Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

В конце месяца Вильгельм отправился на юг — проведать больного отца. Принц не особенно торопился, в Венгрии и Штирии выезжал на охоту. В Мюрцштеге ему удалось наконец вожделенное рандеву с двумя дамами легкого поведения, которых в Вене к нему не допустила сверхбдительная охрана. Элла Зоммзих имела опыт общения с принцем в Берлине и хорошо знала его вкусы, а потому прихватила с собой подружку — Анну Гомолач — «у нее такие красивые руки». Троица предалась любовным утехам в номере отеля «У саксонского короля» и расшумелась так, что перебудила всех обитателей отеля. Как обычно, Вильгельм недоплатил девочкам за услуги, и они в отместку утащили у принца запонки с монограммой. Анна впоследствии предъявила претензии на выплату содержания для ее дочери, зачатую от Вильгельма в ту развеселую ночь. Казне пришлось раскошелиться.

V

Кронпринц с супругой после краткого пребывания в Венеции переехали в местечко Бавено на озере Лаго-Маджоре, арендовав виллу «Клара». Там отметили день рождения Фрица — как оказалось, последний в его жизни. Восемь лет назад на вилле отдыхала королева Виктория — в саду росли посаженные ею два дерева. Викки на удивление приветливо встретила прибывшего в середине октября сына. Разговаривали на отвлеченные темы — об итальянской живописи, в частности, все вместе совершили экскурсию на остров Борромео. Викки рассказала сыну, что именно здесь Гете написал свои знаменитые строфы «Знаешь ли ты страну, где цветут лимоны». 30 октября явился Маккензи. Оптимизм его поубавился, когда он обнаружил, что опухоль перешла и на ранее здоровую правую сторону голосовых связок.

3 ноября начался предпоследний акт трагедии. Фриц и Викки переехали на виллу «Зирио». Привлекло, видимо, удобное расположение — на взгорье, в зарослях лигурийских олив. Ниже, у моря раскинулось местечко Сан-Ремо. Хозяева заломили за аренду чудовищную сумму, но Викки это не смутило. «Очень дорого, зато все новое, все чисто, все удобства…» — писала она. Явное преувеличение: не было ни ванны, ни печки. В саду под пальмами был сооружен искусственный грот, и Фриц часами лежал в нем на солнышке. Немецкая пресса под дирижерскую палочку Бисмарка продолжала тем временем свою кампанию против Маккензи. 17 октября во время пребывания Вильгельма на вилле «Клара» по этому поводу разгорелась жесткая перепалка.

5 ноября в Сан-Ремо прибыл Маккензи. К этому времени больной уже отхаркивался кусками пораженной ткани; опухоль стала еще больше. Исследовав на следующий день гортань пациента, шотландский целитель глубокомысленно прокомментировал: «Выглядит неважно». Фриц задал прямой вопрос: «Это — рак?» «Простите, сэр, похоже, что так. Но с уверенностью сказать нельзя». Позже Маккензи в свое оправдание заявлял, что всегда был полностью откровенен со своим пациентом, без всяких экивоков рубил правду-матку. Гортань была в таком состоянии, что взять биопсию не представлялось возможным. Маккензи запаниковал и запросил помощи от коллег. Из Вены прибыл профессор Шреттер, из Берлина — доктор Краузе. В отеле «Медитеррен» состоялся консилиум, о чем моментально стало известно в Берлине. Хильдегард фон Шпитцемберг записала в своем дневнике (в котором излагала содержание своих бесед с Бисмарком): «Пророчество немецких врачей сбывается — и слишком скоро».

Вильгельм решил лично заняться разоблачением и изгнанием шарлатана Маккензи. Вальдерзее отреагировал на намерение принца довольно скептически. Запись в его дневнике за 7 ноября гласит: «Не думаю, что поездка принца Вильгельма в Сан-Ремо — разумное предприятие. От него не будет никакой пользы, против воли матери он с английским лекарем ничего не сделает; будут только скандалы, которые только усугубят состояние больного, а его теперь можно только пожалеть». Тем не менее 9 ноября Вильгельм в Сан-Ремо, с ним еще один медицинский авторитет — профессор Мориц Шмидт из Франкфурта. В отеле собирается очередной консилиум. Маккензи на него не допустили, и, по его словам, он никогда не узнал, о чем шла речь. Почти наверняка обсуждался вопрос о целесообразности операции. Новоприбывшее светило было преисполнено уверенности, что Фриц страдает от застарелой инфекции и ему следует прописать йодид калия. Шреттер счел это полным бредом. Маккензи, наверное, взял бы сторону последнего. Один из журналистов пронюхал о споре врачей и обратился к Викки за комментарием и в качестве ответа получил пощечину.

