Ход Снежной королевы - Валерия Вербинина

Я поглядел на Массильона, но он только иронически улыбнулся.

– После вас, – заявил он, подкрутив усики.

– Что до вас, Фредерик, то вы вообще можете остаться, – прозвенел уже из хода голос Амалии.

Все-таки она сумела поставить противного актера на место! Массильон надулся и полез в ход, ухитрившись даже опередить учителя фехтования.

– Ух ты! – вырвалось у меня.

Этот ход напоминал коридор, уходящий налево и направо.

– Куда идем? – деловито спросил Арман, поудобнее перехватывая тяжелый фонарь.

– Сначала налево, – распорядилась Амалия.

– Почему? – удивился Массильон.

– По моим расчетам, там должна быть комната Гийома, – сухо ответила моя «тетушка». – Та дверь интересует меня сейчас больше всего.

И мы двинулись в путь. Ступени, переходы, снова ступени… В конце концов я потерял всякое понятие о том, где мы находимся. В зыбком свете фонарей наши тени, извивающиеся на стенах, походили на каких-то диковинных драконов, и я даже вздрогнул, когда Амалия промолвила:

– Вот она!

Мы оказались в тупике – ход впереди был надежно заделан кирпичом. Лефер потрогал кирпич и покачал головой.

– Не похоже, чтобы кладка была сделана вчера, – буркнула Амалия, высоко поднимая фонарь.

– Вы о чем? – поинтересовался Массильон.

– Графу Коломбье очень не понравилось, когда после убийства Констана я захотела как следует осмотреть его комнату, – объяснила Амалия. – Именно тогда я поняла, что он покрывает какого-то человека… очень близкого человека. Но, похоже, он просто опасался, что мы можем обнаружить ход… Ладно, здесь нам больше делать нечего.

Мы вернулись к комнате Констана. Массильон хотел выйти наружу, но Амалия двинулась по коридору дальше.

– Куда вы? – окликнул ее актер.

– Меня интересует, куда нас приведет этот ход, – отозвалась она.

Судя по лицу Массильона, ему не очень хотелось блуждать по подземному лабиринту, но он смирился. Впрочем, правая часть хода оказалась гораздо короче и оканчивалась возле небольшой двери. Амалия нажала на рычаг, расположенный рядом с дверью, и та со скрипом растворилась.

– Ничего себе! – вырвалось у Лефера.

– Вот отсюда и пришел убийца, – проговорила Амалия.

Мы находились в комнате Брюса Кэмпбелла.

Глава 12

Версии

1. Из дневника Армана Лефера

– Теперь нам понятно, как он добрался до Констана, – промолвила Амалия. Свет фонарей отбрасывал на ее красивое лицо причудливые тени, отчего оно вдруг стало казаться загадочным и даже зловещим, как у ведьмы. – Каким-то образом убийце удалось обнаружить потайной ход между комнатами Констана и Кэмпбелла, и когда он решил, что настало время избавиться от бывшего полицейского, то явился сюда, открыл скрытую дверь и пробрался в спальню Констана. Что было потом, нам уже известно.

– Вы говорите «он», «убийца», как будто не знаете его имени, – заметил я. – Значит, вы не верите, что убил Кэмпбелл?

Амалия улыбнулась.

– Всего лишь полицейская привычка, месье, – отозвалась она. – Да, конечно, все указывает на то, что это был именно Кэмпбелл. Он убил Андре Северена, потайной ход заканчивается в его комнате, и со стороны его действия выглядят вполне оправданными. – Она говорила так, словно не верила в свои собственные слова. – Правда, есть один момент, который меня смущает.

– Какой же? – осведомился Фредерик Массильон.

– Вернее, не один, а целых два, – поправила сама себя дама с набережной Орфевр. – Первый – исчезновение лошадей, и второй – профессии троих жертв. Когда начинается метель, с горы почти невозможно спуститься, и тем не менее кто-то позаботился о том, чтобы свести возможность к нулю, и угнал лошадей. Значит, человек был заинтересован в том, чтобы все мы оставались здесь, как в ловушке. Для чего же это ему надо? У меня только одно объяснение: месть. Когда-то бывший прокурор, судья и бывший полицейский совершили нечто, за что им предстоит понести наказание. И, вероятно, не только им.

Актер поежился. Люсьен смотрел на Амалию, мигая часто-часто.

– А смерть Клер Донадье? – спросил я. – Как вы ее объясняете?

– Никак, – коротко ответила молодая женщина. – У меня пока нет объяснения. Я знаю одно: служанка что-то увидела – и испугалась так сильно, что ее сердце не выдержало.

– А надпись кровью, наверное, сделал все же Гийом Коломбье, а потом стер, – высказал предположение Фредерик. – Насколько я понял, за ним водится такая привычка.

– Да, – рассеянно подтвердила Амалия, – вполне возможно.

