Рассказы о Родине - Дмитрий Глуховский

— Ведь те же самые хари, что и тридцать лет назад, — пробубнил Антон Алексеевич, ткнув жирным пальцем в выпуклый экран. — Кто-то помер, конечно, кто-то подрос… А вот этот… Как его… И вот еще. Видать, оттуда только ногами вперед, — вздохнул он.

— И в завершение выпуска — о погоде, — умиротворяюще улыбнулась ему телеведущая.

В зале раздались сдержанные аплодисменты. Хлопали, разумеется, не известию о том, что в скором времени гигантская глыба протаранит Землю. Нет, просто показывали, что тронуты неподдельным патриотизмом Президента.

— Да, именно с нашей планетой, — почувствовав, что взял верную ноту, закрепил успех говоривший. — Потому что планета, на которой родились мы все, на которой появились на свет наши дети, наша. И именно поэтому решение, которое я принял после совета с Патриархом, далось мне так нелегко…

Из зала все расходились подавленные, погруженные в свои мысли. Зыкин вплоть до самых последних слов президентского обращения надеялся, что будет найден другой выход. Отец Мефодий, который понуро брел с ним рядом, волоча полы рясы по бурым лужицам, молчал.

— Что, на юга-то не хочется? — невесело спросил у священника депутат, кивая на солнце.

— Да уж… Прижились мы тут, чего там, — хмуро отозвался батюшка. — Да мы-то ладно… Спасемся. Паству бросать жалко.

— Мне, знаете, всегда нравилась эта ваша прямота. Никаких экивоков, — хмыкнул Зыкин. — «Паства» ведь от слова «пасти», так? А «пастырь» это просто «пастух», да? Стадо, выражаясь современным языком.

— Ну да… — рассеянно кивнул отец Мефодий. — Все честнее, чем электоратом звать. Они же ничего не выбирают, а уж тем более им не попасть в избранные. А доили вы их не меньше нашего, если вы на это намекаете. Только вам от них одно нужно было, а нам другое. Богу, как говорится, богово, а кесарю — кесарево.

— Вы, между прочим, тоже аборигенов не брали, — отметил депутат.

— Мы с ними игр хотя бы не затевали. Веками внушали, что власть дается свыше. Что вам все неймется…

— Да ладно, батюшка. Что нам теперь-то делить? Досадно все это просто.

— А нам-то как! — всплеснул руками тот. — Ведь только-только с вами заново договорились по-человечески, — он не сдержал невольной улыбки, — только стали об обидах забывать… За семьдесят лет накопленных. Только вера у паствы стала крепнуть… Потоком пошла…

— И у нас потоком, — почесал голову Зыкин. — Экспорт наладили… Электорат снова приручили, за небольшой, в общем, процент. Эх! Да что там процент! В магазины сосиски развези, чтобы без очередей, да йогурт подешевле. Ну и виски, или что там они пьют, чтобы успокаиваться.

— Виски, по-моему, не пьют, — с сомнением откликнулся отец Мефодий. — По-моему, вино пьют, хотя ручаться я бы не стал.

— Неважно… — отмахнулся депутат. — В стране процветание было, все себе немецкие машины напокупали, на отдых — на Сейшелы на прайват джетах… Им хорошо — и нам нормально. Качай — не хочу. Ну или дои, в вашем случае.

— Ну нет, мы еще когда вас предупреждали, что все так кончится? Уже двадцать лет назад стали станции и челноки строить по всей стране, — возразил священник. — Готовились к исходу. Но надеялись на вас. На технологию. Думали, сможете отразить.

— Если бы там один метеорит, — вздохнул Зыкин. — Так ведь это только флагман нескончаемой армады… Тысячи и тысячи. Угораздило же Землю оказаться на их пути. Мы уж, знаете, и так отвлекали их как могли. Все сделали, чтобы аборигены на них внимания не обращали, чтобы не паниковали. Постарались их другим занять. Кризис этот вот… Опять же, цены скинули. Ну и вам от него только польза была. Электорат, лишенный ресурсов, естественным образом превращается в паству. Духовное побеждает материальное, когда заканчиваются деньги.

— Да, у нас последний год богатый выдался, — признал другой.

— Увы, все хорошее имеет свойство заканчиваться, — грустно подытожил депутат.

Выйдя из ворот Спасской башни, они зашагали к стоянке, где обоих под парами ожидали похожие черные авто.

— Приятный вы собеседник, батюшка. Даже странно как-то с вами прощаться, — Зыкин протянул отцу Мефодию руку.

— Вы слышали, — смиренно пожал плечами священник. — Наше руководство приняло такое же решение. Полная эвакуация.

— Куда же вы теперь? Домой? На Южный Крест? — депутат оглянулся на вздымавшийся вдалеке мощный силуэт Храма Христа Спасителя.

