Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник) - Эдуард Тополь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Достоевский, дойдя до ворот, долго смотрит вслед генеральскому кортежу, уходящему в метель по грязной колее.
Мокрый снег падает ему на лицо, на куцую солдатскую шапку-треуголку и поникшие плечи…
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, КАБИНЕТ ИМПЕРАТОРА В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ. ЗИМА, ДЕНЬВ Зимнем дворце в кабинете императора Александра Николаевича ярко горит камин, и 37-летний император, поставив на каминный камень ногу в сиятельном сапоге, сам помешивает дрова витым чугунным стеком.
Врангель стоит посреди кабинета, на ковре, читает с листа.
ВРАНГЕЛЬ (декламируя).
Эпоха новая пред нами,Надежды сладостной заряВосходит ярко пред очами…Благослови, Господь, царя!..
Кроме Александра, в кабинете находятся мать царя, его брат, великий князь Николай, и кузен царя принц Ольденбургский, они сидят в креслах и на диване.
Но Врангель, читая стихи, тревожно поглядывает только на императора, который стоит спиной к нему у камина.
ВРАНГЕЛЬ (продолжая).
Идет наш царь принять корону,Молитву чистую творя.Взывают русских миллионы:Благослови, Господь, царя!..
Александр поворачивается, подходит к Врангелю, берет у него из рук лист со стихами и читает дальше сам.
АЛЕКСАНДР (с преувеличенным пафосом).
Своею жизнию и кровьюЦарю послужим своему;Исполни ж светом и любовьюРоссию, верную ему!
(С насмешкой.) И этим угодничеством он хочет добиться от меня смягчения своей участи?
Александр презрительно подносит лист со стихами к камину.
Врангель непроизвольно дергается к этому листу, занесенному царем над огнем. Но, сдержав себя, смотрит на императрицу, мать царя.
МАТЬ ЦАРЯ (Александру). Погоди, Алекс! А я не сомневаюсь в искренности его раскаяния! Ты подумай: он, практически твой ровесник, даже младше тебя, а уже седьмой год в каторге и в солдатах!..
Александр изумленно поворачивается к матери.
Врангель переводит взгляд на князя Николая, брата царя.
КНЯЗЬ НИКОЛАЙ. А ты помнишь, Саша, как мы плакали, читая «Бедных людей»? Сам папа плакал, царство ему небесное…
Врангель смотрит на принца Ольденбургского, кузена царя.
ПРИНЦ ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ. В конце концов, даже подарив этому писателю амнистию, всегда можно потом отправить его обратно, если что не так…
МАТЬ ЦАРЯ. А сейчас взять его под надзор полиции. Негласный, конечно.
Александр удивленно переводит взгляд с брата на кузена, на мать…
СЕМИПАЛАТИНСК. ЗИМНЕЕ УТРО, МИНУС ТРИДЦАТЬ ПЯТЬПо утренней улице народ – в дохах, шубах и валенках – идет в церковь на воскресную службу…
От мороза воздух искрится, а солнце окутано маревом, как разбитым яичным желтком…
Подростки, столпившись на углу, играют в плевки: кто плюнет дальше, чтобы плевок успел замерзнуть в полете и льдышкой удариться о землю…
Сани почтмейстера, прокатив по улице, останавливаются у крыльца штаба батальона, из саней выходит почтмейстер с брезентовым почтовым мешком, волочит этот мешок в штаб…
ШТАБ БАТАЛЬОНА. ТО ЖЕ ЗИМНЕЕ УТРО (продолжение)Почтмейстер с мешком заходит в штабную комнату.
Здесь, у окна, сидит за столом писарь унтер-офицер Достоевский, ведет записи в огромной амбарной книге.
Почтмейстер, подойдя к его столу, вытряхивает из мешка почту – несколько десятков писем.
ПОЧТМЕЙСТЕР. Тут и тебе есть, от Врангеля.
Достоевский оживляется, лихорадочно ворошит пакеты и конверты, находит тонкий засургученный конверт, нетерпеливыми руками взламывает печати, извлекает лист бумаги и вдруг вскакивает.
ДОСТОЕВСКИЙ (кричит, как безумный). Я сделал это! Я сделал!
Достоевский бросается к окну, вышибает его одним ударом и, даже не заметив, что окровавил себе руки стеклом, высовывается наружу.
ДОСТОЕВСКИЙ (крича, прохожим). Есть Бог! Есть! Я помилован! Произведен в прапорщики!..
Слышен звон церковных колоколов…
СИБИРЬ. ЗИМАЗвон этот смешивается с гулким стуком копыт по промороженному панцирю зимней дороги.
Это в санях с парой пристяжных несется в Кузнецк новопроизведенный прапорщик русской императорской армии Федор Достоевский. Он не жалеет лошадей – хмелея от своей свободы, любви и нетерпения, он, стоя, хлещет и хлещет коней…
ДОСТОЕВСКИЙ (кричит в упоении). Мария!.. Я еду!.. Я свободен!..