– Что касается Эдмонды Бретель, то я присоединяюсь к вашему мнению, – добавил я. – Она просто увидела Гийома и ужасно перепугалась, вот ей и показалось, что призраков четыре, а не один.

Амалия досадливо поморщилась.

– В данный момент меня беспокоят вовсе не призраки, – сказала она. – Мне нужно поговорить с графом Эрнестом, и как можно скорее.

– Я с вами! – вскинулся актер.

– Нет-нет, Фредерик, благодарю вас. Пусть месье Лефер проводит меня.

Мы вышли из комнаты Кэмпбелла и спустились по лестнице.

– Либо он все еще у Гийома, – вслух рассуждала Амалия, – либо уже вернулся к себе. Месье Лабиш! Вы не знаете, где сейчас хозяин?

Дворецкий заверил нас, что буквально пять минут назад видел, как господин граф шел к себе.

– Вот и прекрасно, – буркнула Амалия, ускоряя шаг.

Однако все оказалось не так прекрасно, как ей хотелось бы. Граф находился в своих покоях вместе с женой, и по его виду я сразу же понял, что он чрезвычайно раздражен. Очевидно, он уже успел рассказать графине о том, что их тайна раскрыта, потому что взгляд, каким она нас встретила, не предвещал абсолютно ничего хорошего.

– Я надеюсь, вы довольны, сударыня? – спросил граф у Амалии. Он стоял очень прямо, держа руку за отворотом сюртука – ни дать ни взять Наполеон, только без его величия. – Вы обманом проникли в нашу семью, а теперь… теперь пытаетесь разрушить все, чем я дорожу.

– А чем вы дорожите в самом деле? – перебила его Амалия. – Неужели своим сыном, которого заперли в потайной комнате неприступного замка на самой вершине горы? А может быть, вас волнуют только деньги? Ведь если люди узнают, что ваш сын неизлечимо болен, они сочтут вас слабым, а значит, вы многое можете потерять. В вашем положении слабость недопустима, стало быть, проще объявить сына мертвым, чем неизлечимо больным. Не так ли, господин граф?

Коломбье закусил губы. У него было измученное лицо старого человека. За один день он постарел лет на двадцать.

– Вы не вправе осуждать меня за то, что я сделал, – хрипло проговорил он. – И никто другой не вправе. Вам не понять, что я пережил, когда у Гийома начались приступы. Врачи уверяли меня, что у него просто головная боль, но она была такой сильной, что он кричал… кричал целыми днями… Только доктор Виньере смог правильно определить, что с ним. И мне пришлось делать выбор: или я помещаю его в лечебницу, где с ним все равно будут обращаться как с каким-нибудь душевнобольным, или… или скрою его болезнь от всего света. Чтобы люди не радовались, что у меня все так плохо, – с ожесточением прибавил он.

Я опустил глаза. По правде говоря, я считал Коломбье надменным, черствым человеком, не способным ни на какие чувства. А он страдал, это было заметно невооруженным глазом.

– И все-таки вы должны были мне сказать, – настаивала Амалия. – Я умею хранить секреты. Это часть моей работы.

– Да? – Граф выдавил из себя подобие улыбки. – Вы полагаете, что-нибудь изменилось бы? Для Гийома, для меня, для всех нас?

– Простите, – сказала Амалия. – Мне очень жаль.

– Всего лишь слова, – устало отозвалась графиня. – Вы даже представить себе не можете, через что нам пришлось пройти. Не дай вам бог когда-нибудь увидеть, как мучаются ваши дети. Видеть страдания своего ребенка и знать, что ты ничем, ничем не можешь ему помочь…

Она не договорила, заплакала. Слезы катились по ее увядшим щекам, оставляя блестящие дорожки. Граф сел рядом с женой и взял ее за руку.

– Анриетта, прошу тебя, не надо… Не плачь.

Графиня вытерла слезы и через силу улыбнулась.

– Когда мы приехали в замок, – негромко заговорила она, – доктора давали Гийому месяц жизни, не больше. Он был совсем плох… не узнавал ни нас, ни жену… Но горный воздух пошел ему на пользу. Он снова стал моим мальчиком… моим дорогим сыном… начал даже ходить в одиночку, хотя раньше его приходилось поддерживать… Он в любую минуту может умереть… ведь болезнь так коварна… Кажется, что человеку становится лучше, – и вдруг… Доктор Виньере предупредил нас, сказал, чтобы мы на многое не рассчитывали… что улучшение будет лишь временным… Но Гийом жив… все еще жив… И больше я ничего не прошу у бога. Мой дядя умер от той же болезни, и я знаю… я видела, как все происходит… В том, что Гийом стал таким, моя вина…

– Анриетта, Анриетта, прошу тебя! – умоляюще проговорил граф. – Мы уже десятки раз обсуждали это. Ты ни в чем не виновата. Это судьба… она наказывает нас…