Мятеж - Дмитрий Фурманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он все молчал. Взор уже давно отвел от моего лица и снова опустил голову.
- Мы когда вот говорили там, на митинге в казармах, - продолжал я, убеждены были, что слова наши примут за чистую монету. Мы больше говорили о труде, о том, как дальше работать. Это главное - работать! За работу, за мирный труд мы и воевали. Другой цели борьбы у нас ведь нет. Я с вами хочу посоветоваться теперь, насколько возможна совместная работа наша с офицерством? Ну, и с вами в частности. Действительно ли вы перешли к нам с чистым сердцем? И потом - как казаки? Что они, разойдясь по станицам, действительно способны забыть все и взяться за труд? Или можно ждать осложнений? Или их могут сбить, увлечь, снова поднять? Анненков вот с остатками ушел на Китай - что он, не сможет опять и опять привлечь к себе казаков?
- Думаю, нет, - ответил он как бы нехотя.
Ответ получился будто вынужденный.
- А почему нет?
- Не пойдут, - сказал Бойко. - Устали.
- И только? - удивился я. - Ну, а когда отдохнут да с силами соберутся?
- И тогда не пойдут.
- А тогда почему?
- На землю осядут. Стосковались. Они ведь знаете, как тоскуют по земле!
И он снова посмотрел мне в лицо, - теперь во взгляде определенно было нечто новое, чего не было, когда посмотрел он в первый раз. А в голосе звучали такие нотки, словно вот сам он, Бойко, глубоко тоскует по земле, по труду.
- Конечно, тем временем и мы дремать не станем, - говорю ему, раскачаем земельный отдел, поможем казакам устояться, окрепнуть, это само собой. И политическую поведем работу...
- Ну, тем более, - подкрепил Бойко.
- И все-таки остается сомненье... Все-таки сомненье. И оно будет нам все время мешать в работе. Надо сделать так, чтобы ровно никаких сомнений, - понимаете?
- Понимаю, - ответил он ясно и уверенно.
- А вы можете быть очень полезны, знаете это?
- Я? - удивился Бойко.
- Именно вы. Ведь среди офицеров вы самый популярный человек. Да, пожалуй, и среди казаков. Вам они верят больше всех и к голосу вашему очень и очень прислушиваются, особенно те, что сейчас в Кульдже, в Китае...
- Возможно...
Он разгладил усы, и мне показалось, что чуть усмехнулся, поняв, к чему клонится моя речь.
- Вы искренно перешли? - в упор поставил я вопрос.
- Да.
- Безо всяких оговорок?
- Да.
- Значит, можно сделать вывод, что вы нам поможете во всем...
- Во всем? - спросил он. И вдруг спохватился. - Д-да, но первое требование, чтобы ч е с т ь моя была соблюдена.
- На вашу честь мы не покушаемся. Но мы с вами только что говорили о том, как бы с наименьшими трудностями и бескровно завершить нам все бедствия Семиречья... В Китае несколько тысяч казаков. Они каждый час могут снова ворваться в область, и что ж тогда: снова война? Опять на месяцы и на годы нищета и разорение? А не лучше ли нам принять отсюда такие меры, чтобы они сдались без борьбы? Начать работу?
Он пристально следил за мною и, видимо, волновался.
- Могло бы так быть: вы, положим, и еще два-три влиятельных офицера, которых там отлично знают, обращаетесь к ним с воззванием, призываете сложить оружие? А попутно объясняете, что все эти разговоры о зверстве большевиков - вздор и клевета?
- Это можно, - согласился он совершенно неожиданно.
Такого поспешного согласия, я никак не ожидал и был несколько озадачен, как понять этот шаг? А впрочем, что же тут может быть?
- Ну, и хорошо, - заторопился я. - Пишите. Пишите все, что думаете. От сердца. Потом мы с вами прочитаем вместе, - может, какие углы и сгладить надо... Но это потом, вместе обсудим...
- Согласен. Я назавтра же принесу...
Лицо его теперь было совершенно спокойно. Он ждал, видимо, иных вопросов, иного разговора - того разговора, который так не любят пленные офицеры: почему воевал против Советской страны? Почему у белого командования был на хорошем счету и получал награды и отличия? Почему так жестоко обращался со своими солдатами? Где и сколько расстрелял большевиков? и т. д. и т. д.
Но этих вопросов ему не задавалось. Он успокоился. Пропадали остатки недоверия и недоброжелательности. Спросил:
- А с нами вы как?
- Да из центра, - говорю, - еще нет точных указаний, как поступить с офицерами. Но мы здесь уже сами дадим вам работу. Здесь будете, с нами, в Верном...
- Я бы в станице хотел побывать...
- Побывать? На время?