— Да. На наш скромный ковчег… и на юга, как вы выражаетесь, — перехватив зыкинский взгляд, кивнул батюшка.

— Ну, а мы на Большую Медведицу, — зачем-то сказал Зыкин, будто отец Мефодий и сам этого не знал.

— Что же, — улыбнулся ему священник. — Будете в наших краях, как говорится, милости просим. Выглядеть я, сами понимаете, дома буду несколько иначе… Надеюсь, не испугаетесь каких-то там щупалец.

— А вы, я уверен, сумеете разглядеть мою душу под хитиновым панцирем, — усмехнулся депутат.

— Когда-нибудь мы обязательно встретимся, — батюшка вдруг отдал Зыкину карикатурный мушкетерский салют, и оба засмеялись.

Эвакуация началась через трое суток. Ровно в четыре ночи приторный дымок, все струившийся над Кремлем, окреп, загустел, окутал мглою Царь-Пушку и Царь-Колокол, дворцы и музеи, заполнил огромную чашу кремлевских стен до края и выплеснулся наружу.

Неистово загудела земля. Словно собака, вернувшаяся с прогулки и отряхивающая мокрую шерсть, затряслась, завибрировала Кутафья башня, потом разом слетела с нее шелуха кирпичей и обнажился литой корпус, словно металлический, но удивительный, цвета расплавленного олова, без швов и иллюминаторов. За Кутафьей последовала Боровицкая, за ней — Арсенальная, и Сенатская… Все, кроме Спасской.

Повинуясь неслышному сигналу, корабль, скрывавшийся в первой башне, похожий не на ракету даже, а на поставленный на попа цеппелин, вырвался из асфальта, из брусчатки, и бесшумно ушел в небо. Стартовали следом за ним и остальные башни, делая кремлевскую стену похожей на старческую беззубую челюсть.

И тут город накрыл невообразимый рев. Горделиво, неспешно высвобождаясь из-под бетонных плит, стряхивая штукатурку и позолоту, над Москвой поднималось циклопических размеров судно, не линкор даже, а нечто доселе невиданное. Взлетал Храм Христа Спасителя. За ним, пропустив титана вперед, выстрелили десятки небольших спасательных челноков, упрятанных в часовнях и монастырях, в церквях всех мастей.

Через четверть часа столицу было не узнать: город словно повторил судьбу Дрездена. Незыблемыми оставались лишь Спасская башня и колокольня Ивана Великого. На полпути между ними, одинокие, застыли две фигурки.

— Простите, если что не так, — сказал Президент. — Я пойму вас, если вы все еще держите на нас зло за ту историю с Никоном и за тридцать седьмой…

— Ну что вы… Быльем поросло, — улыбнулся в бороду Патриарх. — Ведь в конце концов мы неплохо сработались.

Улыбаясь друг другу тепло и не вполне искренне, как Сталин Рузвельту в Ялте, они распрощались. Президент нырнул в боковую дверцу Спасской башни, патриарх поднялся по ажурной лесенке в древнюю колокольню.

Еще миг — и две ярчайших звезды метнулись ввысь, теряясь среди других звезд.

До и после

Август выдался удивительно мягким и благостным. Свирепых сибирских комаров, которые обычно как раз в этот месяц разворачивали последнее решающее наступление на человечество, на сей раз унесло куда-то игрой циклонов.

Пару недель назад случилось, правда, небольшое землетрясение, но по сравнению с прошлогодним августовским пеклом и лесными пожарами, которые чуть не пожрали и Борисовку, и соседнее Грязево, и сам райцентр — Мантурово, толчки казались неправдоподобно легкой расплатой. Словно ждали червонец строгого режима, а отделались тремя годами условно.

Главной неприятностью было то, что в телевизоре теперь пропал сигнал.

— Как-то там Андрюша… — ковыряясь резиновым наконечником клюки в земле, переживала Ангелина Степановна.

С тех пор, как от Андрюши ничего не было больше слышно, вечерние посиделки было решено перенести во двор Нины Прокофьевны, благо комары не докучали.

— Нехорошо ему на голове навертели, — покачала головой Анна Павловна. — Растрепанный такой, словно бошку не мыл неделю, да еще и чумазый стал. Раньше мне он больше нравился. Опрятный такой был, а теперь тьфу! Хоть бы и не видала его век.

— Зато поправился хоть немного. А то кому он такой тощий нужен? — почти ласково улыбнулась Нина Прокофьевна.

— А в последний-то раз чего рассказывал… Про мальчонку этого, который своего товарища случайно из ружья отцовского застрелил! А потом отцу парнишки убитого позвонил, и тому говорит: на, извиняйся, если хочешь. И все! Дальше, говорит, в следующий раз все доскажем. И на тебе! — разорялась Ангелина Степановна.