Белокурые бестии - Маруся Климова

Отечественные таксисты, за исключением Ефремова в фильме «Три тополя на Плющихе», вообще никогда не вызывали у нее никаких чувств, она их просто не замечала, поэтому, наверное, теперь ей и было так трудно определить, кто из сидевших за столом Листов. Она также вспомнила историю, которую ей рассказала Тамарочка из «Резонанса», как она однажды ночью возвращалась совершенно пьяная домой и проходила мимо Марсова поля, а рядом затормозило такси и ее предложили подвезти.

Она жила с мамой и папой в Рыбацком, с мужем-художником она уже тогда развелась. Раньше у нее был еще брат, но он очень сильно пил и однажды в припадке белой горячки покончил с собой, правда, это произошло с ним в отделении милиции, и Тамарочка была совершенно убеждена, что это сделали милиционеры, они его сами повесили, а он бы никогда такого с собой не сотворил. Тамарочка тоже часто напивалась до полного бесчувствия, и если это с ней происходило на фуршете, то потом ее нужно было как-то доставлять домой, потому что она себя уже совершенно не контролировала и могло случиться все, что угодно.

Вот после одного из таких фуршетов она и оказалась ночью одна в районе Марсова поля, денег у нее с собой было очень мало, поэтому она решила идти до Рыбацкого пешком, это было очень далеко, но к утру она надеялась все же попасть домой.

Маруся все это очень хорошо себе представляла. Тамарочка шла пешком вдоль Марсова поля и огромная белая луна светила в середине неба, была ранняя весна и под ногами лед с водой, сначала ей надо было пройти по Фонтанке, потом по пустому Невскому… И вдруг у Марсова поля рядом с ней затормозило такси. Площадь была совершенно пуста, вокруг ни души, и машины ни одной, а это такси, неизвестно откуда взявшееся, вдруг затормозило рядом с ней. Тамарочка шла покачиваясь и все видела и воспринимала вокруг себя как в тумане — настолько она была пьяна. Такси остановилось и водитель, открыв дверцу, стал приглашать ее в машину. Тамарочка сперва отказывалась, но потом подумала, что можно и сесть, ведь до дому ей все равно не дойти. Лица водителя она не различала, перед ней было какое-то бесформенное пятно, а голос был тягучий, тоже бесформенный и чуть мяукающий.

Они ехали по пустынным улицам и Тамарочка все хихикала, сама не зная почему. Когда машина подъехала к тамарочкиному дому, водитель почему-то не затормозил, а свернул на соседнюю улицу, а потом заехал в глухой двор. Там он остановил машину и, засунув руку под тамарочкино сиденье, нажал какой-то рычажок, сиденье опустилось назад, и Тамарочка оказалась в лежачем положении. Она пыталась сопротивляться, но сама даже не знала до конца, чего хочет — чтобы ее трахнул этот неизвестный таксист или чтобы он ее отпустил. А таксист осторожно залез на нее, расстегивая свои брюки, он явно боялся ее насиловать, наверное, не хотел, чтобы потом на него заявили в милицию. Все его движения были плавными и мягкими, а голос гнусавым и почему-то унылым: «Подожди, подожди, — повторял он, — подожди, подожди». Он стянул с Тамарочки колготки и трусы, задрал юбку и пристроился между ее задранных ног, которые упирались в потолок машины. Тамарочка почувствовала в себе его член, он был такой же мягкий и унылый, как и его голос и весь его расплывчатый облик. «Ты не бойся, я кончать не буду, — услышала она после нескольких минут монотонного подергивания. Таксист отвалился от нее и вернулся на свое место. «Слушай, выходи за меня замуж, а?» — вдруг сказал он. «Ты меня отталкиваешь и в то же время обнимаешь, это возбуждает.» Тамарочка в это время натягивала колготки, стараясь их не порвать. Она немного протрезвела, и теперь в ней постепенно нарастала злоба. В ответ на предложение таксиста она разразилась хриплым злобным хохотом. Казалось, таксист внезапно обиделся и замолчал. Тамарочка же продолжала давиться от смеха, ей почему-то было ужасно смешно. Таксист же довез ее до дому и, ни говоря ни слова, высадил у подъезда. А войдя в квартиру, Тамарочка обнаружила, что у нее из сумки исчезли кошелек и паспорт.

На следующую ночь она услышала звонок в дверь. Она испугалась и затаив дыхание стала ждать, что будет дальше. Звонок прозвенел еще раз, потом в дверь стали стучать, ее родители спали в дальней комнате и ничего не слышали, а дверь была ветхая, и однажды ее уже ломали — когда у ее брата был алкогольный психоз, он, сам того не заметив, выломал из двери замок. Поэтому Тамарочка подумала, не позвонить ли ей в милицию и не сообщить ли, что к ней ломится неизвестный грабитель. Но вскоре все стихло. Утром Тамарочка выходя из квартиры, увидела, что из жестяного почтового ящика, прибитого к дверям ее квартиры, торчит коричневый кожаный кошелек. Она вытащила его и открыла — кошелек был пуст, не осталось даже мелочи, которая там только и была. Это происшествие очень удивило Тамарочку, то есть ее удивило ее собственное поведение, объяснить которое она никак не могла.

