Ну ! - Андрей Логванов

Мячикова поддержал партком. Hачались скандалы и взаимные обвинения. Мячиков вел себя тихо и умно, как бы выставляя себя страдальцем и потерпевшим от тиранического шефа. В конфликт обе стороны втянули студентов. Подстрекали их писать письма наверх против неугодных каждой из группировок преподавателей. Студенты метались в растерянности, так как им приходилось сдавать экзамены и тем, и этим. Hаконец, Старый Декан сдался и пошел на компромисс: получив хорошую рекомендацию, он уволился из Университета и отъехал возглавлять истфак в другой ВУЗ.

Опытные историки видели, что в Мячикове зреет новый тиран, и противились его назначению деканом. Ему всячески мешали защищать докторскую диссертацию, тема которой скользкой новизной прикрывала полное отсутствие научности и серьезной исследовательской работы. Колонки цифр и масса приводимых фактов зачастую свидетельствуют о чем угодно, но только не о наличии хорошо продуманной системы доказательств. К тому же Мячиков нарочно занялся "изучением" библеев и лоббистов, чтобы уйти из сферы компетенции своих коллег по факультету в недосягаемую заморскую демагогию. Обрушившись на происки "Лиги защиты библеев", он получил негласную поддержку Органов и со второй попытки сумел протащить через ученый совет чужого ВУЗа докторскую диссертацию.

Демократия привела к выборам деканов. Красноречие Мячикова всегда переполняло изнутри, и он толково построил предвыборную компанию, смело нападал на возможных оппонентов, но не касаясь их личностей. А вот оппоненты не очень грамотно поступили и обличали самого Мячикова, создавая ему ореол мученика и народного выдвиженца. Половина истфака встала к Мячикову в оппозицию. Второй половине было все равно и поэтому она по закону противовеса поддержала Мячикова, хотя и эти преподаватели не питали на его счет никаких иллюзий. Многие хотели отомстить Мячикову за Старого Декана, который, несмотря на свой скандальный характер, все же пользовался авторитетом как ученый. Мужество Мячикову заменила наглость. Он был один. Против него - вроде бы весь факультет и половина своей же кафедры, но он сумел понять, что пятьдесят процентов преподавателей его поддержат не из любви к нему, а чтобы насолить другим. Он понял, кто его союзники, и сумел воспользовался ими. А вот оппозиция не отличалась единством рядов. Разгорелась борьба за студенческие голоса. Бойкий на словцо Мячиков купил студентов обещаниями - организовать студенческое самоуправление. Он показал себя новатором: предлагал ввести новые исторические дисциплины, наладить международные контакты, командировать самых талантливых студентов учиться за рубеж, стать пионерами в решении актуальных проблем современной политики и социологии. За броскими фразами маячили лишь его собственные выгоды, но доверчивые студенты ничего разглядеть не смогли и одобрительно на все это клевали. Все же на факультете Мячикову не удалось собрать большинства голосов и выборы умышленно перенесли на Совет Университета, где Мячикова поддерживало руководство, а большинству членов совета - технарям все равно за кого было голосовать с неведомого им истфака. Оппозиция в решительный момент дрогнула и разбежалась. Ее лидеры сняли свои кандидатуры, и Мячикова избрали деканом. С этого момента начался закат факультета и развал исторической науки в отдельно взятом провинциальном Университете.

Классический истфак стал вырождаться в политологический кружок, так как глава этого заведения оказался не силен в традиционных исторических дисциплинах. Глупый американизм дал свои метастазы, хотя русская школа всегда традиционно была ближе к европейскому рационализму, чем к американскому эмпиризму в исторических исследованиях. Hовая волна политологов и социологов прокатилась девятым валом и погребла остатки старой школы. Hе выдерживая конкуренцию с молодыми демагогами, наглотавшихся не самых умных заморских книжек, старые преподаватели сходили со сцены: кто на пенсию, кто увольнялся по собственному желанию. Авторитетных профессоров выживал сам Мячиков. Они разъезжались по другим институтам. И хотя внешне Мячиков всегда рядился в одежды демократа, авторитарный стиль руководства он четко перенял у бывшего своего наставника, и плоды этой авторитарной деятельности у всех были перед глазами. Гордый сын Мазютинской земли протащил в замдеканы земляков сначала Воскресенского, затем доцента Вертепова. В результате разгрома исторических кадров на факультете не осталось ни одного профессора, кроме самого Мячикова, и такое положение сохранялось в течение пяти лет.

Став деканом, он развил бурную деятельность в саморекламных целях. Как теннисный мячик он скакал и прыгал по всему Городу из конца в конец, поспевая на все презентации и круглые столы, а недождавшиеся его на лекции студенты истфака весело ковыляли с факультета в "Козу". Декан не упустил шанса стать трижды академиком расплодившихся в новое время академий. Мячиков не умел слушать, не хотел сидеть в зале, лез на сцену и требовал стула в президиуме. С трибун провинциальных форумов Декан гордо заявлял, что пойдет на Автогигант, объяснит рабочим свои великие политологические открытия и поведет их за собой, так как и местные органы власти, и федеральные, по его мнению, все делают неправильно. Его речи бурлили критикой и абсурдом. Он крыл все и вся: власти, телевидение, климат, библеев, новых русских, старых русских и кого только мог вспомнить, кто не ко времени пришелся ему на ум. Мячиков топал ногой, что не хочет побираться по предпринимательским помойкам, но продолжал это делать, ибо на большее он был не способен. Выклянчив очередной кусок, подачку или командировку за бугор, Мячиков тут же все это потреблял лично, ни с кем не делясь, хотя выпрашивал вроде бы на благое дело. В конце концов, всем, в том числе бывшим выпускникам истфака, барахтавшимся в океане большого бизнеса, надоело финансировать его карьеру. У Мячикова не осталось друзей, только временные союзники. Все кто знал его, разочаровывались, и он с отчаянным упорством вербовал себе новых сторонников.

Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на несанкционированные действия против властей как новых демократических, так и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за свою карьеру, плясал и тем, и этим.

Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища. Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству воробьев.

Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо"). Американские студенты дивились и спрашивали русских: