Повести студеного юга - Александр Иванченко

Кем и чем он являлся для Англии, Шеклтон прекрасно сознавал и полюбить ее, как большинство ирландцев, естественно, не мог, но, обладая недюжинным умом, принял Британию, подобно Бернарду Шоу, и служил ей не за страх или совесть, а за трезво взвешенную возможность стать под ее покровительством великим…»

Не правда ли, любопытная характеристика? На общем фоне мореплавателей и полярных исследователей это была личность и впрямь исключительная.

Еще в те годы, когда Грютвикен оспаривал у фолклендского Порт-Стэнли положение центра китобойной промышленности Антарктики, Рэймонд Шеклтон-младший построил здесь в память о своем отце Шеклтон-хауз — бесплатную гостиницу для моряков, при которой устроил также музей самого Шеклтона. Копии его дневников, письма, различные документы, книги, фотографии, личные вещи, статьи и воспоминания его современников, в том числе дневниковые записи отца, в живых сценах рисующие будущего полярника в детстве и юности. Причем в этих своих записях Генри Шеклтон использует каждый повод, чтобы заклеймить Англию и англичан последними словами, и это же характерно для адресованных ему ранних писем сына, читать которые было бы неудивительно, если бы у входа в музей не колыхался на ветру «Юнион Джек» и не красовались на позеленевшей медной пластинке слова английского короля Эдуарда VII: «Эрнстом Шеклтоном Англия может гордиться со спокойной совестью».

15 февраля 1874 года в 6 часов 45 минут по Гринвичу английская океанографическая экспедиция на бриге «Челленджер» («Вызов»), руководитель которой, профессор Джон Мэррей, впервые нанес на карту правильные очертания шестого континента и назвал его Антарктидой, пересекла Южный Полярный круг. В тот же день и час в Килки-хауз — старинном родовом имении Шеклтонов в Ирландии — родился мальчик, получивший имя Эрнст Генри Шеклтон. Совпадение этих двух событий, конечно, игра случая, но будущие биографы Шеклтона увидят в нем указующий перст судьбы, и разубеждать их никто не станет.

Генри Шеклтон-старший и его отец сэр Гэйвен, дед Эрнста, происходили из почтенного, но малоимущего дворянского рода, поэтому они всю жизнь трудились — были известными врачами и слыли ирландскими патриотами. Правда, ирландский патриотизм не мешал сэру Гэйвену добросовестно служить английской короне, в течение семи веков державшей его горячо любимую родину под колониальным игом. Крупный медик, он в то же время являлся уполномоченным королевской ирландской (английской) полиции, участвовал во многих морских экспедициях англичан и даже занимал по их мандату пост генерального инспектора колониальной полиции на Цейлоне.

Сэр Генри, однако, придерживался иных взглядов. «Эти худосочные английские свиньи смеют предлагать ирландскому дворянину должность санитара в их мерзостном болоте, — обиженно бубнил он в кругу семьи, не утруждая себя, по обыкновению, разъяснением всех подробностей; вопреки своей ирландской породе, которой, как говорят, присуща избыточная эмоциональность, он даже сквернословил с полусонной ленью флегматика. Кому же быть главным подметальщиком английского дерьма в этом затхлом Ливерпуле, если не ирландскому дворянину? Шеклтона — в ассенизаторы! С биркой главного санитарного инспектора! Проклятое племя… Что такое их мораль? Лицемерие. Высший идеал — праздность, роскошь, власть; религия — идолопоклонство тиранам; политика — кто кого перелжет; парламент — игра в дурацкие поддавки; демократия — свобода убивать и грабить… Королева Елизавета подписала девяносто тысяч смертных приговоров, в несколько раз больше, чем все, вместе взятые, европейские монархи за целое столетие, и для них она — святая! А этот Дизраэли, этот внук грязного венецианского лотошника и сын жалкого спекулянта? Почему они поставили его над собой, сделали премьер-министром да еще лордом Биконсфильдом? Идиотский вопрос, как будто еврей англичанину не пара! Один, умывшись твоей кровью, корчит из себя «законного» сюзерена, чтобы «законно» жрать за твой счет и кататься на тебе, как на муле, другой охмуряет тебя богом, которого сам побил каменьями и распял на кресте, прикидывается несчастным, чтобы ты, поверивший по своей дурости в божественные добродетели Иисуса, пожалел беднягу по-христиански… Не успеешь оглянуться, как тут тебе и аллилуйя: да святятся Ротшильд с Дизраэли…»

Погрузив свой необъятный зад в столь же необъятное кожаное кресло и смачно попыхивая традиционно ирландской вересковой трубкой, сэр Генри мог бубнить так подолгу, не заботясь, внемлют ему домочадцы или нет. После скромной трапезы (с презрением отвергая новомодные деликатесы, от которых за милю несло вонью Плимута и Ливерпуля, доктор Шеклтон, как истинный патриот отечества, довольствовался непритязательной пищей дедов — съедал за обедом три-четыре луковицы, три-четыре овсяные лепешки и зажаренного на вертеле одного гуся или приготовленного таким же манером двух-, трехмесячного поросенка, употребляя при этом также полторы-две кварты доброго домашнего виски и непременно кварту холодной ключевой воды) сэр Генри испытывал потребность поразмышлять вслух, дабы лишний раз прояснить для себя существующее положение вещей и снова определить свое к нему отношение.

Потом, уже в вечерней тиши, плоды послеобеденных размышлений (следуя мудрым указаниям Авиценны, ужин доктор Шеклтон оставлял «врагу», выпивая за несколько часов до сна лишь кварту-другую горячих сливок с горстью-другой сушеных яблок вместо хлеба), окончательно созревшие, почти летописной калиграфью заносились в дневник. Разумеется, с некоторыми попутно возникающими дополнениями. Чаще всего они так или иначе касались какой-нибудь из трех священных книг — Библии с ее Ветхим и Новым заветами, Талмуда или Корана, которые сэр Генри знал так же досконально, как своих любимых Гердера, Гегеля и Фейербаха, а также величайшего из великих ирландцев Джонатана Свифта и сердечного его друга лорда Болингброка, который хотя и родился с паскудной английской кровью, но в бытность свою при дворе королевы Анны за Ирландию всегда стоял горой.

Понятно, в трех вероучениях сразу утешения не ищут, тем более такие люди, как Шеклтоны, до известного сэру Генри восьмого колена не видевшие в религиях ничего, кроме позорного маразма тысячелетий. Именно за это двое из них в семнадцатом веке и сгорели на кострах инквизиции, лишив род Шеклтонов большей части их первоначальных земельных владений.

Однако ни реквизированная за ересь земля, ни огонь аутодафе[5] Шеклтонов ничему не научили. Какими были они богохульниками и сквернословами, да вдобавок ведьмачами-врачевателями, такими и продолжали пребывать, с той только разницей, что с течением времени ересь в их роду все более ставилась на научную основу.