Двойная радуга (сборник) - Наринэ Абгарян

Я обернулся на женский голос.

– Как я рад видеть вас живой и невредимой!

Она держала в руках корзину с бутылкой вина и фруктами и выглядела совершенно здоровой.

– Не знала, как еще поблагодарить вас. Вчера был ужасный день, а вы оказались рядом. И Танга, мой пес, так и не нашелся, к сожалению.

– Мне очень жаль, Элис. Может быть, он еще объявится, не теряйте надежду. Но помните, что солнечные ванны хороши до одиннадцати и после пяти.

– Я уже это выучила, – грустно закивала она.

– Марк. – Я протянул ей руку для пожатия, и она впервые улыбнулась.

Я пригласил ее на ужин в свой съемный дом. В предложении нельзя было заподозрить никакого двойного смысла. Все-таки мы уже были связаны историей случайного спасения, а еще разницей в возрасте лет в двадцать пять, и я давно уже не воображал себя героем-любовником. Так что нам обоим можно было не опасаться друг друга и возможной неловкости. Кроме бармена, я так ни с кем и не познакомился в этом маленьком городке, поэтому рад был гостье и собеседнику.

Элис запекла окуня в духовке, я сделал салат. Мы выпили по бокалу. Я показал ей уже готовые картины на подрамниках и спросил, как она оказалась в городке.

– Я сюда просто сбежала. В детстве мы каждый год отдыхали здесь летом с родителями. Рыбалка, кемпинг, теннис, пляжный волейбол, рыба, запеченная на костре, о, какие это были счастливые времена. И когда мне пришлось бежать из дома, я не сомневалась, куда брать билет.

– Майкла Келли и его семью случайно не встречали?

– Келли? Нет, не слышала. Мы вообще-то мало с кем здесь общались. Просто снимали дом на месяц и жили своей доброй компанией. Нас было три сестры, мама и папа, всем и так хватало общества друг друга. Ну, вы понимаете, три шумные девочки.

Я кивал, хотя не сказать чтобы очень понимал. Мы с Анной были тихими людьми, а братьев и сестер у обоих не было. И у нас никогда не случалось домашнего «тарарама» – ни в детстве, ни в нашем браке. Хотя мы с Анной, конечно, любили потанцевать.

– Обожаю, когда мужчина и женщина танцуют. Уверена, вы отличный партнер, Марк. А мы с Грэгом любили петь.

Так я узнал про Грэга.

– У нас была песня. Такая забавная добрая песенка Бобби Дарена – «Вещи». Вы, конечно, слышали ее. Я садилась к Грэгу на коленки, он поочередно поднимал ноги в ритм музыке, и мы как будто бы шли задорно и весело. Я качалась на его ногах, и мотала головой в такт, и подпевала ему в конце строчек. Иногда Грэг нахлобучивал на меня шапку с синим помпоном, там были слова про катание на лодке, и Грэгу казалось, что нужен моряцкий костюм. Это было такое важное время – когда мы пели, словно наша любовь была записана еще и в словах, и музыке.

Он необыкновенно пел, Грэг, а свинг ему особенно удавался. Бобби Дарен, Дин Мартин, Фрэнк Синатра – Грэгу бы родиться на полвека раньше, и он бы составил знаменитым парням достойную конкуренцию. Ему нравилось быть в центре внимания, особенно женского. Так в стиле Грэга было – поцеловать руку, шепнуть на ухо приятное слово, подлить вина в бокал, проводить до машины. В этом была какая-то легкая старомодность, такая, что очень льстила женщинам. Но почему-то эти ухаживания никогда не казались мне лишними, не вполне красивыми жестами, ведь я знала, что единственная для него, я это слышала каждую ночь. Каждую ночь.

Но однажды он перестарался. Мы были на дне рождения у Патрис. У них сложные семейные связи, Патрис приходилась ему двоюродной сестрой, но нельзя сказать, что между ними было кровное родство. Патрис была приемной дочерью брата отца Грэга. Вот как сложно. Грэг выпил в тот вечер лишнего, никогда он не умел пить. В разгар вечера он постучал по бокалу вилкой и сказал:

– Для Патрис, моей славной и озорной сестренки, поет мистер Дарен.

И Грэг запел нашу песню: «По вечерам я сажусь у окна и смотрю, как на пустынных улицах влюбленные держатся за руки и смеются. И вспоминаю все вещи, которые мы делали вместе с тобой: прогулки в парках, поцелуи в темноте, морские путешествия и еще ночь, когда мы оба плакали, помнишь? Все, что мы делали вместе. Все, чего нет сейчас».

– Это было отвратительно, – Элис покачала головой. – Слова рассыпались в воздухе дешевым бумажным конфетти. Патрис пританцовывала и смеялась. Всем было так весело. А я тогда впервые подумала, что мне совершенно не принадлежит то, что так долго казалось секретным, интимным, нашептанным на ухо. Может быть, в тот день я и перестала ему верить.

