только погляди! Брошюры о тропических островах. Эй, Пибоди, плюнь на пароль, посмотри, не интересовался ли он информацией о Таити.

Она перешла к стенному шкафу и стала перебирать одежду, тщательно прощупывая карманы. Осмотрев шкаф на предмет возможных тайников, Ева на всякий случай проверила и две пары стоявших там стоптанных ботинок. Она обратила внимание на то, что покойный не хранил ни фотографий, ни сувениров – только записные книжки. Одежды у него было мало: помимо ботинок, несколько рубашек с потертыми воротниками и старый мятый костюм. В холодильнике обнаружилось несколько пачек замороженного фарша, пара бутылок домашнего пива и большой, не открытый еще пакет соевых чипсов. Ева взяла его в руки и нахмурилась.

– Почему человек, который явно помешан на экономии, покупает огромный пакет чипсов, а потом вешается, даже не открыв его? – задумчиво проговорила она.

– Может, он находился в депрессии? Многие люди не могут есть в таком состоянии. А вот я – наоборот. Когда мне плохо, я начинаю жрать все подряд.

– Похоже, последний раз он ел сегодня утром. – Ева сунула руку в мусорное ведро и вытащила смятый пакет. – Соевые чипсы, – сказала она, подмигнув Пибоди. – Скорее всего, он прикончил их вчера вечером, а другой пакет приберег на сегодняшний. В холодильнике охлаждается одна полупустая бутылка пива и две полные.

– Ну, может быть… Вот, лейтенант, хорошие новости относительно Таити. Видимо, он этим очень интересовался. Тут и снимки, и информация о климате, о гостиницах. И еще полуголые девицы.

– Интересно, чем привлекли маленького человечка, живущего в большом городе, далекие острова?

Ева подошла к компьютеру и увидела на экране изображение полногрудой таитянки в ожерелье из тропических цветов.

– Посмотри, искал ли он информацию о том, как добраться до Таити, – велела она.

Пибоди ввела несколько команд и через десяток секунд сообщила:

– Он выяснял возможности перелета на Таити двадцать восьмого марта. Самые лучшие условия предлагает компания «Авиалинии Рорка».

– Ну, разумеется! – сухо обронила Ева. – Итак, сегодня утром Лайнус Квим выяснял, как добраться на Таити. А загранпаспорт у него есть?

– Он сделал запрос о выдаче ему загранпаспорта два дня назад.

– Значит, в путешествие собрался? Эх, Лайнус… Что же ты такое увидел? О чем узнал? – пробормотала Ева. – И откуда ты рассчитывал взять деньги, чтобы поехать на острова? Давай-ка, Пибоди, возьмем эту бандуру с собой и отвезем ее Фини.

Сценический дебют Элизы Ротчайлд состоялся, когда ей было всего шесть месяцев, в комедии о том, как маленький ребенок изводит своих родителей. Постановка с треском провалилась, но Элизу критики называли «лапочкой» и «милашкой». Мать и дальше продолжала проталкивать ее, водила на бесконечные пробы, так что в возрасте десяти лет Элиза уже была ветераном сцены. К двадцати годам она превратилась в широко известную характерную актрису, обладательницу множества почетных наград и призов, владелицу домов на трех континентах. За спиной у нее был первый и последний брак, оказавшийся несчастливым и закончившийся разводом.

Когда ей исполнилось сорок, она была на сцене уже так давно, что всем надоела, включая продюсеров. Не желая признаваться в том, что ее списали со счетов, Элиза говорила всем, что сама решила оставить искусство, и следующие десять лет жизни провела, кочуя по великосветским вечеринкам и сражаясь с невыносимой скукой. Когда подвернулся случай сыграть сварливую сиделку в театральной постановке «Свидетеля обвинения», Элиза для виду покапризничала, но позволила себя упросить, а оставшись одна, заплакала от радости и облегчения.