Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О казни, которая постигла убийц Андрея Боголюбского, рассказывается и в так называемой «Повести о начале Москвы» — сочинении, принадлежащем перу некоего московского книжника XVII века и изобилующем легендами и откровенными литературными штампами. Здесь мстителем за кровь брата однозначно назван «князь Михайло Юрьевич»: это он, придя во Владимир, «изби убийцы брата своего и... телеса их вверже в езеро» («всякой гадине на снедение», — добавлял один из редакторов «Повести...»). Среди убийц, по версии «Повести...», была и жена Андрея; её ждала та же, и даже ещё более страшная участь: «...А жену его повеле повесите на вратех и разстреляти ю изо многих луков, да накажутся и прочий впредь таковая не творите»41 .
Ну а наиболее подробный, хотя также едва ли претендующий на какую-либо историческую достоверность рассказ о судьбе заговорщиков содержится в «Истории Российской» В. Н. Татищева. В первой редакции своего труда историк XVIII века ещё не определился, какой из версий отдать предпочтение: «О казни же убийц и заточении жены в монастырь (новая подробность! — А. К.) разногласят, — писал он в примечании к рассказу об убийстве Боголюбского: — одни сказуют, что Михаил, пришед во Владимер, всех казнил; другие сказуют, что Всеволод всех оных убийц повелел переломати кости и в коробех в озеро опустити, а жену Андрееву, по веся на воротех, растрелять и туда же бросил, от того оное озеро Поганое доднесь имянуется»42.
Во вторую же, более позднюю редакцию «Истории...» попал совсем другой рассказ, многие детали которого свидетельствуют о его искусственном, чисто книжном происхождении.
Как полагал Татищев, убийцы со своими сообщниками пользовались значительным влиянием в княжестве и после своего преступления. И только когда Михалко Юрьевич утвердился на княжеском столе, да и то не сразу, он решился наказать их. Но сделать это было непросто, и князю пришлось пойти на хитрость. Заключив мир с Глебом Рязанским, он отправился во Владимир, взяв с собой вдову Андрея, «якобы для лучшего ея покоя», и «Кучковых», по-прежнему пребывавших при власти. Созвав на другой день совет с участием «всех бояр, не выключая и самых тех убийцев», Михалко стал держать речь (разумеется, вымышленную самим Татищевым):
— Вы хвалите меня и благодарите за то, что я волости и доходы, по смерти Андреевой от монастырей и церквей отнятые, возвратил и обиженных оборонил, — обратился он к собравшимся. — Но ведаете, что оные доходы церквям Андрей, брат мой, дал, а не я. Да ему вы никоей чести и благодарения не изъявили и мне не упоминаете, чтоб вашему князю, а моему старейшему брату по смерти честь кую воздать...
Решили, будто Михаил намеревается установить вечное церковное поминовение брату. Против этого никто не возражал, и потому все согласились с князем:
— Что тебе угодно, то и мы все желаем, и готовы исполнять без отрицания, и совершенно знаем, что он (Андрей. — А. К.) по его многим добрым делам достоин вечной памяти и хвалы.
Но Михаил помышлял совсем о другом.
— Ахце он неправильно убит, то тако право убийцам не мстите? — неожиданно спросил он у толпы. — Аще же правильно, как многие о нём говорят, то он недостоин похвалы и благодарения.
Собравшиеся — кто «по правде», а кто «за стыд и нехотя» — отвечали, что да, Андрей Юрьевич «воистину убит неправо». Услышав это, Михалко повелел тут же схватить главных убийц — благо слуги его были уже наготове. А затем велел привести на суд и княгиню, «где, яко дело известное, недолго испытав, осудили всех на смерть». Главарей заговора, «Кучковых» и Анбала, велено было, прежде повесив, расстрелять из луков, а пятнадцати другим заговорщикам отрубили головы. Что же касается вдовы Андрея, то её, «зашив в короб с камением, в озеро пустили, и все тела прочих за нею побросали» (как видим, эта версия отличается от предыдущих, где зашивают в «коробы» главных убийц, а вдову Андрея, напротив, расстреливают из луков). Имущество же преступников князь повелел раздать «тем, которые от них обижены, а паче вдовам и сиротам побитых, достальное на церкви и убогим»; сам же не прикоснулся ни к чему, заявив, «яко сие грабленное осквернит сокровище моё». «Прочим всем бывшим противником вину отпустил и сим себе велику похвалу у всех приобрёл»43.
Можно ли отыскать хоть какое-то зерно истины в этих легендах? Трудно сказать: всё же они несут на себе слишком отчётливый фольклорный, а отчасти и книжный отпечаток. Впрочем, особая жестокость убийства князя Андрея, равно как и изощрённость казни его убийц могли, наверное, отложиться в памяти поколений.
Но гадать не имеет смысла. Ныне в нашем распоряжении имеется ещё одно свидетельство на сей счёт, и оно позволяет сделать более или менее определённые выводы. Я имею в виду уже цитированную выше надпись-граффити, обнаруженную на стене Спасского собора города Переславля-Залесского. Напомню: в ней перечислены имена убийц Андрея Боголюбского (перечень, к сожалению, читается не полностью). «Си суть убийцы великого князя Андрея, да будут прокляты»; «овому вечная память, а сим вечная мука...» — эти слова свидетельствуют о том, что казнь их уже свершилась и убийцы князя обречены на вечные, адовы муки.
Но почему надпись сделана на стене именно Переяславского храма? Высказывалось предположение, что текст церковного проклятия был разослан по всем главным городам Ростово-Суздальской епархии — дабы его воспроизвели на стенах всех главных городских соборов44. Но в том-то и дело, что Переяславль был не просто одним из главных городов княжества, но — на короткое время — стал его второй столицей, городом, где княжил брат Михалка Всеволод! Соответственно, факт появления здесь надписи может свидетельствовать, во-первых, о том, что казнь убийц великого князя состоялась тогда, когда в Переяславле сидел на княжении Всеволод,
