Портреты Смутного времени - Александр Широкорад

Сцена «Ограда монастырская» имела взрывной характер. Она не только прямо обвиняла духовенство в организации смуты, но поднимала опасный вопрос: кто еще стоял за спиной самозванца? Поэтому Жуковский, готовивший в 1830 году первые сцены «Бориса Годунова», не дожидаясь запрета цензуры, сам выкинул сцену «Ограда монастырская». Опубликована эта сцена была лишь в 1833 году в немецком журнале, издававшемся в Дерпте.

Прямых улик против «злого чернеца» у нас нет и, видимо, никогда не будет. Но многочисленные косвенные улики с большой вероятностью показывают, что им был сам архимандрит Пафнутий. Именно в его келье длительное время жил Григорий. Вряд ли архимандрит допустил бы, чтобы его воспитанник попал под влияние другого чудовского «злого чернеца». После вторжения войска самозванца царь Борис и патриарх Иов смещают Пафнутия с должности архимандрита и отправляют в ссылку. За что? Все светские и церковные источники молчат. Наконец, войдя в Москву, Лжедмитрий не только возвращает Пафнутия из ссылки, но и возводит его в сан митрополита Крутицкого — второго лица в церковной иерархии после патриарха. Позже Пафнутий постоянно лезет в политику. И лишь смерть в 1611 году в осажденном Кремле кладет конец его интригам.

Впоследствии церковные власти сделали все, чтобы вычеркнуть имя «злого инока» Пафнутия из церковной и светской истории. Так, в огромном труде «История русской церкви», написанном митрополитом Макарием, в VI томе, посвященном Смутному времени, о Пафнутии упоминается вскользь всего два раза в двух строчках. Причем последний раз сказано с явной злобой: «...как и когда он умер и где погребен неизвестно».

Возникает естественный вопрос: могли Пафнутий действовать один, без сговора со светскими лицами? Ответ очевиден. И это были люди романовского круга. И если братья Никитичи сидели под крепким караулом, то в Москве находилась их многочисленная родня, в том числе по женской линии, их служилые дворяне и прочая клиентура.

Не исключено и участие в заговоре, причем на самой ранней стадии, и поляков. Под большим подозрением оказывается канцлер и великий гетман литовский Лев Сапега. Первый раз он приезжал послом в Москву еще в царствование Федора Иоанновича. Второй раз Лев Сапега прибыл в Москву 16 октября 1600 года, а уехал почти через год, в августе 1601 года. Через десять дней после приезда Сапега и другие члены посольства были свидетелями ночного штурма царскими стрельцами романовского подворья. В посольском дневнике, а также в донесении королю Сигизмунду Сапега и его товарищи весьма положительно отзываются о братьях Никитичах, называя их «кровными родственниками умершего великого князя». (Ляхи не признавали царский титул Федора.)

Сапега уехал из Москвы крайне озлобленным на царя Бориса. Позже в Вильне Сапега перед русскими послами, приехавшими на ратификацию, говорил королю Сигизмунду: «Как приехал я в Москву, и мы государских очей не видали шесть недель, а как были на посольстве, то мы после того не видали государских очей 18 недель, потом от думных бояр слыхали мы много слов гордых, все вытягивали они у нас царский титул. Я им говорил так же, как и теперь говорю, что нам от государя нашего наказа о царском титуле на перемирье нет, а на докончанье наказ королевский был о царском титуле, если бы государь ваш по тем по всем статьям, которые мы дали боярам, согласился». То есть Сапега начал торговаться: мы, мол, признаем Бориса царем, а вы, мол, признайте Сигизмунда шведским королем. На что московские послы резонно отвечали: «Вы говорите, что государь ваш короновался шведскою короною, но великому государю нашему про шведское коронованье государя вашего никакого ведома не бывало... Нам лишь ведомо, что государь ваш Жигимонт король ходил в Швецию и над ним в Шведской земле невзгода приключилась. Если бы государь ваш короновался шведскою короною, то он прислал бы объявить об этом царскому величеству и сам был бы на Шведском королевстве, а не Арцы-Карло (герцог Карл). Теперь на Шведском королевстве Арцы-Карлус, и Жигимонту королю до Шведского королевства дела нет, и вам о шведском титуле праздных слов говорить и писать нечего».

Это был страшный удар по самолюбию короля и королевского посла. После прибытия Гришки Отрепьева в Польшу Лев Сапега стал одним из наиболее активных его покровителей. Таким образом, есть большая вероятность того, что Сапега и стал соучастником заговора Пафнутия и романовской клиентуры. Об этом предположительно писал Д. Лавров: «В это время польским послом в Москве был Лев Сапега, и Отрепьев, состоя при патриархе, мог войти в сношение с ним и убедиться, что в Польше можно найти себе поддержку».[41] То же утверждает в 1996 году и Д. Евдокимов.[42]

Наличие треугольника Пафнутий — Романовы — Сапега сразу же снимает все загадки и противоречия в истории самозванческой интриги.

