Наваждение - Всеволод Соловьев

XX

Я проснулся довольно поздно и въ первую минуту не могъ сообразить, что такое случилось со мною, — зналъ только, что что-то очень страшное.

«Она его убила», наконецъ, мелькнуло въ головѣ моей. Или все это во снѣ?… Какой вздоръ, какіе пустяки… онъ умеръ… Нужно удивляться какъ еще до сихъ поръ прожилъ съ такою болѣзнью.

Я поспѣшно одѣлся и постучался въ дверь Зины. Она тоже была ужъ совсѣмъ готова; мы вышли съ ней на воздухъ. Утро было свѣжее, — осеннее утро. Мы пошли въ bois de Sauvabelin. Деревья ужъ пожелтѣли, покраснѣли и медленно осыпались; иныя были совсѣмъ красныя съ темнымъ отливомъ. Ночью шелъ дождь и теперь еще по небу неслись тучи, но вдали разъяснивало. Насъ охватывалъ осенній запахъ; подъ ногами нашими шелестѣли завядшіе листья. Мы пошли по дорогѣ къ озеру.

Я не разъ разсказывалъ Зинѣ объ этомъ моемъ любимомъ мѣстѣ. Я помню, какъ она клялась мнѣ, тогда, до своей ужасной свадьбы, въ присутствіи мама, что рано или поздно будетъ здѣсь идти со мною: и вотъ она идетъ, а мы молчимъ, но молчимъ не отъ полноты чувства, а потому, что странно и не о чемъ говорить намъ. Если-бы Зина не заговорила, я-бы кажется такъ и вернулся домой, не проронивъ ни слова. Но она внезапно оживилась, даже легкій румянецъ показался на щекахъ ея. Она начала усиленно восхищаться окружающимъ, вдыхать въ себя свѣжій, чистый воздухъ. Наконецъ, она остановилась и пристально стала глядѣть на дальнія горы.

— Гдѣ-же Монбланъ? Покажи мнѣ! — сказала она.

— Вонъ, смотри, тамъ лѣвѣй! Кстати теперь кругомъ ясно. Онъ хорошо виденъ.

Она повернула голову по направленію руки моей.

— Гдѣ? Гдѣ? Вотъ это?

И вдругъ она задрожала, судорожно оперлась о плечо мое, и вся блѣдная взглянула на меня испуганными, страшно раскрытыми глазами.

— Это? — задыхаясь спросила она. — Смотри, ты ничего не видишь? Смотри, ты ничего не замѣчаешь? На что похожа эта гора, эта бѣлая вершина? Вѣдь, это лицо, лицо… вѣдь это мертвецъ! Онъ лежитъ бѣлый, страшный…

— А ты развѣ никогда не слыхала, — отвѣтилъ я:- что вершина Монблана дѣйствительно похожа на лицо лежащаго человѣка.

Я сказалъ это спокойнымъ голосомъ, но въ то-же время у меня холодѣла кровь въ жилахъ: «какъ она испугалась!» Но она уже справилась съ собою. Мы пошли дальше.

Она довольно обстоятельно начала мнѣ разсказывать всѣ подробности происшествій этого послѣдняго времени. Наконецъ, она произнесла имя Рамзаева, и снова мнѣ показалось, что дрогнула рука ея у моего локтя.

— Что-жъ, рѣшилась ты навсегда развязаться съ этимъ человѣкомъ?.. Или, можетъ быть, у васъ продолжаются общія дѣла? Будешь получать отъ него письма?

— Ахъ, не говори мнѣ о немъ, не говори, ради Бога! — быстро перебила она. — Ради Бога, не говори о немъ, я не хочу и думать, и, конечно, ничего общаго нѣтъ между нами!

Въ эту прогулку мы все окончательно рѣшили: мы проживемъ здѣсь мѣсяцъ, потомъ вернемся въ Россію. Зина окончитъ всѣ дѣла по наслѣдству отъ мужа, потомъ поѣдемъ опять путешествовать; гдѣ-нибудь въ Германіи или здѣсь, въ Женевѣ, обвѣнчаемся. Послѣдніе зимніе мѣсяцы и весну проведемъ въ Парижѣ, а лѣтомъ поѣдемъ въ деревню.

И опять такъ, какъ и вчера, хотя мы все рѣшили, но я ничему не вѣрилъ.

