Прокурор идет ва-банк - Александр Звягинцев

— Нельзя так долго не видеться, Кирилл! — тихо прошептала она, уткнувшись носом ему в шею, и всхлипнула.

— Такая у меня работа, Оля! — поцеловал ее в волосы, пахнувшие жасмином, Оболенцев. — Я же тебе все объяснил. Мне показалось, что ты меня поняла.

— Я тебя понимаю, Кирилл! Но все равно безумно скучаю.

— Очень много работы, Оленька! Понимаешь?

— Догадываюсь! Сегодня в городе только и разговоров что об арестах.

— Ты мне, может, все же разрешишь войти? — спросил улыбаясь Оболенцев.

Ольга засуетилась, быстро закрыла на ключ дверь и потащила его в комнату, где по дороге выключила свет.

— Пойдем, пойдем! — лихорадочно шептала она. Ольга подвела Кирилла к тахте и целуя и лаская стала сама раздевать его.

— Оля, я в состоянии это сделать сам! — попытался урезонить ее Оболенцев.

Но Ольгу было не остановить. Она сбросила с себя халатик и увлекла Кирилла в постель…

Потом они долго лежали, обнявшись. Он нежно перебирал ее светлые распущенные волосы, а она так же нежно целовала его.

И никакие слова им были не нужны.

Внезапно Ольга заговорщически зашептала:

— Кирилл, а что если нам сейчас… шампанского выпить?

Она выскользнула из его объятий и, натянув халат, побежала к холодильнику, стоявшему в кухоньке.

Кирилл тоже оделся и встал. Он подошел к фотографии на стене.

На ней были изображены молодая женщина, очень похожая на Ольгу, с двумя очаровательными ребятишками, двойняшками.

Ольга вернулась очень быстро, неся на подносе бутылку «брюта», два бокала на высоких ножках и две тарелочки с закуской, на одной были бутерброды с сыром, а на другой — с сырокопченой колбасой. Быстрота, с которой она возвратилась, говорила лишь о том, что все было приготовлено заранее.

Поднос она поставила на стол и сказала:

— Свет мы зажигать не будем, хорошо?

— Как скажешь! Кто это на фотографии у тебя на стене? — поинтересовался Оболенцев.

— Сестра моя, Лидия, с двойняшками своими…

— Живет неподалеку?

— Далеко. Аж в Угличе. За что пьем? — спросила она, лихо открыв бутылку и наливая в бокалы шампанское.

— Вообще-то дело мужчины открывать шампанское! Но первый тост все равно за тебя! За тебя, любимая!

— Прямо гусарский тост! — засмеялась она и с охотой выпила весь бокал. — О стены бокалы бить не будем! И не потому, что жалко, — осколки потом долго выметать, а я люблю бегать босиком по полу.

— Наиполезнейшее занятие, — поддержал Оболенцев, — очень здоровье укрепляет.

Ольга задумалась о чем-то очень важном, напряглась и нахмурилась.

— «О чем кручинишься, дивчина?» — спел шутливо Оболенцев, сразу заметив и смену настроения, и изменившееся выражение ее лица.

— Я хочу тебя предупредить об опасности, Кирилл! — тихо начала Ольга. — После твоего звонка я приняла одного пациента и стояла у окна, думая о тебе и о нашей сегодняшней встрече. Вдруг кто-то, бесшумно вошедший в кабинет, схватил меня за шею, да так крепко, что я чуть было сознание не потеряла. Этот кто-то сказал мне довольно жестко, чтобы мой жавер линял из города, иначе из дырок в его черепе гвоздички прорастут. Так и сказал!

Оболенцев спокойно разлил по бокалам шампанское.

— Гвоздички, значит, в черепе? — рассуждал он вслух. — И как он выглядел?

— Не видела я его! У меня перед глазами одни разноцветные круги мелькали, а он, передав для тебя послание, сорвал штору и намотал ее мне на голову, после чего швырнул меня на кушетку и удрал. Пока я освобождалась от шторы, пока приходила в себя, его и след простыл. Единственное, что могу тебе сказать, — его пальцы просто железные.

— И больше никаких примет?

— Еще от него несло перегаром и чесноком! — нервно засмеялась Ольга. — Мне почему-то сейчас очень смешно, а утром было страшно.

— Я понимаю тебя! Но и мы не из робких. Мне столько раз за время работы угрожали, но, как видишь, я еще жив.

— Может быть, я не права, но… — и Ольга опять замялась, но сказала более спокойно. — По-моему, рыться в личных вещах, читать чужие письма… все это как-то не по-человечески.

— Ты права, но в нашем деле существует понятие — доказательства. Взяток на площадях не дают, свидетелей при этом не бывает и улики из ничего не возникают. А если говорить о нравственной стороне, то учти: они преступили закон и сами себя обрекли на это унижение.

