Горменгаст - Мервин Пик

Это немногое Титус успел воспринять машинально, но он слишком устал и проголодался, чтобы отозваться на увиденное чем-то большим, нежели кивок и бледная улыбка, предназначенная долговязому человеку, который склонил к Титусу голову, словно желая понять, нравится ли здесь мальчику. Мгновение спустя Титус лежал на грубом папоротниковом ложе. Он закрыл глаза и, несмотря на голод, уснул.

Глава двадцатая

Когда Титус проснулся, стены пещеры подрагивали в красном свете, а каменные выступы и полки выбрасывали, словно играя на концертине, непропорциональные тени и снова втягивали их. Папоротники, свисая со сводчатого потолка, светились, как языки пламени, а камни грубого очага, в котором Флэй час, а то и больше тому назад сложил из веток и еловых шишек большой костер, отливали жидким золотом.

Титус приподнялся на локте и увидел достойный пугала силуэт стоящего перед огнем на коленях легендарного господина Флэя (ибо Титус слышал об отцовском слуге немало рассказов) и двенадцатифутовую тень его, тянущуюся по мерцающему полу, всползая на стену пещеры.

«Приключение в самом разгаре», — несколько раз повторил себе Титус, будто сами эти слова были полны значения.

Мысленно он перебрал события только что закончившегося дня. Проснувшись, Титус не ощутил замешательства. Мгновенно он вспомнил все. Но воспоминания сразу же перебил дразнящий воображение густой запах какого-то жарева — возможно, он-то и разбудил Титуса. Долговязый человек медленно поворачивал и поворачивал что-то над пламенем. Сосущий голод стал непереносимым, Титус вскочил с ложа, и в тот же миг господин Флэй сказал:

— Готово, светлость, — сидите, я сейчас.

Разломав фазана на куски и полив их густым мясным соком, он принес Титусу жаркое на самодельной деревянной тарелке — поперечном, толщиною в четыре дюйма, спиле сухого дерева с выдолбленным посередке мелким углублением. В другой руке Флэй держал кувшин с ключевой водой.

Титус снова прилег, облокотясь, на папоротниковую постель. Он слишком оголодал для каких-либо разговоров и лишь махнул рукой нависшей над ним разболтанной фигуре — словно в знак признательности, — после чего, не тратя ни мгновения, впился, точно юный зверь, в сочное мясо.

Флэй вернулся к каменному очагу и углубился в разного рода незначительные дела, лишь время от времени прерываясь, чтобы набить рот. Потом присел на каменный выступ у очага и уставился на огонь. Поначалу Титусу было не до того, чтобы присматриваться к нему, но вот, вылизав деревянную тарелку до последнего волоконца, он от души хлебнул холодной ключевой воды и поверх края кувшина вгляделся в изгнанного матерью старика — верного слугу своего покойного отца.

— Господин Флэй, — сказал он.

— Светлость?

— Как далеко я забрался?

— Двенадцать миль, светлость.

— Уже очень поздно. Ночь наступила, верно?

— Угу. Встретились на закате. Спать пора. Пора спать.

— Все это как сон, господин Флэй. Пещера. Ты. Огонь. Это все настоящее?

— Угу.

— Мне нравится, — сказал Титус. — Но, по-моему, я боюсь.

— Не положено, светлость — вам быть здесь — в моей южной пещере.

— А у тебя и другие есть?

— Да, две — на западе.

— Я приду посмотреть на них — если смогу как-нибудь удрать, а, господин Флэй?

— Не положено, светлость.

— Подумаешь, — сказал Титус. — Что еще у тебя есть?

— Хибарка.

— Где?

— В лесу Горменгаст — на речном берегу — лосось — иногда.

Титус поднялся, подошел к огню и сел, скрестив ноги. Пламя осветило его мальчишеское лицо.

— Знаешь, мне немного боязно, — сказал он. — Я никогда еще не ночевал вне замка. Меня, наверное, ищут… я думаю.

— А… — сказал Флэй. — Не сомневаюсь.

— Тебе бывало когда-нибудь боязно? Совсем ведь один здесь.

— Мне не боязно, мальчик, — меня прогнали.

— Что это значит — прогнали?

Флэй пошевелился на своем каменном выступе, подтянул высокие, костлявые плечи к ушам — совсем как стервятник. У него словно бы защекотало в горле. Он перевел маленькие, запавшие глаза на юного Графа, сидевшего у огня, подняв к Флэю лицо с озадаченно наморщенным лбом. В конце концов, Флэй опустился, как некий механизм, на пол, — пока он сгибал и затем распрямлял ноги, коленные сочленения его потрескивали мушкетными выстрелами.

— Прогнали? — наконец повторил он, удивительно низким, севшим голосом. — Отослали, вот что значит. Лишили, светлость, лишили служения, священного служения. Пришлось вырвать себе сердце, вырвать, со всеми длинными корнями, светлость, — вот что значит «прогнали». Значит — вот эта пещера и пустота там, где я нужен. Нужен, — горячо повторил он. — Кто там теперь доглядывает?

— Доглядывает?