Прошло нѣсколько дней. Съ утра и до поздняго вечера мы не разлучались ни на минуту. Мы предпринимали большія прогулки въ коляскѣ и верхомъ на осликахъ, въ горы. Зина не только не капризничала, не мучила меня, но казалась совсѣмъ новымъ существомъ. Она была теперь какая-то тихая, робкая, никакого блеска не могъ замѣтить я въ глазахъ ея, на губахъ не появлялась прежняя страшная для меня усмѣшка.

Часто глядѣла она съ грустною нѣжностью. Она обращалась со мной такъ бережно, она вслушивалась въ каждое мое слово. Даже самыя ласки ея были не прежнія: она больше не жгла меня ими, она тихо брала меня за руку, тихо наклонялась ко мнѣ, какъ будто не смѣя поцѣловать меня, какъ будто спрашивая меня, позволю-ли я ей это. Въ ней было теперь что-то дѣтское, робкое.

Иногда, мгновеніями, я забывался; иногда мнѣ удавалось поймать это счастье, котораго такъ долго и такъ жадно искалъ я: но эти мгновенія быстро проходили и опять та-же тоска давила меня, и опять стояла предо мной неразрѣшимая вѣчная загадка.

И Зина видѣла и понимала мое состояніе. Я часто подмѣчалъ, что она пристально въ меня всматривается и потомъ задумывается, соображаетъ что-то. Она употребляла всѣ усилія прогнать тоску мою, заставить меня забыть все смущающее и тревожное.

Вдругъ ея обращеніе со мной измѣнилось, ея робость и тихая нѣжность исчезли…

Послѣ долгой и тоскливой прогулки мы вернулись домой. Въ домикѣ madame Brochet все затихло. Было ужъ поздно, но мы не зажигали свѣчи и сидѣли облитые голубою мглой, теплымъ луннымъ свѣтомъ, врывавшимся въ окна.

— Ты меня не любишь, André, ты меня не любишь! — вдругъ отчаяннымъ глухимъ голосомъ прошептала Зина, прижимаясь ко мнѣ и схватывая меня горячими, дрожащими руками. — Ты меня не любишь! — повторяла она: — а я, Боже мой, какъ люблю тебя!.. Что-же это такое, Андрюша? Неужели теперь я обманулась… неужели ты измѣнился, и я уже не нужна тебѣ?.. Такъ скажи, говори… Я не вынесу этого сомнѣнія.

Она все крѣпче и крѣпче жалась ко мнѣ, меня жгло ея дыханіе. Все забывалось… Я видѣлъ только въ голубомъ туманѣ милое лицо ея, и оно казалось мнѣ не такимъ, какимъ было въ эти послѣдніе годы, а прежнимъ, почти дѣтскимъ.

Мнѣ чудились длинныя, черныя косы, какъ она носила тогда, въ Москвѣ и въ Петровскомъ. Слышались сладкія слова ея перваго признанія, десять лѣтъ тому назадъ, въ такой-же лунный вечеръ…

Я задыхался.

— Андрюша, если любишь меня, такъ, вѣдь, я твоя… возьми меня! — едва слышно прошептала Зина.

XXI

Мы оставили проводника и нашихъ осликовъ въ тавернѣ и пошли бродить по извилистой горной тропинкѣ. Надъ нами поднимались скалы, а дальше, внизу, громадная панорама — съ одной стороны Женевское озеро, съ другой — селенія долины Арвы и Роны. Свѣжій вѣтеръ поднялся и гналъ облака, которыя клубились внизу у ногъ нашихъ.

Зина крѣпко опиралась на мою руку. Она была очень блѣдна, ея глаза совсѣмъ потухли. Мы все это утро обмѣнивались только незначительными фразами. Наконецъ я почувствовалъ, что больше никакъ не можетъ это продолжаться, что нужно наконецъ все кончить, но какъ кончить, что кончить, что нужно — я ничего не зналъ и мы долго шли молча, скоро, какъ будто спѣшили куда-нибудь къ опредѣленной цѣли. Вотъ опять поворотъ дорожки, вотъ огромный камень, наклонившійся надъ пропастью, вотъ еще нѣсколько разбросанныхъ камней, на которыхъ кое-гдѣ вырѣзаны имена путешественниковъ, отдыхавшихъ здѣсь.

— Что это какъ я устала сегодня! — проговорила Зина, оставляя мою руку и садясь на одинъ изъ камней.

Я остановился предъ нею. Она подняла на меня усталые, унылые, безжизненные глаза. Я зналъ, что сейчасъ случится наконецъ то, что порветъ эту невыносимую жизнь послѣднихъ дней, которую даже страсть не могла скрасить.

— Зина, понимаешь ты, что, вѣдь, нельзя жить такъ? — наконецъ, сказалъ я, опускаясь возлѣ нея на камень.

