Карта времени - Феликс Пальма

Писатель. Это и вправду звучало неплохо. Просто превосходно.

Вернувшись к доброму расположению духа, Уэллс не без удовольствия окинул взглядом свои владения, которыми был целиком и полностью обязан литературе. То было весьма скромное жилище, но всего несколько лет назад он не мог мечтать и о таком. В те времена начинающий писатель едва сводил концы с концами, занимаясь журналистикой и давая уроки немногочисленным ученикам, и только вера в чудодейственную корзину спасала его от отчаяния. Разве этот дом мог сравниться с жалкой лачугой в Бромли, где он вырос, мерзкой норой, пропахшей свечным салом, которым его отец натирал пол, чтобы изгнать непрошеных гостей — тараканов. Уэллс не любил вспоминать убогую кухоньку в подвале с неудобной печкой, которую приходилось топить углем, и зловонную уборную на заднем дворе — обыкновенную яму под навесом. Его мать всегда торопилась поскорее закончить свои дела, поскольку подозревала, что живший по соседству портной мистер Купер подглядывает за ней. В детстве Герберт часто взбирался на увитую плющом ограду, чтобы поглядеть на мистера Ковелла, мясника: тот имел обыкновение расхаживать по своему двору с пустым взглядом убийцы, сжимая в окровавленных по локоть руках нож, с которого падали багровые капли. Над морем черепичных крыш торчал шпиль приходской церкви, за ней лежало кладбище, где упокоилось тщедушное тельце его сестренки Фрэнсис, которую, как подозревала мать, зазвал на чаепитие и отравил злодей сосед мистер Манди.

Тогда никто и представить не мог, что в такой нищете может родиться настоящий писатель, хотя роды оказались долгими и тяжелыми. Уэллсу пришлось ждать воплощения своей мечты ровно двадцать один год и три месяца. Мысленно беседуя с будущими биографами, он любил повторять, что литературное призвание самым неожиданным и немилосердным образом открылось в нем 5 июня 1874 года. Глядя на тот день с высоты прожитых лет, писатель ясно понимал, что наше будущее от нас не зависит, что его прихотливую форму создают молотки и зубила судьбы. Подобно тому, кто разворачивает бумажную птичку, чтобы увидеть линии сгиба, Уэллс мог бы отправиться в прошлое, чтобы разобрать на составные части свою нынешнюю жизнь. Вообще-то спускаться по ветвям фамильного древа было одним из его любимых занятий; это метафизическое упражнение было отличным успокоительным средством, почти таким же, как таблица умножения, повторением которой он надеялся укрепить подпорки чересчур бурного и переменчивого мира. Постепенно Уэллс нашел отправную точку своего пути, определил, отчего вспыхнула искра, пробудившая в нем писательский дар: всему виной — кто бы мог подумать! — были особый длинный замах и меткий удар его отца, игрока в крикет. Довольно было потянуть за кончик нити, чтобы размотать весь клубок. Если бы не этот смертоносный для соперников удар, отца не взяли бы в команду графства; не окажись отец в этой команде, он не взял бы в привычку проводить вечера с другими игроками в ближайшем к дому пабе под названием «Колокол», забросив посудную лавку, которую они с матерью держали на первом этаже, и не сдружился бы с хозяйским сыном; а если бы в тот вечер, крепко выпив за новое знакомство, он не увидел, как его сыновья играют на поле в крикет, ему не пришло бы в голову схватить маленького Берти в охапку и начать подбрасывать над головой; а если бы восьмилетний мальчик, выпав из отцовских рук, не раздробил берцовую кость о железный штырь палатки, в которой разливали пиво, никто не позволил бы ему все лето проваляться дома в компании Диккенса, Свифта и Вашингтона Ирвинга, книги которых заронили в его душу зерно, которое постепенно, невзирая на бесчисленные преграды, начало прорастать.

Порой, чтобы не возгордиться сверх меры, Уэллс принимался размышлять, что было бы, если бы событий, цепь которых привела его в мир литературы, не произошло. Ответ был неизменен. Он прозябал бы за прилавком, скажем, какой-нибудь аптеки, умирал от скуки и презирал себя за то, что его вклад в котел жизни столь ничтожен. Как можно жить без смысла, без четкой цели? Как можно жить с пустотой в душе, которую ничем не заполнить? Что может быть страшнее, чем плыть по течению, зависеть от капризов фортуны, вести тоскливое, бесцветное существование, ничем не отличаться от соседа, не знать никакого иного счастья, кроме тусклого, вульгарного, сомнительного счастья обывателей? Получается, что благодаря коронному отцовскому удару он сумел обрести цель, захотел сделаться писателем.

Конечно, пробиться оказалось непросто. Как раз в тот момент, когда будущий писатель ясно понял, куда ему следует держать путь, подул встречный ветер. Суровый, неутомимый ветер, воплотившийся в образе его матери Сары Уэллс, главным предназначением которой, помимо того чтобы быть самым несчастным человеком на земле, было воспитать Берти и его старших братьев Фрэда и Фрэнка приличными людьми, что в ее понимании означало сделать из них приказчиков, торговцев сукном — то есть атлантов, на плечах которых держится мир. Уэллс разочаровал мать, всей душой желая стать чем-то большим, однако обида не была для нее слишком уж болезненной, потому что она чего-то подобного уже давно ждала. Маленький Берти впервые разочаровал свою мать, появившись на свет мальчиком, хотя за девять месяцев до этого она вошла в супружескую спальню в твердой уверенности, что должна родить девочку взамен умершей.