— Откуда мне знать? Откуда мне знать? — продолжал Флэй, пропуская вопрос Титуса мимо ушей. Годы молчания нашли наконец выход. — Откуда мне знать, какая дьявольщина там творится? Все ли хорошо, светлость? В замке все хорошо?

— Не знаю, — сказал Титус. — Вроде бы, да.

— Откуда ж вам знать, откуда знать, мальчик, — пробормотал Флэй. — Рано еще.

— А правда, что это мама тебя отослала? — спросил Титус.

— Угу. Графиня Гроанская. Она и прогнала. Как она, моя светлость?

— Не знаю, — сказал Титус. — Я ее вижу не часто.

— А… — сказал Флэй. — Превосходная, гордая женщина, мальчик. Понимает, что такое зло и величие. Следуйте ее примеру, мальчик, и в Горменгасте все будет хорошо; и вы исполните ваш древний долг, как исполнял ваш отец.

— Но я хочу свободы, господин Флэй. Не нужен мне никакой долг.

Господин Флэй резко наклонился вперед. Голова его поникла. В глубоких тенях глазниц загорелись глаза. Рука, на которую он опирался, задрожала.

— Нечестивые это слова, мой господин, нечестивые, — после долгого молчания произнес он. — Вы Гроан по крови — и последний в роду. Не должно вам подводить Камни. Нет, хоть и покрыла их крапива с крестовником, мой господин, — вы не должны их подвести.

Титус, удивленный взрывом красноречия в человеке столь неразговорчивом, уставился на Флэя; но скоро мальчику пришлось потупиться — уж слишком он устал.

Флэй поднялся на ноги — и пока он поднимался, сквозь щель, светившуюся в сплошной наружной тьме, точно ее отлили из золота, в пещеру впрыгнул заяц. На миг он замер, стоя столбиком и разглядывая Титуса, потом вскочил на замшелую полку, с которой свисал папоротник, и лег, недвижный, как изваяние, уложив, будто пару ножен, уши вдоль спины.

Флэй поднял Титуса и перенес на папоротниковое ложе. Но что-то вдруг совершилось в сознании мальчика. Не успела голова его коснуться папоротника, как он рывком сел, не открыв глаз, сомкнутых в глубоком, как показалось на миг Флэю, сне.

— Господин Флэй, — со страстной настойчивостью прошептал он. — Ах, господин Флэй.

Лесной человек немедля опустился на колени.

— Светлость? Что такое?

— Я сплю?

— Нет, мальчик.

— А спал?

— Пока нет.

— Значит, я это видел.

— Что видели, светлость? Ложитесь — успокойтесь.

— Это существо в дубраве — летающее создание.

Господин Флэй напряженно замер, и полная тишина наступила в пещере.

— Что за создание такое? — пробормотал он наконец.

— Воздушное, летающее создание… что-то такое… нежное… я не разглядел лица… знаешь, оно плыло среди деревьев. Так оно настоящее? Ты видел его, господин Флэй? Кто это, господин Флэй? Скажи мне, прошу, потому что… потому что…

Однако нужды отвечать на вопрос мальчика не было — он заснул, и господин Флэй поднялся и, переходя пещеру, свет в которой померк, поскольку огонь уже еле теплился над пеплом, направился к выходу. Выйдя наружу, он прислонился к внешней стене пещеры. Луны не было, лишь россыпи звезд тускло отражались в озерце за плотиной. Неясное, как эхо в безмолвии ночи, тявканье лисы долетело из леса Горменгаст.

Глава двадцать первая

I

Титусу предстояло провести в Лишайном Форте неделю. Грубые кубические блоки этого округлого, приземистого строения совершенно затерялись под сплошным покровом паразитического лишайника, от которого форт и получил свое имя. Покров был столь плотен, что в бледно-зеленой шкуре его вили гнезда самые разные птицы. Два покоя форта, верхний и нижний, содержались в сравнительной чистоте сторожем, хранившим ключ от форта и ночевавшем там.

Титусу уже дважды приходилось сидеть здесь под замком за вопиющие нарушения иерархического устава — хотя он так и не смог в точности уяснить, в чем они, собственно, состояли. Однако на сей раз отсидка ему предстояла куда более длительная. Впрочем, было облегчением знать уж и то, какое наказание его ожидает: когда Флэй оставил его на опушке леса, отделенной от Замка всего парой миль, страхи Титуса усилились настолько, что он принялся воображать кары самые жуткие. В Замке он появился ранним утром, успев застать три свежие поисковые команды, выстроившиеся в краснокирпичном дворе и уже готовые выступить. В конюшнях седлали лошадей, всадники выслушивали последние указания. Титус набрал побольше воздуху в грудь, вошел во двор и, глядя прямо перед собой, пошел по нему — сердце буйно колотится, лицо в испарине, штаны и рубашка изодраны в клочья. В тот миг мальчик радовался тому, что он — наследник возвышавшейся над ним гигантской груды камня и пространств, которые он пересек в это утро под ранним солнцем. Он стискивал кулаки и высоко держал голову, однако, не дойдя дюжины ярдов до крытой галереи, вдруг ощутил, что на глазах его закипают слезы, и побежал, и наконец, ворвался в комнату Фуксии — растрепанный преступник с горящим взором, — кинулся к сестре и приник к ней, точно дитя.