Наваждение - Всеволод Соловьев

— Не я его убила, — слышалъ я страшный голосъ:- только нѣтъ, все равно я… Я, конечно! Зачѣмъ ты тогда уѣхалъ? Вѣдь, я говорила тебѣ, что ты не знаешь, для чего ѣдешь! Ты могъ еще спасти меня; да, ты могъ… Вѣдь, ужъ все тогда было почти рѣшено, а ты ничего не понялъ, хоть и предчувствовалъ что-то страшное… Помнишь, какъ я тебя мучила Рамзаевымъ, помнишь, какъ ты боялся за меня; ахъ, ты, кажется, ревновалъ его, ты не зналъ, что онъ мнѣ для другого нуженъ. Онъ, этотъ дьяволъ, онъ все сдѣлалъ. Ты, вѣдь, не знаешь, какъ часто я съ нимъ видѣлась. О, онъ меня понялъ, онъ зналъ какъ говорить со мною, онъ зналъ чего мнѣ было нужно… Вѣдь, тѣ два года, что я прожила съ мужемъ въ деревнѣ, я совсѣмъ задыхалась, я сдѣлалась какъ помѣшанная. Ты и представить себѣ не можешь, что такое была за жизнь! Не разъ я порывалась убѣжать, но убѣжать было не легко. Ты не зналъ его, онъ былъ вовсе не такъ ужъ мягокъ, какъ это казалось, онъ отлично забралъ меня въ руки. Знаешь-ли ты, что незамѣтно для меня самой всѣ даже мои крошечныя средства оказались у него, и я сама ровно ничего не имѣла: мнѣ не съ чѣмъ было бѣжать. Какъ-же бы я убѣжала, куда? Къ тебѣ, но я помыслить не могла объ этомъ, ты былъ для меня ужъ не живымъ человѣкомъ, я мечтала иной разъ о тебѣ и только… Не понимаю до сихъ поръ, какъ потомъ, по пріѣздѣ въ Петербургъ, рѣшилась я придти къ тебѣ… Тогда, выйдя за него, я думала, что буду совершенно свободна; его громадное состояніе мнѣ представлялось ужъ моимъ состояніемъ. А вдругъ онъ запуталъ меня, обернулъ меня такъ скоро, такъ неожиданно, что я и очнуться не могла и не сумѣла вырваться. Онъ только обѣщалъ мнѣ скоро умереть… сулилъ тогда полную свободу!.. Но онъ не умиралъ, а пойми-же ты, что мнѣ нужна была воля… Я, вѣдь, тысячу разъ тебѣ это повторяла…

«Теперь у нея есть воля, что-жъ она пришла ко мнѣ?» — мелькнула у меня и сейчасъ-же прошла эта мысль. Я опять слушалъ и опять скалы давили меня.

— Что-жъ мнѣ оставалось, еслибъ я рѣшилась убѣжать отъ него? — продолжала она. — Вѣдь, мнѣ оставалось только явиться въ Петербургъ, показаться въ ложѣ и на другой день продать себя какому-нибудь другому старику и еще на худшихъ условіяхъ — мнѣ не того было нужно!.. Вотъ онъ, наконецъ, заболѣлъ. Я видѣла, что его болѣзнь серьезна. Ты знаешь все, что тогда было. Я ждала день за днемъ, недѣля за недѣлей, ты видѣлъ… ты видѣлъ, что онъ все поправлялся. Если-бы только зналъ ты какъ иногда я его ненавидѣла!.. А тутъ пришелъ тотъ дьяволъ и разсказалъ мнѣ все, что я думаю и чего я желаю… Конечно, онъ притворился въ меня влюбленнымъ. Онъ началъ увѣрять меня, что мнѣ стоитъ сказать ему одно только слово и онъ для меня на все готовъ: онъ сдѣлаетъ все, онъ пойдетъ на всякое преступленіе. Я сначала посмотрѣла на все это какъ на вздоръ, я забавлялась его словами, его глупой ролью…

— И ты мнѣ ничего не сказала! И ты могла слушать и его и меня? — не знаю выговорилъ-ли я это вслухъ или только подумалъ, но все равно она отвѣтила:

