Стукач - Олег Вихлянцев

Вернувшись за руль, Соленый завел мотор и не спеша выкатил на мост. Расположив машину чуть наискосок, передним бампером к огороженному борту, он ручным тормозом прекратил движение. Затем выключил тормоз и, не заглушая двигателя, выпрыгнул из кабины на дощатый настил. Осталось лишь обойти «газик» сзади и немного поднатужиться, чтобы толкнуть его вперед.

На холостом ходу и нейтральной передаче автомобиль накатом пошел к перилам и своим весом проломил их. Свободное падение «газика» с моста в бурлящую воду заняло лишь десятую долю секунды. Ударившись о вспененную водную поверхность, он еще несколько мгновений качнулся на волнах, словно не желая тонуть, но, влекомый течением и собственной тяжестью, клюнул носом и быстро пошел ко дну.

Оглядев поврежденное ограждение и удовлетворенно хмыкнув, Соленый еще раз окинул взглядом окрестности и быстро пошел прочь.

Путь его лежал теперь в противоположную сторону от Ургала и Чегдомына.

Пораскинув мозгами, решил Соленый пробираться отсюда не в Москву или Ленинград, а в далекую Среднюю Азию. Там, в Ташкенте, жил один его корешок. Старый знакомый, с которым когда-то очень давно отбывали они срок в Пермской зоне. Координаты его Соленый имел. Правда, времени прошло предостаточно, и корешка того давно могло не быть в живых. Но, как говорится, попытка – не пытка. Доберемся до Ташкента, а там поглядим, что да как. Ташкент – город хлебный.

Ленинград

…Часы показывали без четверти десять, и он рассчитывал успеть в дежурный гастроном, расположенный рядом, на первом этаже соседнего дома.

Выбежав из подъезда, Кешка скользнул взглядом по припаркованным чуть в стороне красным «Жигулям». Но не придал появлению здесь машины особого значения. Мало ли кто из соседей мог оставить ее у дома? И что с того, что в салоне сидят трое? У них свои дела, у Кешки – свои. Будет по сторонам глазеть да слюни пускать – в гастроном опоздает. И тогда точно останется без ужина.

Ему повезло. Гастроном работал.

– Триста граммов «Докторской» колбасы, кусочек «Российского» сыра, пачку сливочного масла, килограмм сосисок, хлеб и бутылку кефира.

Затарившись, Иннокентий направился к дому. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Отступили на задний план майор Багаев с его интригами, мрачные воспоминания о зоне, и даже недавняя жуткая встреча с обезумевшей матерью как-то сгладилась. Хотелось тишины и покоя. Хорошо, хоть крыша над головой имеется. Спасибо Багаеву… Зар-р-раза! Опять Багаев. Всюду он. И в зоне, и на свободе…

– Привет, кореш… – В полутьме подъезда, куда Кешка ступил с улицы, прозвучал голос, заставивший его коротко вскрикнуть и шарахнуться в сторону.

– А-а!..

– Да ты не ссы, Маруся, я – Дубровский!

Из темного закутка, где были приколочены к стене почтовые ящики, вышел человек. Кешка не знал его.

– Какой Дубровский?! Не знаю никакого Дубровского! – Монахов попытался быстро пройти мимо, вверх по лестнице, но человек преградил ему путь.

– От Бизона. Слыхал?

Эта кличка была Кешке знакома. Еще десять'лет назад Бизон был казначеем воровского общака. Он и организовал тогда переброс в зону денег и морфина. Багаев же обстряпал все таким образом, что будто бы Лелик, продавшийся ментам, сдал Барсука. А деньги и наркотик спас тогда якобы не кто иной, как он, Кешка Монахов. Барсуков и Прибаев при известных обстоятельствах погибли. Следовательно, опровергнуть разработанную оперативной службой версию было некому. Факт оставался фактом: обе посылки остались целы и попали по назначению – на поддержание мотавших срок корешей. Кроме того, на волю немедленно просочилась информация – опять же разыгранная Багаевым, – что именно Монах организовал и возглавил бунт в зоне, за что получил приличный дополнительный срок. Все это не могло остаться вне поля зрения Бизона и иже с ним.

– …Я спрашиваю, о Бизоне слыхал? – повторил свой вопрос человек.

– Может, слыхал, а может, и нет, – как того и требовала обстановка, ответил Кешка. Внутри у него все затряслось; руки готовы были выпустить пакеты с покупками. Он понял: игра началась.

– Ну коли не слыхал – твое дело. Держи! – Человек сунул ему в накладной нагрудный карман сорочки запечатанную пачку болгарских сигарет «Интер» и испарился.

Кешка выглянул из подъезда. Ни его таинственного собеседника, ни красных «Жигулей» не было. Подивившись тому, что он даже не услышал шума двигателя отъезжающей машины, Иннокентий направился в квартиру.

