Киноповести - Василий Шукшин

— Шаляпин без микрофона пел...

— Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом,— сказал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.

— А вот и диссертант наш!— сказали родные.

К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно профессор.

Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.

— Прошу садиться,— сказал диссертант.

— А фасонит-то!— тихо воскликнул Владимир Николаич.— Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом пополам натянул. Фраер.

— Откуда ты такие слова знаешь?— удивилась Груша.

— Боже мой!— в свою очередь удивился Владимир Николаич.— Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахватался, так сказать.

Захлопали бутылки шампанского.

— Салют!— весело сказал один курносый, в очках.— В честь свежеиспеченного кандидата.

— Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?

Профессор вежливо улыбнулся.

— За здоровье нового кандидата!— зашумели.

Кандидат встал.

— За здоровье наших дам!— сказал он.

Это всем очень понравилось.

Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.

— Огурчики соленые или в маринаде?

— Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?

— В маринаде.

— А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.

— Тебе подать в маринаде?— спросил Владимир Николаич Грушу.

— Подай.

— Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..

— А танцуют ничего. А?

— Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: «Танцуют ничего».

Засмеялись.

— Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?

— Можно. А что?

— Неисправимый человек, этот Сергей!

Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в салат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.

Поднялся курносый в очках.

— Позвольте?!

— Тише, товарищи!

— Дайте тост сказать! Двинь, Саша.

— Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...

— Да, не из-за их красивых глаз.

— Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!

Посмеялись, но не дружно.

Курносый посерьезнел.

— Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не подведешь в своей дальнейшей деятельности.

Захлопали.

Курносый сел было... Но тут же вскочил.

— И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профессор.

Опять захлопали. Дружно захлопали.

Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.

Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.

— Что же не звонишь?— спросил Кузьма Егорыч.

— А?

— Не звонишь, мол, почему?!

— А ты?

— Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.

— А я виноват, что меня нет на месте?

— Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.

— А я звонил вам, Кузьма Егорыч,— хотел влезть в разговор Владимир Николаич.

— А?— не расслышал Кузьма Егорыч.

— Я, говорю, звонил вам!

— Ну и что? А чего звонил-то?

— Да так. Хотел... это...

Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.

— А где бываешь-то? В командировках, что ли?— опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.

— В командировках,— откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал на танцующих.

— Ну, как?— спросил Владимир Николаич Грушу.— Ничего?

— Ничего,— сказала Груша.— Долго тут будем?

— А что?

— Да ничего, просто спросила.

— Не нравится, что ли?

— Нравится.

— Я уж думал, тебя перевели куда!— кричал Кузьма Егорыч.

— Никуда меня не перевели.

— Думаю: повысили его, что ли?!

— Дожидайся, повысят! Скорей повесят.

— Ха-ха-ха-ха!..

— Ну, что, Таисья Григорьевна?— обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом постучала вилкой по графину и сказала всем:

— Товарищи, давайте предложим им нормальный, хороший вальс. Ну что они... честное слово, неприятно же смотреть!

— В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим уставом не ходят.

— Почему «не ходят»? Мы же в своей стране, верно же. Давайте попросим сыграть вальс.

— Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.

— А вот это... очень неправильное суждение! В корне неправильное!

— Да хорошо танцуют, чего вы?— сказал человек с золотыми зубами.— Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.

— Именно — подергался. Разве в этом смысл танца?

— А в чем?

— В кра-со-те,— отчеканила Таисья Григорьевна.

— А что такое красота?— все пытался тоже поговорить Владимир Николаич.— А, Таисья Григорьевна? Если вы находите, что, допустим, вот этот виноград...

— Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?

— Согласен, согласен, Таисья Григорьевна,— сказал человек с золотыми зубами.— Конечно, в красоте. В чем же еще?

Владимир Николаич помрачнел.

— Пойдем домой?— предложила Груша.

— Подожди. Неловко. Поймут как позу.

— Саша, Саш!.. У тебя Хламов был?— разговаривали за столом.

— Был. Позавчера.

— Ну, как он?

— Он в порядке!

— Да? Устроился?

— Да.

— Довольный?

— Что ты!..

— Пойдем, Володя,— еще сказала Груша.

Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.

— Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...

— Да что они вам?!— вконец рассердился человек с золотыми зубами.— Люди танцуют — нет, надо помешать.

Владимир Николаич сел.

Помолчал и сказал негромко:

— Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..

Взял фужер с шампанским и выпил один.

— Володя, ты что это?— встревожилась Груша.

— Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные!— не мог успокоиться Владимир Николаич.— Зубы даже из-за этого потеряли.

Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом — никто с ними не общался, никому не было до них дела.

— Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?!— повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом.— Воспитанные, но слегка нервные. Точно?

Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на Владимира Николаича.

— Нервные, говорю, все!..— Владимир Николаич насильственно посмеялся.

— Что, опять?— спросила Таисья Григорьевна.

— А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?

К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.

Владимир Николаич встал.

— Пойдем!— велел Груше.

И они вышли из-за стола... И пошли.

За столом замолчали. Смотрели вслед им.

Пробрались через танцующих...

Надели в гардеробе плащи...

И вышли из ресторана.

— Что с тобой?— спросила Груша.

Владимир Николаич молчал.

— Зачем надо было так уходить?..

— Помолчи!— резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что резко... Взял Грушу под руку.— Не сердись.

— Чего ты на них так?

— В гробу я их всех видел!— зло и громко сказал Владимир Николаич. И еще добавил:

— В белых тапочках!

Витька ходил по избе и учил наизусть. 

«...Вот и солнце встает,Из-за пашен блестит,За морями ночлег свой покинуло,На поля, на луга, на макушки ракитЗолотыми потоками хлынуло.Едет пахарь с сохой, едет — песню поет,По плечу молодцу все тяжелое...Не боли ты, душа! Отдохни от забот!Здравствуй, солнце да утро веселое!»

Витька передохнул и еще повторил:

«Не боли ты, душа! Отдохни от забот!Здравствуй, солнце да утро веселое!»

Подошел к окну и засмотрелся на улицу.

По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.

Вошла сестра Оля.

— Что не учишь?— спросила.

— Я выучил.— Витька был настроен грустно.

— Проверим,— сказала Оля. Взяла учебник...— Какое задавали?

— «Утро».

— Давай. С выражением.

Витька стал читать:

«Звезды меркнут и гаснут.В огне облака,Белый пар по лугам расстилается.По зеркальной воде, по кудрям лознякаОт зари алый свет разливается.Птички солнышка ждут, птички пески поют,И стоит себе лес...» 

— Здравствуй!— воскликнула Оля.— Поехал.