— Я не прогнала его, я его слушала! И онъ добился того, что я стала слушать его все внимательнѣе. Онъ умѣлъ именно тогда являться, когда я была въ раздраженномъ состояніи, когда я особенно не могла равнодушно глядѣть на мужа. Онъ являлся и пѣлъ все ту-же пѣсню на разные лады, онъ видѣлъ и понималъ, какъ я начинаю его слушать. Одного только онъ боялся — тебя… но ты самъ уѣхалъ! Ты убѣжалъ и оставилъ меня ужъ совсѣмъ въ рукахъ его… О, какъ все это невыносимо, какъ страшна вспоминать объ этомъ! Онъ какъ будто околдовалъ меня. Послѣ, тебя онъ являлся все чаще и чаще: цѣлые дни проводилъ у насъ и все твердилъ, твердилъ одно и то-же. И я сходила съ ума все больше и больше. Зачѣмъ, для чего я сказала ему, что между мной и тобой все кончено — не знаю; только я сказала… Вотъ, наконецъ, онъ увѣрился въ томъ, что если я соглашусь только, гакъ буду совсѣмъ ужъ въ рукахъ у него, и согласилась… и мнѣ казалось, что я согласилась…

Ея голосъ оборвался, и она замолчала. Не знаю откуда взялъ я силы, но только я взглянулъ на нее. Я никогда не могъ себѣ представить ничего болѣе страшнаго, какъ лицо ея въ эти минуты. И между тѣмъ, на этомъ ужасномъ, преступномъ лицѣ въ то же самое время мелькала знакомая, жалкая дѣтская мина; и между тѣмъ, несмотря на весь мой ужасъ, на отвращеніе и ненависть, я чувствовалъ… съ невыносимымъ отчаяніемъ и позоромъ… я чувствовалъ, что мнѣ ее жалко.

— Я согласилась… — начался опять ея невыносимый шепотъ:- Я видѣла, что онъ поправляется, что онъ не умретъ этою зимой и ни за что меня отъ себя не отпуститъ. А я не могла больше выносить его, я не могла безъ отвращенія, безъ отчаянной и дикой злобы войти въ его комнату. Дьяволъ былъ тутъ-же, онъ все зналъ; я при немъ громко думала. Сначала онъ все продолжалъ увѣрять меня въ любви своей, объяснять все любовью. Онъ все говорилъ: «скажите одно слово — и черезъ нѣсколько дней вы свободны, и я пойду за вами куда хотите, я удовлетворю всѣмъ вашимъ желаніямъ, ваша воля будетъ закономъ!..» Но я могла только хохотать на эти безумныя слова: онъ хотѣлъ освободить меня для того, чтобы закабалить снова!.. Наконецъ онъ увидѣлъ, что этимъ ничего не возьметъ и вотъ тогда-то онъ высказался. Онъ снова повторилъ, «шепните только — и я возьму все на себя». Но для того, чтобы все взять на себя, ему ужъ теперь не нужно было моей любви, ему не нужно было идти за мной, чтобъ исполнять всѣ мои капризы; ему нужно было только половину состоянія мужа, и не знаю, онъ, можетъ быть, думалъ, что потомъ все равно заберетъ меня въ руки, запугаетъ, что я изъ страха буду связана съ нимъ на вѣки… И я опять его слушала… опять слушала еще внимательнѣе и наконецъ сказала это слово!.. то-есть нѣтъ, я не сказала его, но онъ понялъ — это было все равно, что я и сказала, и онъ сдѣлалъ… Я все видѣла, все знала и молчала. Я знаю когда, въ какую минуту все это было; я ужаснулась, я хотѣла было все уничтожить, но взглянула на него — на старика… Если-бы ты видѣлъ, какое у него было тогда лицо, если-бы ты видѣлъ, какъ онъ тогда смотрѣлъ на меня… ничего не осталось кромѣ отвращенія, и я не шевельнулась. И вотъ потомъ, потомъ, цѣлыхъ два дня я была возлѣ него, я смотрѣла, я слышала какъ онъ стонетъ; я знала, почему онъ стонетъ, я знала, чѣмъ это кончится, и я все молчала. И дьяволъ былъ тутъ-же, и дьяволъ все видѣлъ и все слышалъ… Ахъ, какіе были эти два дня!

