Король-Бродяга (День дурака, час шута) - Евгения Белякова

— Султана! — взрыкнул М'моно.

— Как где? Во дворце, — рассудительно ответил Ган, и легонько пнул мешок ногой, — вернее, рядом с дворцом. Его ежемесячные походы, ну, ты же в курсе.

— Какие походы? — полюбопытствовал я.

— Такое на трезвую голову не обсуждается, — внес разумное предложение Шенба, хватаясь за один конец тюка, — давай-ка, дружище, затащим его внутрь и все хорошенько обмоем… э-э-э… обсудим.

Но М'моно, оскаливший зубы в яростной ухмылке, кинжала не отпустил, и не тронулся с места. Он покачал головой и глухо поинтересовался:

— Вы считаете меня полным шакка? Султан, да еще в мешке — и у меня в борделе? Знаете что, похоже, отпущенное вам количество идиотских поступков вы уже исчерпали…

— Моня, милый друг мой, — заструил речью карлик, — ты все неправильно понял, сам подумай, да и рассчитай… про его исчезновение никто не знает, выкуп можно взять просто громадный, а тут самое тихое место в округе, да к тому же и надежное, я сразу подумал про тебя, и сказал Гану — правда, Ган? — что никому бы я не доверился, кроме своего старого друга, умнейшего Мони… А? Успокоился? Умница. Ну… что стоим, понесли!

Мы взялись за мешок, я и Ганвар — посмеиваясь, а М'моно — задумавшись о Судьбе вообще и своей в частности.

Султана ('Если это действительно он, — подумал я, — а не простой прохожий, принятый моими напившимися приятелями за Солнцеподобного') поместили со всем почтением на ложе в комнате одной из девчонок; она заболела и сюда никто не мог нагрянуть. Положили бережно, но мешка так и не развязали. М'моно, смирившись с неизбежным, предпочел догнать эту невероятную парочку в плане выпитого, и достал четыре кувшина вина. Я махнул рукой в его сторону, показывая, что мне тоже не помешает промочить горло, и повторил свой вопрос:

— Так что там с походами?

— Понимаешь ли, старина, ваш Луноликий мнит себя другом народа. — Ган, как иностранец, имел право на саркастический тон. Он опрокинул в себя полкубка вина и рыгнул со счастливой физиономией. — Он регулярно ходит 'в низы'. То есть — одевается, как нищий, берет с собой какого-нибудь визиря, и шатается ночью по городу, расспрашивая всякую шелупонь, хорошо ли ей живется. Известная своим оптимизмом шелупонь отвечает что да, ей живется просто распрекрасно в этом гребаном мире, состоящем из отбросов, крови, насилия и классового неравенства… султана это очень огорчает, он возвращается во дворец в страшно подавленном состоянии, и скорбит о народе около месяца… Потом все повторяется опять.

— Кэп, ты просто гений! — Заявил карлик, усаживаясь на неподвижный мешок с кувшином вина в лапке, — откуда ты знаешь такие слова? Ну, просто профессор: 'классовое неравенство', твою мать, а я-то думал, что меня мучает по ночам? Подозревал, газы, а это неравенство, демоны его дери!

— От-то! — завершил свою речь Ганвар и присосался к кубку.

У меня возник следующий вопрос:

— Как же вы его застали врасплох?

— Случайно. Шли, горланили песни, упали в грязном переулке. Подошли эти двое, и султан ('да живет он вечно', как вы говорите) обратился к нам с вопросами — как живем, довольны ли… мы и сцапали голубчика. Визирь смылся.

Я потянул себя за нос в глубокой задумчивости.

— А вы точно уверены, что это именно султан?

— Ну… — на лице Ганвара отразилась работа мысли; правда, одурманенной винными парами. Было забавно наблюдать как она путешествует, спотыкаясь, в его голове. Наконец она добралась и до глаз — в них появилось искреннее недоумение, — Ну, а кто же еще? То есть — он же спрашивал нас… Султан, точно так и есть.

Сильно поддавший М'моно вынырнул из-под груды подушек и хихикнул:

— Проверьте его, говорю вам, он не похож. Султану нашему, да продлятся Его дни на земле, шестнадцать лет; он худой, говорят, как вобла, а вы притащили тушу.

Затаив дыхание, мы развязали мешок и сдернули его наполовину. Показались толстые ноги с розовыми пятками, на одной из них висел туфель, расшитый золотой нитью. Человек в мешке не двигался. Мы стащили ткань полностью, открывая лицо — нашим взорам явилась харя, шириной превосходящая даже откормленную физию Аффара. Бледные, желеподобные щеки, нос с горбинкой, утонувший в них, и круглая лысая башка с замысловатой татуировкой на макушке. Шенба, подползший ближе, оттянул веко толстяка, и с умным видом уставился на полу-закатившийся зрачок.

— В отключке, — заключил он, и покачал головой, — я предчувствовал, что нам не обломится, кэп. Но какого кнага этот жирдяй задавал вопросы, когда это должен был делать Султан? Это всем известно, именно султан задает вопросы…

— Может, у Луноликого в этот день горло заболело, — фыркнул я, — а это его любимейший и довереннейший визирь. Вляпались вы, не того взяли.

Ганвар напряженно думал. Хотя мысли его приходилось не так уж трудно: она просто гуляла туда-сюда по накатанному, поменялась лишь конечная сумма.

— За него тоже неплохо дадут… — сказал он, — Причем даже лучше, что это визирь, а не султан. Если б это был ваш Солнце-как-его-там, нас бы, поймав, долго раздирали крючьями, а так просто четвертуют. То есть — НЕ четвертуют, потому что мы будем осторожны и неуловимы, как… как ветер, да, Шен?

— Точно, кэп! — воодушевлено подтвердил карлик.

Но я в эту ночь был сам скептицизм и неверие.

— А вдруг этот бедолага вообще ни при чем? Может, он случайный прохожий?

— Ну уж нет, — оживился М'моно, подбираясь ближе к нам, — я вам точно могу сказать. Видите татуировку? — и он постучал указательным пальцем по черепу толстяка, — Она значит, что он из дворца, их делают только там. И одет он богато, даже роскошно.

Мы усомнились.

— Откуда ты знаешь?

М'моно ухмыльнулся.

— Я когда-то, до того как открыл свой собственный бордель, служил вышибалой в одном из настоящих, богатых, с высокими клиентами…

— Ты? Вышибалой?

Я, не доверяя пьяной памяти, прошелся взглядом по невысокому, щуплому уроженцу восточных пустынь. Надо отдать ему должное: он был жилист, и довольно крепок, но представить его на месте Руги я не мог.

— Да, я. Вовсе необязательно быть здоровущим куском мяса с руками, толщиной с пальму. Тут важно умение и такт. Чего вы ржете?

Мы закатились в хохоте, скорее из-за нервного напряжения этой ночи, выпуская эмоции, чем действительно смеясь над ним. Через секунду он сам присоединился к нам, и мы веселились долго, ровно до того момента, пока толстяк не пошевелился и не издал неопределенный звук.

— Гаш! — выругались на два голоса капитан с карликом и слаженно успокоили царедворца: Шенба стукнул его за ухо кувшином, который так и не выпустил из рук, а Ганвар тут же натянул на татуированную голову мешок. Тело снова обмякло.