- Пока на время...
- Ну, что же, это, вероятно, под известным условием, можно будет сделать. Я поговорю, сообщу вам... Ну, а насчет воззвания как вы думаете: будет толк?
- Будет, - сказал он просто, уверенно.
- Пойдут?
- Казаки-то? Пойдут. Им только узнать, что здесь не трогают, пойдут...
- Вот тогда - дело. Тогда, говорю, и за работу можно взяться по-настоящему, раз пропадет последняя угроза...
- Только, знаете ли, - говорил Бойко, - вы все-таки скажите своим, они иной раз - того...
- Что?
- Некоторых посадили... А по договору нашему, в Копале, этого как будто не должно. И потом были случаи - раздевают...
- Где это? - удивился я.
- Там, на месте. Мне передавали. Это очень восстанавливает против вас.
И он рассказал несколько случаев, назвав части и пострадавших. Я обещал ему, что сделаем расследованье.
Бойко простился и ушел, видимо, совершенно довольный разговором.
Наутро он принес воззвание. Кроме него, подписал только один, сочли, что этого будет достаточно. В некоторых местах пришлось оставить несколько неясную терминологию, ибо, ежели взять слишком напрямки, это в казацком стане может поиметь как раз обратное действие.
Вот что говорилось в воззвании:
Открытое письмо к братьям казакам бывшего белого
командования, сдавшегося в городе Копале
Братья казаки! Многие из нас бежали в 1918 году из Семиречья в Китай, в совершенно чуждое нам государство как по духу, так и по жизненным условиям; тогда многим пришлось вытерпеть много лишений. Мы бросили хозяйство, бросили своих родных, но это была не наша воля, не наше желание. Семиреченский фронт создался по тем же причинам, как и другие фронты, но, несомненно, усилился он благодаря действиям первых партизан-командиров, действия которых ныне порицаются Советской властью. Действия бывших партизан-командиров заставили восстать некоторые станицы на защиту своих личных и имущественных прав, благодаря чему и обострилась братоубийственная гражданская война, которая длилась в Семиречье два года и унесла немало лучших молодых сил, которым уже нет возврата; но ведь буря революции прошла не в одном Семиречье, а во всей России, только волна ее до нас докатилась позднее, чем в центре, так как мы слишком оторваны от центра, а потому и вполне понятно, что и война у нас закончилась позднее, чем на многих других фронтах. Правда, во время революции было немало жертв, но эти жертвы были неизбежны, как и во всякой революции, не мы первые, не мы и последние переживали и переживаем это историческое событие.
В то время как в центре России и отчасти в Туркестане жизнь наладилась и начались работы по изживанию экономической разрухи, мы в Семиречье вели еще братоубийственную войну. Опять повторяем, что это ввиду нашей оторванности. Но вот, наконец, докатилась и до нас эта волна стремление к порядку.
Мы, находившиеся в городе Копале, когда к нам приехала делегация от Красной Армии с предложением сдать оружие, - мы, откровенно говоря, относились с большим недоверием к тем сведениям о положении в России, в которых теперь убедились, а еще с меньшим доверием, что отношение лично к нам изменилось и что они пришли к нам не как враги, а как братья. Вот, когда был решен на другой день вопрос сдать оружие, то многие из нас, когда красные войска вошли уже в Копал, с затаенным дыханием ждали: "Что с нами будет?" Но ничего с нами не было. Нас партиями отправляли в Верный, где мы все в данное время и находимся. Казаки свыше 30 лет распущены на работы по своим станицам, а до 30 лет - мобилизованы.
Многие из офицеров уже поступили на службу в Гавриловке, в Карбулаке и Верном.
Может быть, многие из вас зададут вопрос: "Почему же так резко изменилось в Семиречье отношение к нам, казакам, когда еще не так давно (каких-нибудь полгода) по нашему адресу неслись угрозы? Дело в следующем: в данное время центр позаботился и о нашей окраине и прислал своих революционных деятелей - опытных, видавших, как наладилась жизнь в центре и в Туркестане, которые приняли все меры и принимают, чтобы как можно скорее наладить нормальную жизнь, восстановить хозяйство, а также и урегулировать отношения между крестьянами, казаками и мусульманами.
В данное время в Верном начал работать Казачий отдел, состоящий исключительно из казаков, который принимает самые экстренные меры для выяснения: какие нужны средства для восстановления разрушенных хозяйств казаков, а пока как единовременное пособие для удовлетворения самых важных нужд испрашивает большой аванс. В данное время наши, казалось бы, бывшие враги, а теперь братья-крестьяне иначе к нам относятся, чем в 1918 году, в чем опять-таки не их была вина, а вина тех, кто хотел розни между нами и ими.