Пособник - Иэн Бэнкс

Возвращаешься наверх к мистеру Азулу, но его нет.

Ты ругаешь себя последними словами; удача вот-вот взмахнет крылышками, вспорхнет и оставит тебя; тупо разглядываешь то место, где он только что был — лежал, свернувшись, связанный перед самой дверью; тупо разглядываешь пустую поверхность ковра, словно это может тебе помочь.

Потом разворачиваешься и бежишь в главную гостиную.

Он там, все такой же скрюченный и связанный, но каким-то образом дополз сюда, пока ты возился в подвале; он опрокинул столик с телефоном, а в тот момент, когда ты входишь в комнату и видишь его, он как раз переворачивает телефон номеронабирателем вверх.

Он, извиваясь змеей, подползает к аппарату так, чтобы видеть кнопки. Нажимает три раза, потом, извиваясь, ползет к трубке и мычит в нее сквозь скотч, но тут ты взводишь пистолет, он слышит щелчок, поворачивает к тебе голову — ты стоишь у стены и вертишь в руках провод с вырванной розеткой.

Ты волочешь его наверх и швыряешь на постель; он сопротивляется, пытается кричать. Темнеет, поэтому ты закрываешь пастельно-розовые жалюзи, задергиваешь шторы и только после этого включаешь свет. Мистер Азул все визжит сквозь свои носки и скотч. Ты бьешь его. Пока мистер Азул пребывает в полубессознательном состоянии, ты привязываешь его к кровати кожаными ремнями и приковываешь еще одной парой наручников — все из того же ящика, что и маска. Ты доволен своей работой — привязан он надежно; кровать массивная, а ремни хотя и мягкие, но достаточно толстые. Лучше не придумаешь. Он еще немного пытается барахтаться.

Затем ты берешь веревку, которую принес снизу, и разрезаешь ее на четыре части перочинным ножом.

Одним куском веревки ты обвязываешь его плечо у самой подмышки поверх шелковой рубашки; становишься коленями на матрац и затягиваешь веревку со всей силы — она глубоко врезается в отливающую шелковую материю его светлой рубашки. Мистер Азул кричит под кляпом — сдавленный вопль страдания.

Ты проделываешь то же самое с другой рукой.

Таким же образом ты перевязываешь и его ноги, затягивая веревку у самого паха — она сминает материю его брюк. Мистер Азул сотрясает кровать, дергаясь вверх-вниз, — ни дать ни взять смешная пародия на совокупление. Глаза у него вылезают из орбит, на коже выступают капельки пота. Его лицо краснеет оттого, что сердце пытается прокачать кровь по артериям, перевязанным веревкой.

Ты вынимаешь из кармана куртки маленькую пластиковую коробочку и показываешь ему шприц с иглой. Он продолжает двигаться вверх-вниз, а теперь еще и мотает головой, и ты не уверен, что он понимает, но это уже не имеет особого значения. Ты укалываешь его по разу в каждую руку и ногу. Этот изыск пришел тебе в голову совсем недавно, и ты гордишься им. Это означает, что даже если его и найдут до того, как произойдет омертвение тканей, он все равно будет ВИЧ-инфицирован.

Ты оставляешь его там и идешь проверить — все ли в порядке с женщиной. Крики мистера Азула звучат хрипло, сдавленно и отдаленно.

Когда ты выходишь, надежно запирая за собой дверь, солнце уже садится. Оно полыхает за деревьями над домом оранжево-розовым цветом, ветерок освежает, а не холодит, он пахнет цветами и морем, и ты думаешь, как было бы здорово, если не сказать полезно, обосноваться здесь.

Я просыпаюсь с противным привкусом во рту, мое левое веко опять отказывается подниматься. Уже почти темно. Я смотрю на часы. Куда, в жопу, провалился этот тип? Я еще раз обхожу вокруг дома — нигде никакого света. Вернувшись в машину, пытаюсь позвонить по мобильнику, но у него сел аккумулятор, а в «нове», похоже, нет прикуривателя. Я отправляюсь в Сент-Элье.

Черт! Только что позвонил в местную газету, но приятель Фрэнка уже ушел, а его домашнего телефона они мне не дают.

Я стою в телефонной будке недалеко от гавани. Смотрю, как мимо меня по улице неторопливо проезжает белый «ламборджини кунташ», и трясу головой — не может быть. «Ламбо». Более двух метров в ширину и от силы метр в высоту. Ничего себе машинка для острова, где узенькие петляющие дороги и ограничение скорости шестьдесят миль в час. Интересно, хозяин этого монстра когда-нибудь включает третью передачу?

Может, позвонить в полицию: привет, привет, я только что засек кретина, который не знает, как распорядиться огромными деньжищами, какое мне будет вознаграждение? (Соблазнительно.)