Узбекская ССР. Ташкент

– Хуш келибсиз, урток полковник! Утрин, мархамат! Мана – якши палов! Мана – джуда якши кабоб! Мана – сомса! Мана – кук чой![66]

Сухопарый и торопливый в движениях кореец принимал в своем доме начальника городского уголовного розыска. В тени густых виноградных лоз, на низеньком столе-дастархане, расположенном во дворе просторного частного дома, кроме всего вышеперечисленного были расставлены плоские тарелочки с восточными сладостями, высились горки фруктов и свежих овощей, отдельной стопкой располагались пышные пшеничные лепешки. Чайники были двух видов. Синие и белые. В синие, разрисованные изображениями хлопковых коробочек с золоченым обрамлением, был налит горячий и ароматный зеленый чай. А емкости чисто белых заполняла бесцветная жидкость, именуемая в быту весьма прозаично – водкой.

Полковник, присев на скрещенных ногах, потянулся к белому чайнику и налил из него в пиалу почти до краев.

– Ты откуда, Виталий, так здорово по-узбекски чешешь? – спросил он хозяина на чистом русском.

– Ну вы же, Миркузий Мирвалиевич, по-русски не хуже меня говорите. А я живу в Узбекистане – сам Бог велел местный язык знать.

– А по-своему, по-корейски, можешь? – спросил полковник, заглотив между тем водку и налив себе по новой.

– И по-корейски могу, – ответил Виталий, одновременно подкладывая дорогому гостю сомсу – румяные и пышущие жаром пирожки с мясом, курдючным бараньим салом и луком.

Гость замолчал, навалившись на еду. Глядя на него, кореец мысленно удивлялся прожорливости полковника. Вслух же, разумеется, ничего не говорил. Лишь время от времени менял перед ним яства: ляган[67] с пловом на горку шампуров с нанизанными на них бараньими яйцами, манты[68] на сомсу, и так – очень долго, пока сановный гость не отвалился от дастархана с набитым битком пузом.

– Я бы мог предложить вам фунчозу, кук-су, бигодя или хе…[69] – заговорил было Виталий.

– Нет-нет-нет! – вяло отмахнулся полковник. – Я этой вашей еды не понимаю. Плов-млов, шурпа-мурпа, чай-пай – это якши! А корейские дела – не надо. Ты мне еще собаку скушать предложи…

– Ну не надо, так не надо, – согласился хозяин дома и хлопком ладони о ладонь дал понять двум женщинам, находившимся во дворе неподалеку, чтобы те прибрали со стола.

Виталий Ким отличался тем, что мог угодить любому, кто бы только ни пожелал погостить у него. Принимая у себя узбеков, он накрывал соответствующий мусульманским обычаям дастархан. Для русских в его доме всегда готовились знатные борщи, блины, пельмени и пироги. И садились гости тогда не на подушки возле низенького столика, а за обычный стол. Евреи хвалили фаршированную рыбу и бульоны с мацой, а украинцы так просто балдели от соленого сала, супа с галушками и вареников.

Справедливости ради нужно заметить, что не для всех Ким был хлебосольным и радушным. И принимались в его доме лишь те, кого хозяин считал нужными людьми.

Полковник милиции Миркузий Мирвалиевич Султанов был ему нужен. И не обязательно иметь семь пядей во лбу, чтобы разобраться в этом с ходу. Связывали их давние отношения, построенные на вечном коммерческом принципе «ты – мне, я – тебе». Поскольку же «урток полковник» коммерсантом не являлся, то отношения его с Виталием явно имели криминальную подоплеку И подпадали под добрый десяток самых строгих статей Уголовного кодекса.

– Грык-ик!.. Ну теперь и о делах можно поговорить, – громко отрыгнув, произнес полковник.

– Слушаю вас, – склонил голову кореец.

– Обижаешь ты людей, Виталик. Жалобы на тебя поступать начали.

– В письменном виде? – с едва заметной издевкой поинтересовался Ким.

– Только этого не хватало! Нет, слава Аллаху, пока только в устном. Да и то – от нашихлюдей. Но это тоже нехорошо. Своих обижать нельзя. Ты знаешь об этом лучше, меня.

– Миркузий Мирвалиевич, вы бы сказали сразу, в чем моя вина. А то все вокруг да около. Не пойму я вас.

– Сейчас поймешь. Сколько товара отправил с апреля по июнь?

– Вы же сами знаете! – удивился Виталий.

– Знаю. Потому и приехал к тебе на Куйлюк[70]. Общая сумма не бьет.

– Да? – тихо спросил Ким. – И намного?

Виталий был далеко не глуп. Даже копейка от реализованных за пределы Узбекистана анаши и опиумного мака была на строгом учете. Ошибиться он не мог. Каждый – от мальчика, работающего на плантации в горах, до самого Султанова – получает свою долю. Значит, полковнику показалось мало. Приехал за добавкой.