— Я не о них… Мне кажется, что присущее каждому из нас чувство неловкости… Тебе бывает не по себе, когда ты обыскиваешь людей?

— Удовольствия я, признаться, не испытываю, но куда денешься? Преступники добровольно не сдаются, их приходится обезвреживать, изобличать, а это не сделаешь в белых перчатках.

— А я за тебя очень боюсь! За себя — нет, а за тебя — очень. Глупая я, да? Давай не будем больше говорить о делах? Ну, можешь ты хоть здесь не думать о работе? — Ольга тяжело вздохнула и добавила: — Жена от тебя из-за этого ушла?

— Из-за этого тоже! А ты…

Но Ольга поцелуем закрыла его рот и вновь увлекла в постель.

— Молчи! — шепнула она ему нежно. — Я безумно соскучилась по тебе…

В стоявшем напротив Ольгиных окон милицейском «уазике» ждали команды двое: Амбал-лейтенант и Битюг-сержант.

— Цвях, — спросил по рации Амбал, — не пора ли нам? Кажется, они уже спят!

— Отбой до завтра! — послышался в рации голос Цвяха.

— Жаль! — сказал Амбал. — У сержанта левая рука уже устала.

И он гнусно захохотал.

— Пусть вспомнит лозунг: «Да здравствует правая, когда устанет левая!» — схохмил Цвях. — Попробуйте сфотографировать «объект», если в окне появится…

Цвях отключил рацию, а его подручные, ожидая рассвета, дремали в машине в надежде, что с первыми лучами солнца Оболенцев появится в проеме окна и можно будет сфотографировать, чтобы потом шантажировать.

И им повезло…

Ольга продрогла и попросила Кирилла закрыть окно. Как только он появился в проеме, тут же был запечатлен на пленку.

У бичей

Ярыгин, получив трудное задание, первым делом отправился на бывшее место службы старшего лейтенанта Демиденко.

Опытный физиономист, он сразу же вычислил нужного ему работника ГАИ, который смог бы помочь разыскать старлея. Пожилой прапорщик, чей вид говорил не только о длительной службе, но и о большом житейском опыте, был выбран майором для разговора не зря.

— Вы знали старшего лейтенанта Демиденко? — спросил прапорщика Ярыгин.

— Раковую Шейку? — уточнил прапорщик. — Конечно, знал. Впрочем, почему знал? Он живой еще.

— И где он живет, знаете? — обрадовался Ярыгин.

— Живет — это слишком сильно сказано! — усмехнулся прапорщик. — Существует. В бичи подался. Чокнулся мужик, все бросил.

— Так где же он существует?

— На кладбище!

— Могильщиком работает?

— Кладбища разные бывают! — со знанием дела ответил прапорщик. — На кладбище кораблей он живет. Там есть такой покосившийся траулер, списанный… А вам, собственно, зачем знать, где живет Раковая Шейка? Ваши документы!

Ярыгин охотно предъявил удостоверение.

Увидев его должность и название «конторы», прапорщик сразу зауважал собеседника.

Ярыгин знал, где находится кладбище кораблей. К нему он сразу и поехал. А собеседник, почесав затылок, решил все же для очистки совести покаяться начальству. Через час обо всем уже знал Цвях…

Остовы полузатопленных ржавеющих кораблей были разбросаны по всей бухте, глубоко врезавшейся в берег. Над поверхностью воды торчали где нос, где лишь одна корма, где рулевая рубка и труба, а где лишь одна мачта.

На берегу тоже валялись несколько разбитых перевернутых катеров и рыболовецких траулеров с едва заметными на них следами краски.

Куски ржавого железа, мусор, консервные банки, выброшенные морем доски, остатки деревянной обшивки, гниющие водоросли, издающие резкий запах йода, создавали специфическую и колоритную атмосферу запустения и упадка, абсолютной ненужности и никчемности дна житейского, ниже которого, кажется, опуститься просто было невозможно.

Но и здесь жили люди.

Ярыгин, прыгая с камня на камень, подбирался к уходящему кормой в воду траулеру, над которым вилась струйка дыма. Где дым, там огонь, а где огонь, там люди. Аксиома жизни.

По накренившейся палубе с неожиданной для ее лет ловкостью спускалась сгорбленная старуха.

На корме дымил костер, над ним на треноге был укреплен закоптелый котелок, в котором готовилось какое-то варево. А возле костра в живописных позах сидели с десяток личностей неопределенного возраста и пола.

Они в ожидании еды передавали из рук в руки большую бутылку бормотухи.

Как только Ярыгин приблизился к траулеру, к нему, почуяв чужого, бросился с лаем небольшой лохматый рыжий пес с обрывком грязной веревки на шее. Ярыгин бесстрашно протянул к нему руку, наклонился и ласково потрепал пса по холке.