Все, суки, куда-то разбежались. Фрэнка нет дома. Азула нет в телефонной книге, я звоню в местную газету, но они то ли не могут, то ли не хотят мне помочь, а в аэропорту отказываются предоставлять информацию о пассажирах. Я кладу трубку телефона. «Черт!» Мой голос в телефонной будке звучит оглушающе громко. Звоню Ивонне в дом Уильяма, но там только голос Уильяма на автоответчике. Помнится, Ивонна говорила, что собирается куда-то в командировку на несколько дней. Прикидываю, не позвонить ли ей на мобильник, но она не любит, когда я это делаю, поэтому не звоню.

Чтоб им всем! Будь я каким-нибудь сраным частным детективом, я бы вернулся к большому дому мистера Азула, так или иначе пробрался внутрь и нашел бы там что-нибудь по-настоящему интересное: или труп, или прекрасную женщину (или получил бы по башке, а придя в себя, отмочил бы какую-нибудь шутку). Но я устал, и голова у меня все еще болит, я чувствую себя разбитым — и ни одной плодотворной идеи; я сбит с толку, черт бы его драл. На кой хер я вообще сюда приехал? И о чем я только думал? Черт, еще сегодня утром это казалось вовсе не плохой мыслью.

Я все еще могу улететь назад на большую землю, а там успею пересесть на последний рейс до Инвернесса. Забыть про эту статью. Иногда тактическое отступление — единственно правильный ход. С этим согласится даже Святой Хантер. Если я почувствую, что нужно что-нибудь сляпать, то напрягу серые клеточки и выдумаю историйку, чтобы ублажить Эдди. Хрен его ублажишь. Веду «нову» назад в аэропорт.

Надо убить целый час. Пора заглянуть в бар. Я начинаю с «Кровавой Мэри», так как для меня это в известной мере завтрак, потом прополаскиваю рот бутылкой «Пилса». Покупаю пачку «Силк кат» и со вкусом выкуриваю сигарету — наслаждаюсь каждой затяжкой, а не просто дымлю по привычке; до объявления посадки успеваю пропустить два больших и очень освежающих джина с тоником, а в самом конце у меня остается время залить за галстук одинарный виски — нужно ведь оказать хотя бы номинальную поддержку главной статье шотландского экспорта.

Я сажусь в самолет, уже не чувствуя никакой боли, съедаю ужин и продолжаю тему джина с тоником, потом приземляюсь в Гатвике, делаю пересадку через бар для курящих и порцию «Гордона», затем расправляюсь со вторым предложенным мне обедом, правда, на этот раз уже без спиртного, и выключаюсь где-то над Западным Мидлендом; будит меня соблазнительная блондинка с ямочками на пухленьких щечках и нагловатой улыбкой, а мы уже приземлились, мы уже прибыли, мы в аэропорту, и я спрашиваю, что она делает сегодня вечером, потому что я уже достаточно пьян и мне плевать, когда она говорит «нет», что на самом деле может означать «да», но я знаю, что устал, а кроме того, левое веко у меня опять заело, и я подозреваю, что видок у меня, как у Квазимодо, а потому я не говорю ничего, только «угу, спасибо», говорю это невозмутимо или печально, сам не знаю как.

Я прохожу в терминал, думая: слава богу, здесь хоть не воняет канализацией, как в старой милой Эмбре;[66] меня бы от той вони сейчас просто вывернуло наизнанку. Я иду по коридору, и у меня такое ощущение, будто что-то здесь не так, я останавливаюсь и замираю в том месте, где коридор переходит в главное здание терминала, и меня внезапно охватывают ужас и смятение: тут все какое-то маленькое и не той формы! Это же не Эдинбург! Эти приветливые, но вопиюще некомпетентные идиоты привезли меня не в тот херов аэропорт! Кретины тупоголовые! Суки долбаные, у них там штурмана, наверное, перепились. Бог ты мой, мне ж теперь назад не улететь отсюда… Откуда? Кстати, а где я, черт бы их драл?

Я уже собираюсь подойти к ближайшей стойке и, кипя от гнева, потребовать чтобы меня срочно чартерным отправили в Эдинбург или тут же на лимузине отвезли в самый пятизвездный отель где-нибудь неподалеку, с бесплатным ужином, постелью и завтраком и неограниченным доступом в бар, но тут замечаю плакат «Добро пожаловать в Инвернесс» и в тот же момент вспоминаю, где оставил машину и откуда улетел сегодня утром.

Едва унес ноги от терминальных неприятностей.

Люди, проходя мимо, как-то странно поглядывают на меня. Я трясу головой и беру курс на автомобильную парковку.

Сейчас уже поздновато, да и я совершенно не в том состоянии, чтобы вести машину, а потому, получив свой 205-й, доезжаю только до окраин Инвернесса и останавливаюсь у первой горящей вывески, обещающей ночлег и завтрак, и, тщательно выговаривая слова, вежливо беседую с приятной парой средних лет — они сами из Глазго, держат здесь это заведение, они желают мне спокойной ночи, я закрываю дверь номера, валюсь на кровать и моментально засыпаю, даже не сняв пиджака.