— Понимаю, — робко и не глядя на меня, шепнула она.

— Что-жъ это значить? Отчего это, отчего такая тоска, отчего, несмотря на все, мы такъ несчастливы?

— Я не знаю, — еще болѣе робкимъ голосомъ и еще ниже опуская голову, проговорила она.

— Нѣтъ, ты знаешь, Зина, ты знаешь!

Я схватилъ ее за руки.

— Смотри на меня, смотри мнѣ въ глаза!

Она съ усиліемъ подняла глаза и все-таки не могла взгля нуть на меня.

— Смотри на меня, — отчаянно говорилъ я, сжимая ея руки:- отвѣчай мнѣ, ты его убила?

Она задрожала всѣмъ тѣломъ, она вырвала у меня свои руки и схватилась ими за голову. Мнѣ показалось, что скалы, висящія надъ нами, обрываются, мнѣ показалось, что земля уходитъ изъ-подъ ногъ нашихъ и что мы летимъ въ пропасть. Стонъ вырвался изъ груди моей, но я оставался неподвижнымъ.

Зина бросилась на мокрую траву къ ногамъ моимъ.

— André, выслушай меня — все-же не я его убила! О, выслушай меня; да, нужно чтобы ты все зналъ. Я думала, что можно скрыть это, я думала нужно скрыть это, я думала, что возможно счастье. Я не могла и не смѣла, мнѣ казалось, что я не имѣла права, не должна была говорить тебѣ, но теперь вижу, что ошиблась. О, какое безуміе! Какъ будто я не знала давно, всю жизнь, что скажу тебѣ все. Теперь, значитъ, пришелъ этотъ день, этотъ часъ; слушай-же меня, слушай.

И я слушалъ, и я все не могъ пошевельнуться, и все мнѣ казалось, что со всѣхъ сторонъ скалы летятъ на насъ и что мы ужъ задыхаемся подъ ними. И я слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ и не проронилъ ни одного звука, и каждый звукъ ударялъ на меня какъ громадный камень.

— Не я его убила, — слышалъ я страшный голосъ:- только нѣтъ, все равно я… Я, конечно! Зачѣмъ ты тогда уѣхалъ? Вѣдь, я говорила тебѣ, что ты не знаешь, для чего ѣдешь! Ты могъ еще спасти меня; да, ты могъ… Вѣдь, ужъ все тогда было почти рѣшено, а ты ничего не понялъ, хоть и предчувствовалъ что-то страшное… Помнишь, какъ я тебя мучила Рамзаевымъ, помнишь, какъ ты боялся за меня; ахъ, ты, кажется, ревновалъ его, ты не зналъ, что онъ мнѣ для другого нуженъ. Онъ, этотъ дьяволъ, онъ все сдѣлалъ. Ты, вѣдь, не знаешь, какъ часто я съ нимъ видѣлась. О, онъ меня понялъ, онъ зналъ какъ говорить со мною, онъ зналъ чего мнѣ было нужно… Вѣдь, тѣ два года, что я прожила съ мужемъ въ деревнѣ, я совсѣмъ задыхалась, я сдѣлалась какъ помѣшанная. Ты и представить себѣ не можешь, что такое была за жизнь! Не разъ я порывалась убѣжать, но убѣжать было не легко. Ты не зналъ его, онъ былъ вовсе не такъ ужъ мягокъ, какъ это казалось, онъ отлично забралъ меня въ руки. Знаешь-ли ты, что незамѣтно для меня самой всѣ даже мои крошечныя средства оказались у него, и я сама ровно ничего не имѣла: мнѣ не съ чѣмъ было бѣжать. Какъ-же бы я убѣжала, куда? Къ тебѣ, но я помыслить не могла объ этомъ, ты былъ для меня ужъ не живымъ человѣкомъ, я мечтала иной разъ о тебѣ и только… Не понимаю до сихъ поръ, какъ потомъ, по пріѣздѣ въ Петербургъ, рѣшилась я придти къ тебѣ… Тогда, выйдя за него, я думала, что буду совершенно свободна; его громадное состояніе мнѣ представлялось ужъ моимъ состояніемъ. А вдругъ онъ запуталъ меня, обернулъ меня такъ скоро, такъ неожиданно, что я и очнуться не могла и не сумѣла вырваться. Онъ только обѣщалъ мнѣ скоро умереть… сулилъ тогда полную свободу!.. Но онъ не умиралъ, а пойми-же ты, что мнѣ нужна была воля… Я, вѣдь, тысячу разъ тебѣ это повторяла…