Вильгельм уговаривал мать прислушаться к доводам здравого смысла и согласиться на операцию, которая может спасти отцу жизнь. У Вильгельма и Шмидта было поручение от кайзера — привезти полный отчет о состоянии здоровья сына. Викки гнула свое: Вильгельм хочет быстрее отправить отца в могилу, чтобы самому захватить трон. Когда Вильгельм захотел пройти к отцу, Викки попыталась ему помешать. Вильгельм позднее во всех подробностях и в своем обычном рваном стиле описал разыгравшуюся сцену: «Она обошлась со мной как с собакой… Ее терзал страх, что вот-вот рассыплется тот карточный домик, на котором она построила свои надежды… Я стоял внизу на лестнице и вынужден был слушать ее упреки и то, что она не допустит меня к отцу, и чтобы я ехал дальше, в Рим…» По словам матери, отцу стало лучше, но «по каменному выражению ее лица, так изменившемуся со времени нашей встречи в Бавено, я понял, что она говорит неправду». В это момент распахнулась дверь и появился Фриц — со слабой улыбкой на лице. Вильгельм бросился наверх, чтобы обнять отца; тот прошептал слова радости по поводу приезда сына…

Викки описывает этот эпизод несколько по-иному. Приехавший Вильгельм «дошел до пределов грубости и наглости по отношению ко мне… Боюсь, я тоже была не очень сдержанной с ним — но это подействовало. Он сразу стал таким тихим, превратился в саму любезность — так что у нас все теперь лучше некуда».

Когда Вильгельм попытался объяснить матери, что он прибыл со специальным поручением от кайзера, та отреагировала очень просто: все это заговор с целью выкрасть ее супруга и вывезти его в ненавистный Берлин, и этот Шмидт тоже заговорщик. В письме королеве Виктории она изливала душу:

«Вильгельм, разумеется, слишком юн и неопытен, чтобы разобраться во всем! Его просто напичкали этим бредом там, в Берлине! Он считает, что он должен спасти папочку от моего якобы неправильного ухода! По мере того, как вся эта берлинская дребедень выветривается у него из головы, он становится милым и обходительным, и мы вполне рады его обществу; но диктовать себе я ему не позволю: у меня своя голова на плечах и она не глупее, чем у него».

Вильгельм, очевидно, сильно переживал за отца. 11 ноября он отправил Хинцпетеру письмо со словами: «Я бы никогда раньше не поверил, что слезы могут принести облегчение — ведь я никогда раньше не плакал (?). Сегодня я понял: они действительно могут смягчить эту страшную боль. Пуля, снаряд — все было бы лучше, чем этот ужасающий недуг!»

Приятель Фрица генерал Лоэ нашел поведение Вильгельма перед лицом болезни отца вполне достойным: «Недавно встретил принца Вильгельма в Базеле, когда тот возвращался из Сан-Ремо в Берлин. Принц явно в глубоком горе, он преклоняется перед мужественным поведением отца, вполне адекватно оценивает ситуацию, его мысли и намерения вполне разумны все это производит сильное впечатление». На пути в Берлин Вильгельм сделал остановку в Мюнхене, чтобы встретиться с Эйленбургом. Тот был всецело поглощен предстоящей премьерой своей пьесы «Морская звезда», которая должна была состояться 25 ноября в Берлине.

Вильгельм сообщил Эйленбургу, что состояние отца «безнадежно», то же он повторил 14 ноября Вальдерзее. По мнению принца, операция может продлить жизнь Фрица не более чем на насколько месяцев. Престарелый кайзер пригласил к себе докторов, чтобы они просветили его насчет болезни сына. Те единодушно высказались против операции — поздно, время упущено.

Все обвиняли Викки и нанятого ею «знахаря-англичанина». С отцом Вильгельм распрощался более или менее мирно, зато устроил бурную ссору с находившимся там же, в Сан-Ремо, братом Генрихом, который, по мнению Вильгельма, попал под влияние матери. «Как это можно — чтобы королем Пруссии стал человек, который не может вымолвить ни слова! — произнес Вильгельм. — Если дед умрет раньше отца, меня следует объявить регентом».

22 ноября в Потсдам прибыл Эйленбург и остановился в гостевом помещении Мраморного дворца. Вильгельм встретил его очередным потоком проклятий по адресу Маккензи — «единственного виновника катастрофы». Как писал Эйленбург, «принц проигрывает и детально обдумывает все варианты, чтобы быть во всеоружии на случай всяких неожиданностей. Его не упрекнешь в недостатке энергии». Эйленбург знал, как успокоить нервы принца — своими вокальными экзерсисами. Он пел, и Вильгельм не мог сдержать слез. На следующий день состоялась генеральная репетиция «Морской звезды» Ивара Свенсона (автор предпочел укрыться под этим псевдонимом), по ее окончании друзья поужинали, затем пешком отправились в казармы гвардейских гусар по темным и мокрым улочкам Потсдама. «Я не ощущал холода, слушая принца, который излагал мне свои планы. Для него жребий уже был брошен» — эти строки из воспоминаний Эйленбурга звучат несколько загадочно.