Маруся вообще никогда ничего не слышала раньше о Листове, однако в аннотации было сказано, что его сборник «Дорога дальняя» уже переведен на французский и сейчас переводится на немецкий и английский языки, а также то, что на эту книгу в различных журналах и газетах к настоящему моменту вышло уже сто шестьдесят рецензий. Автора же аннотации к книге Листова, критика Леонида Торопыгина, Маруся, наоборот, неплохо знала и даже несколько раз с ним встречалась.

Он жил в Москве на Ордынке в двухкомнатной квартире вместе со старенькой мамой, которая, вроде бы, когда-то была адвокатом по делу Синявского-Даниэля. Познакомилась же Маруся с ним тоже в Москве, когда приехала за гонораром в редакцию «Универсума», где он тоже печатался. Из соседней с бухгалтерией комнаты, где располагался отдел культуры, доносился едкий запах табачного дыма, перемешанный с перегаром, она почувствовала его сразу, когда шла по коридору в бухгалтерию, на обратном пути ей навстречу и попался вышедший оттуда, очевидно, по нужде, заросший волосами и косматой бородой, с вылезшими из орбит глазами и отвисшей нижней красной губой, весь перекошенный, с явным искривлением позвоночника, мужик. Он был такого маленького роста, что едва приходился Марусе по плечо. «Ну ни хуя себе хуя! — вдруг громко завопил он, увидев Марусю, — А ты что, еб твою мать, блядь, здесь делаешь, на хуй! Почему я тебя здесь раньше никогда не видел, пизда ты ебаная!», — а потом добродушно предложил ей пройти к ним в кабинет и присоединиться к их компании. Это и был критик Леонид Торопыгин.

Раньше его Маруся знала только по некоторым статьям, которые он публиковал в этой московской газете, больше всего ей запомнилась одна из них, где Торопыгин проводил аналогию между Борисом Березовским и Парисом, в качестве Елены Прекрасной выступала дочь Ельцина, Татьяна, информационная война олигархов напоминала ему Троянскую войну, а следователь Волков, который вел тогда дело «Аэрофлота» и Березовского, сравнивался, соответственно, с археологом Шлиманом… Статья так и называлась: «Борис Березовский как Парис».

В другой аннотации на роман Вячеслава Сусанина «Свалившийся с неба», которую тоже написал Торопыгин, автор уже характеризовался как «русский Маркес», «культовый, модный писатель, к сожалению, пока мало известный широкой публике» — в этом Торопыгин видел существенное отличие в положении модного писателя в России от писателя, который считается модным на Западе, так как на Западе такой писатель «окружен всеобщим вниманием и привлекает к себе интерес не меньший, чем звезды шоу-бизнеса…» Сам же роман провозглашался величайшим творением всей русской литературы двадцатого века, завершавшим поиски таких ее непревзойденных корифеев как Набоков, Солженицын, Андрей Белый, Шолохов, Довлатов, Битов, Маканин и какой-то Генкин — кто это, Маруся вообще не знала. В аннотации также указывалось на особую роль философа Григория Нежинского в формировании творческой личности Сусанина, так как он являлся не только автором предисловия к «Свалившемуся с неба», но этот «русский Кастанеда» еще и сам был центральной, ключевой фигурой романа, «богом и царем» для Сусанина, примерно тем же, чем был Вергилий для Данте, когда тот спускался в царство мертвых, каковым, по большей части, и была, по мнению Торопыгина, вся современная отечественная литература.

Славика Сусанина Маруся тоже знала, обычно он сидел в баре при галерее неподалеку от Невского, чаще всего в компании вместе с Загорулько и Нежинским, она помнила его еще по выступлению с писателем Серполевым, который тогда так напился, что едва не свалился со сцены, тогда же Славик давал ей свои первые произведения, где описывал кошку, которой очень хотелось сношаться, и переживания старого ветерана. Это было уже лет десять назад, но с тех пор Славик очень мало изменился, по крайней мере, внешне — трезвым его Маруся за все это время не встречала ни разу.

Тем временем, пока Маруся разглядывала аннотации, увесистую пачку которых держала в руках, кандидат в депутаты уже успел изложить некоторые тезисы своей предвыборной программы и перешел к наиболее «остро стоящему и всех волнующему» жилищному вопросу. В частности, он крайне негативно отозвался о намерении губернатора Петербурга реконструировать хрущевские пятиэтажки, не выселяя оттуда жильцов, он вообще не мог себе представить, как это люди будут там жить, когда день и ночь над ними будут грохотать отбойные молотки и строительные лебедки. По его мнению, все пятиэтажки надо было просто снести, а уже на их месте, на том же фундаменте, надо было возвести новые современные дома с просторными комфортабельными квартирами, что, он считал, было гораздо лучше, удобнее, и главное, экономичнее, он и его советники уже все просчитали, и все эти расчеты лежали прямо тут, у него на столе, в папке, по которой он при этих словах даже похлопал рукой. Не говоря уже о том, что и людям, которые живут в этих домах, тогда не пришлось бы мучиться и страдать от грохота, который не давал бы им покоя ни днем, ни ночью во время реконструкции их разваливающихся домов — они могли бы просто сразу въехать в удобные светлые квартиры.