Неудивительно, что, начавшись на такой ноте, отношения Уэллса с матерью и впредь оставляли желать лучшего. Нога Берти постепенно зажила, несмотря на все усилия деревенского врача, который, хотя его об этом никто не просил, сначала сделал так, чтобы конечность неправильно срослась, а потом сломал ее еще раз, чтобы исправить ошибку. Нежданные каникулы кончились, и мальчик поступил в академию Бромли, в класс к мистеру Морли, до этого безуспешно пытавшемуся вбить науку в головы его старших братьев. Впрочем, Берти на собственном примере доказал, что цветы, растущие на одной ветке, не обязательно пахнут одинаково. Блестящий ум мальчугана настолько поразил учителя, что тот готов был даже отсрочить плату за обучение, но мать все равно забрала сына из уютного мирка, где царили мел и грифельная доска, и отправила в Виндзор помощником в мануфактурную лавку Роджерса и Деньера. Проработав два месяца с половины восьмого утра до восьми вечера с крошечным перерывом на обед в тесном подвале, куда почти не проникал солнечный свет, Уэллс почувствовал, что гибнет, вянет и вот-вот станет таким же, как старшие братья, в которых давно не осталось и следа от живых, веселых подростков, какими они были когда-то. Тогда он решил сделать все, что было в его силах, чтобы продемонстрировать полное отсутствие у себя коммерческой жилки, то есть стал предаваться на рабочем месте мечтам и размышлениям, пока владельцы лавки не рассчитали от греха подальше странного мальчишку, который путал заказы и большую часть рабочего дня просиживал в углу, пялясь в одну точку. К счастью, троюродный брат матери помог ему получить место ассистента учителя, своего дальнего родственника, в Вуки чтобы парень смог продолжить образование, не отрываясь от работы. На беду, с этой работой, которая пришлась Уэллсу по сердцу, пришлось распрощаться очень скоро, когда он обнаружил, что директор школы — прохиндей, подделавший собственный диплом. И уже подросший Берти вновь оказался во власти матери, которая в очередной раз попыталась увести сына от его предназначения, направив по ложному пути. В четырнадцать лет Уэллс начал работать в аптеке мистера Коуэпа, призванного сделать из юного помощника фармацевта. Однако почтенный аптекарь очень скоро понял, что Берти не годится для столь обыденного поприща, и определил его в среднюю школу в Мидхерсте, директор которой Хорас Байятт искал повсюду способных учеников, чтобы придать своему заведению академический вес. Мистер Байятт сразу приметил нового ученика, слишком явно выделявшегося на фоне остальных, и уже обсуждал с аптекарем, как устроить будущее талантливого юноши. Но миссис Уэллс в момент раскрыла заговор бездельников-филантропов, сбивавших ее мальчика с пути истинного, и засунула Берти в очередную мануфактурную лавку, на этот раз в Саутси. Там он провел два года в состоянии глубочайшего душевного потрясения, тщетно силясь понять, отчего свирепый вихрь норовит выбить его из седла всякий раз, когда ему удается выбраться на верную дорогу. Жизнь в «Мануфактурном доме Эдгара Хайда» напоминала ад: после тринадцати часов изнурительного труда работники ночевали в бараке, душном и таком тесном, что их сны перепутывались. Что касается самой миссис Уэллс, то она еще за несколько лет до этого, окончательно убедившись, что удручающая некомпетентность ее супруга вот-вот приведет лавку к банкротству, устроилась экономкой в поместье Аппарк на холме Картинг-Даун, где в девичестве служила горничной и куда Берти слал слезные письма, полные жалоб и по-детски наивных аргументов в пользу того, чтобы его забрали домой, которые я не рискну здесь привести. Напуганный тем, что вожделенное будущее вот-вот от него ускользнет, Уэллс упорно искал брешь в стене материнского упорства. Помимо всего прочего, он утверждал, что не сможет обеспечить ей достойную старость на скудное жалованье приказчика из лавки, в то время как образование позволит ему сделать карьеру, угрожал наложить на себя руки или совершить отвратительное преступление, которое навсегда запятнает доброе имя семьи. Но ничто не могло поколебать решимости миссис Уэллс сделать из сына добропорядочного торговца мануфактурой. К счастью, давнишнему покровителю Берти Хорасу Байятту понадобилось расширить штат преподавателей, и он предложил бывшему ученику должность учителя и двести фунтов в год, которые со временем должны были превратиться в четыреста. Утомленная бесплодными попытками направить сына на мануфактурную стезю, миссис Уэллс сдалась. Оказавшись на свободе, юноша, преисполненный благодарности к бывшему наставнику, взялся за дело с невиданным рвением; днем он занимался с младшими классами, а вечерами старательно заполнял пробелы в собственном образовании, жадно поглощая книги по биологии, физике, астрономии и прочим наукам. Его титанические усилия были вознаграждены стипендией Лондонского педагогического колледжа, в котором читал лекции сам профессор Томас Гексли, блестящий физиолог, наследник Дарвина и блистательный оппонент епископа Оксфордского Уилберфорса.