Но вернемся к нашим беглецам. Им удалось благополучно добраться до Новгорода Северского, где они прожили несколько дней в Преображенском монастыре. Затем они нашли провожатого — какого-то бродячего монаха, который тайно провел их через границу в Литву. В начале 1602 года троица прибыла в Киев, в Печерский монастырь. Там инок Григорий «разболелся до умертвия» и решил причаститься у печерского игумена. Далее все было, как в мексиканских сериалах. Умирающий Григорий признался игумену, что царевич Дмитрий «а ходит бутто в ыскусе, не пострижен, избегаючи, укрываяся от царя Бориса...». Но игумен «мыльных» сериалов не любил и велел немедленно выкинуть умирающего и обоих его спутников за пределы монастыря. За воротами монастыря инок Григорий чудесным способом излечился от болезней, и вся троица отправилась в город Острог во владения князя Константина Острожского. Потомок Гедимина Константин был практически независимым правителем. При его дворе служило более двух тысяч шляхтичей и челяди. Несмотря на Брестскую унию, князь оставался ревностным поборником православия.

Князь Острожский радушно принял беглецов. Рассказ Варлаама о пребывании в Остроге летом 1602 года подтверждается неоспоримыми доказательствами. В свое время А. Добротворский обнаружил в книгохранилище Загоровского монастыря на Волыни книгу, отпечатанную в Остроге в 1594 году, с надписью: «Лета от сотворения миру 7110-го (1602 год), месяца августа в 14-й день, сию книгу Великого Василия дал нам Григорию з братею, с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во святом крещении Василей, божиею милостию пресветьлое княже Острожское, воевода Киевский». Любопытно, что кто-то из современников сделал на книге дополнение к дарственной надписи. Над словом «Григорию» кто-то вывел слова «царевичу московскому». То есть Отрепьев сделал признание Острожскому о своем «царском происхождении». Но, увы, тот немедленно велел гайдукам вытолкать самозванца взашей из замка. Тут пути нашей троицы разошлись. Варлаам и Мисаил были отправлены Острожским в село Дерманы в православный Троицкий Дубенский монастырь, а Отрепьев скинул монашеское одеяние, облачился в светское платье и отправился в город Гощу.

Гоща в то время был центром еретиков-ариан. Отрепьев поселился там у пана Габриэля Хойского и, по некоторым сведениям, стал отправлять обряды ариан. В Тоще Отрепьев получил возможность брать уроки в арианской школе. По словам Варлаама, Отрепьева учили «по-латынски и по-польски». Одним из учителей Отрепьева был русский монах Матвей Твердохлеб — известный проповедник арианства. Отрепьеву не понадобилось много времени, чтобы понять, что от ариан особой помощи ему ждать не приходится, а сама его связь с еретиками поставит крест на самозванческой карьере. В начале апреля 1603 года Григорий бежал из Гощи.

Возможно, что Отрепьев какое-то время провел у запорожских казаков. По некоторым данным, Григорий будто бы бежал к запорожцам в кош старшины Герасима Евангелика и был там с честью принят.

Из Сечи Гришка отправляется в город Брачин к православному владетельному князю Адаму Вишневецкому. Надо ли говорить, что Отрепьев вскоре открылся князю. По одним сведениям, он повторил трюк со смертельной болезнью и исповедью на смертном одре. По другой версии, Отрепьев помогал князю мыться в бане и получил плюху за небрежность. Тогда оскорбленный «царевич» воскликнул: «Князь, вы не знаете, кого бьете!» и показал дорогой крест, якобы возложенный на него при крещении крестным отцом князем Мстиславским.

Адам Вишневецкий признал Отрепьева царевичем. Причем главную роль сыграла не доверчивость князя, а его территориальные споры с Московским государством. В конце XVI века семейство Вишневецких захватило довольно большие территории вдоль обоих берегов реки Сули в Заднепровье. В 1590 году польский сейм признал законными приобретения Вишневецких, но московское правительство часть земель считало своими. Между Польшей и Россией был «вечный» мир, но Вишневецкий плевал равно как на Краков, так и на Москву, продолжая захват спорных земель. Самые крупные инциденты случились на Северщине, из-за городков Прилуки и Сиетино. Московское правительство утверждало, что эти городки издавна «тянули» к Чернигову и что «Вишневецкие воровством своим в нашем господарстве в Северской земле Прилуцкое и Сиетино городище освоивают». В конце концов, в 1603 году Борис Годунов велел сжечь спорные городки. Люди Вишневецкого оказали сопротивление. С обеих сторон были убитые и раненые.