Во весь опор несутся взмыленные кони, орет от счастья Достоевский, и бубном грохочет промороженная дорога под копытами коней.
За этим грохотом нарастает перезвон церковных колоколов – все громче, громче… Под этот перезвон…
КУЗНЕЦК, ДОМИК МАРИИДостоевский падает на колени перед Марией.
ДОСТОЕВСКИЙ (сбивчиво). Мария, все сбудется! Все, что я обещал! Европа, слава, Франция! Ты увидишь свою родину, клянусь! Только иди за меня!
Колокольный звон перекрывает его голос, он почти оглушает…
ЦЕРКОВЬ В СЕМИПАЛАТИНСКЕ. СОЛНЕЧНЫЙ ЗИМНИЙ ДЕНЬПод звон колоколов священник венчает прапорщика Достоевского и Марию Исаеву.
СВЯЩЕННИК. Берешь ли ты, Федор, по изволению благому, непринужденному и обдуманному, в жены себе эту Марию, стоящую пред тобою?
ДОСТОЕВСКИЙ (стоя у амвона, радостно). Беру, святой отец!
Яркое зимнее солнце бьет в окна церкви и дробится в высоком витраже.
Любопытные прихожане толпятся в зале.
Эхо колоколов висит в воздухе.
СВЯЩЕННИК. Не обещалася ли ты, Мария, иному мужу?
МАРИЯ (с запинкой). Не… не обещалася, святой отец.
Стоящий рядом шафер Вергунов бледнеет, сглатывает кадыком.
Бьет колокол.
СВЯЩЕННИК (возвышая голос). Венчается раб Божий Федор рабе Божией Марии…
Летят слова священника, и вместе с ними летит на счастливого Достоевского свет с креста…
и свет с церковных образов…
и сияние икон…
и трепетный огонь свадебных свечей…
И лучатся его глаза…
И бьют в его душе колокола и барабаны счастья…
СВЯЩЕННИК (продолжая). Господи Боже наш, славою Твоею и честию Твоею венчая…
Все ярче свет, все громче колокола и барабаны…
А когда поворачиваются молодые от амвона и через коридор расступившихся прихожан идут к выходу из церкви, нестерпимый солнечный свет из разом распахнувшихся дверей ослепляет Достоевского, а звон колоколов бьет по его барабанным перепонкам так, что вдруг…
«…припадок эпилепсии приходит мгновенно. В это мгновение вдруг чрезвычайно искажается лицо, особенно взгляд. Конвульсии и судороги овладевают всем телом и всеми чертами лица. Страшный, невообразимый и ни на что непохожий вопль вырывается из груди; в этом вопле как бы исчезает все человеческое…» (Ф. Достоевский.)
От вопля Достоевского отшатывается новобрачная Мария и в ужасе смотрит на своего мужа, который бьется на полу в эпилептическом припадке – с хрипом и конвульсиями…
А когда желто-зеленая пена пошла изо рта его, лицо Марии сводит от отвращения, она выбегает из церкви…
И народ покидает церковь, брезгливо обходя эпилептика Достоевского…
ЦЕРКОВНЫЙ ДВОР. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ (продолжение эпизода)Мария, выбежав из церкви, склоняется у церковной ограды, ее рвет…
Вергунов выходит из церкви и, не поглядев на Марию, удаляется…
ЦЕРКОВЬ В СЕМИПАЛАТИНСКЕ (продолжение)Достоевский продолжает биться в припадке на полу церкви, словно с помощью конвульсий червем старается доползти, дотянуться до летящего снаружи света и парящего над дверью креста с распятым Иисусом…
ЧЕТВЕРТОЕ ВИДЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО (по тексту романа «Братья Карамазовы», глава «Великий инквизитор», окончание)И вновь из этого ослепительного света выплывает солнечная Севилья, жаркий закат и сводчатая тюремная камера. И Великий инквизитор, который говорит Ему тихо, по-свойски.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором и невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан с нашего позволения; наказание же за эти грехи мы, так и быть, возьмем на себя. И они станут обожать нас, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – все, судя по их послушанию, – и они будут покоряться нам, с весельем и радостью отдавая нам ту свободу, которую Ты им заповедал. Говорят, что Ты придешь и вновь победишь, но знай, что я не боюсь Тебя. Я встану тогда и укажу Тебе на тысячи миллионов этих счастливых младенцев. И мы, взявшие их грехи на себя, мы встанем перед Тобой и скажем: «Суди нас, если можешь и смеешь». Да, знай же, что я не боюсь Тебя. Завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором я сожгу Тебя за то, что Ты пришел нам мешать. Ибо если был тот, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу Тебя. Dixi![15]