— И никто ничего не узналъ, никто не догадался? — вырвалось у меня, хоть я, конечно, не могъ объ этомъ думать теперь и не могъ этимъ интересоваться.

— Никто ничего не узналъ. Какъ было догадаться? Ты помнишь мнѣніе доктора, вѣдь, онъ говорилъ, что это можетъ случиться вдругъ, очень быстро. Тотъ все отлично устроилъ, такъ что меня ничѣмъ не тревожили — хлопоталъ, вертѣлся, все такъ быстро обдѣлалъ. Когда все кончилось, онъ ужъ совсѣмъ не отходилъ отъ меня, не отпускалъ меня, слѣдовалъ за мной по пятамъ, говорилъ… о, что онъ такое говорилъ!.. И знаешь-ли, что была минута, когда я подумала, что такъ оно и будетъ, что я теперь съ нимъ связана, что мы теперь одно и пойдемъ вмѣстѣ. Но это была только минута Я поняла наконецъ все, я поняла весь этотъ ужасъ, я поняла, что такое сдѣлала, и вотъ тогда-то я тебя увидала. Ты явился мнѣ снова; я рѣшилась бѣжать къ тебѣ за смертью… И вотъ, когда я сюда ѣхала, я все думала, думала, и мнѣ снова стало казаться, что можетъ-быть и не смерть, что можетъ все забыться, что, можетъ быть возможно и наше счастье, что легко мнѣ будетъ обмануть тебя, что я всею жизнью, каждымъ мгновеніемъ выкуплю все это. Я пріѣхала и стала тебя обманывать, но, ты знаешь, не обманула. Кончай-же скорѣе! Вотъ я… тутъ… я не шевельнусь! Что-жъ мнѣ дѣлать! Я въ твоей волѣ…

Она замолчала, она наклонилась ко мнѣ, подняла на меня глаза, полные слезъ, скрестила на груди руки. Я смотрѣлъ, смотрѣлъ на нее — это была воплощенная Магдалина. Но, Боже мой, вѣдь, это она призналась, вѣдь, это она говорила, это ужъ не сонъ! Развѣ это можетъ быть смыто и уничтожено? И я все глядѣлъ на нее, и вдругъ мнѣ начало казаться что-то новое… мой ужасъ, мое отвращеніе проходили… Куда-же она пойдетъ теперь? Если я ее оставлю, ей идти некуда… Я глядѣлъ на нее и теперь-то я ужъ не могъ обмануться, теперь-то я читалъ въ душѣ ея: вся душа выражалась у нея на лицѣ. Это лицо не могло лгать, эти глаза не могли лгать, и я видѣлъ, какъ съ каждою секундой спадаетъ и исчезаетъ весь мракъ, весь ужасъ, остается только одна тоска, одно страданье, одно раскаяніе. Она пришла ко мнѣ за смертью! Но развѣ возможна теперь смерть? Теперь нужна жизнь больше чѣмъ когда-либо, и теперь придетъ истинное возрожденіе.

— О, какое страшное нужно было испытаніе для того, чтобы вырвать тебя изъ мрака! — вдругъ зарыдалъ я, простирая къ ней руки. — Но все-же ты вырвана! Не за смертью пришла ты ко мнѣ… живи. Будемъ жить для того, чтобы жизнью своею искупить все это прошлое… Все пройдетъ, все очистится, все простится, — живи!

Какъ будто лучъ яркаго свѣта зажегся мгновенно въ лицѣ ея, какъ будто чистая душа засвѣтилась въ немъ и она, живое воплощеніе сновъ моихъ, съ громкимъ благодатнымъ рыданіемъ кинулась къ ногамъ моимъ. Я самъ склонился надъ нею, и мы оба рыдали; но скалы ужъ не давили насъ, а разступались предъ нами. Туманъ расходился, облака таяли, надъ снѣгами горныхъ вершинъ проглянуло солнце.