Мы долго молчали.

Элис стала приходить по вечерам. Ни у нее, ни у меня в городе никого не было, и мы невольно сблизились. Я – тоскующий по дому и уже уставший от морского одиночества, хоть и приправленного работой. И она – беглянка от домашнего несчастья, от Грэга, о котором я почти ничего не знал, но уже догадывался, что он – прошлый. После работы я складывал кисти и краски в ящик, чистил руки от масла, мы разводили небольшой огонь и поджаривали тосты. Или шли ко мне и готовили легкий ужин, рассказывали друг другу что-нибудь. С ней было приятно говорить.

– Вы заметили, сейчас люди совсем перестали слушать друг друга, Марк?

– Почему вы так думаете?

– Я давно прочитала у какой-то писательницы, что беседа – это касание душ. Не правда ли, очень точное сравнение? Я хорошо понимаю, что это такое, словесное единение было у нас с Грэгом в самом начале. Случалось с вами такое, Марк? Вы встречаете человека, а он заканчивает ваши предложения. Вы существуете на полусловах, полутонах, а ваши половинчатые реплики складываются в ладный текст. Вы читали одни книги, смотрели одни фильмы, влюблялись в одинаковые строчки песен – все удивительные совпадения, которые и считать не берешься, так их много.

– Я знаю, каково это, Элис, – и действительно знал.

– Но прислушайтесь к диалогам на улицах, в ресторанах, да вот здесь, на пляже. Как они напоминают монологи, которым суждено оставаться без ответа. Каждый хочет говорить о себе. На первый взгляд, это нормально: ничья жизнь не интересует человека так досконально, как собственная. Но нормально лишь до того момента, когда вдруг поймешь: наша планета – из тех, где каждый хочет говорить о себе, а другого не слышит.

Ты делишься: «У меня прохудилась крыша. Каплет с потолка. Что делать, как починить – ума не приложу». И слышишь в ответ: «А я послезавтра улетаю на Арубу, представляешь? Плюс тридцать, бар с бесплатными коктейлями и никаких телефонов. Красота!»

«А я… А мне… А у меня…» Вам не кажется, что это ненормально?

Она ждала от меня реакции, но я мог сказать только одно:

– «Я» в этом мире звучит громче всех слов, Элис, и оно бесконечно.

Она поворошила палкой угли в затухающем костре и решительно сказала:

– Но полная тишина еще ужаснее. Ох, Марк, вы что-нибудь знаете про тишину? Вечную, оглушительную тишину в доме, полном людей?

Я что-нибудь знал.

– Моя жена Анна почти не слышит. Она глухая с рождения, и только слуховой аппарат помогает ей различать некоторые звуки. Мы знаем друг друга с детства. Наши отцы держали закусочную, и мы с Анной крутились поблизости с малых лет. Пока были маленькими, я даже не догадывался, что Анна не слышит. Мы как-то обходились без слов, детям они не особенно нужны до определенного возраста. А потом у нее появился первый слуховой аппарат, и тут уж родители мне все объяснили. Анна – самый добрый человек из всех, кого я знаю. Она и ребенком такой была, очень ласковой. В кафе заходили одни и те же люди, все хорошо друг друга знали, и Анна, завидев гостей издалека или заметив подъезжающую машину, бросала свой велосипед в траве и бежала по пыльной дороге, встречая посетителей радостными цепкими объятиями. Она забиралась на колени к женщинам, а мужчины дружелюбно тормошили ее светлые косички и угощали леденцами. Она читала по губам, ловила слова и всегда улыбалась, даже если не понимала чего-то. Могла сбежать неожиданно и через полчаса дать мне в руки листок – картинку, где красным карандашом был нарисован мальчик с кисточками. «Это ты», – неслышно произносила она губами, и сердце мое усиленно колотилось. Тогда об этом как-то не думалось, а сейчас вспоминаю, что маленькая Анна будто бы совсем не знала слова «я». Она вся была обращена вовне, к другим людям, они были ей интересны, ее врожденная особенность никак не мешала ее любви. А ведь тишина была для нее звуком всего на свете. Голосом мамы, скрипом качелей, стуком собственного сердца, смехом окружающих, их рассказами. Она и сейчас – всеми любимая радость, Анна.

Элис улыбалась.

– Это прекрасно и удивительно. И даже кажется, что почти невозможно. Знаете, я ведь всю жизнь мечтала, чтобы у меня было именно так. Взаимно и с нежностью. А получилось шиворот-навыворот. Может быть, я неточно формулировала свою мечту.

Я предложил ей сигарету. Показалось, что она делает едва заметное движение пальцами – средним об указательный – похожее на стряхивание пепла. Оказалось, к своему нелегкому душевному положению она добавила еще одну трудность – бросила курить.