С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы - Лев Шаховской

Возвращаюсь к нынешнему дню. Начавшись для нас молитвой, день закончился радостным событием. Вернувшись от обедни в Дольний Дубник, мы узнали там, что в 12 часов дня изволит прибыть к нам из Медована государь император. При этом известии каждый поспешил наскоро приодеться по возможности, пообчиститься, каждый вытащил из чемодана запасное белье, запасное платье, что у кого было поновее. Но надо было спешить: генерал Гурко в 11 часов сел уже на коня, чтоб ехать на встречу его величеству. Свита генерала потянулась за ним в том же виде, в том же порядке, в каком еще недавно выезжала она под Горним Дубником, под Телишем на поле брани, и ехали мы мимо тех редутов, где всего три дня тому назад сидели турки, трещали ружейные выстрелы, разрывались снаряды, и на этот раз мы ехали снова все вместе, в нашем обыкновенном боевом виде, но не под шипение пуль или гудение гранат, а в ожидании симпатичного доброго взгляда, ласкового ободряющего слова. Мы проехали мимо полков гвардии, стройно стоявших в ротных и батальонных колоннах в ожидании прибытия государя, проехали еще с версту вперед и остановились, не слезая с лошадей.

Вскоре показалась вдали стройная группа конвойных казаков, словно стелющаяся по земле огромных размеров птица с лохматой головой. За казаками в некотором отдалении неслись уланы; сейчас за ними быстро двигалась большая коляска государя, ровно покачиваясь по проселочной дороге. За коляской скакали красные лейб-гусары, а там далее тянулись вереницей верховые и экипажи – свита. Генерал Гурко медленным шагом один выехал вперед; коляска остановилась, и около нее через минуту на гнедой лошади появился император. Генерал Гурко приблизился к его величеству, снял шапку и припал головой на грудь императора. Государь император обнял генерала. Приветливо затем поздоровавшись с нами, государь галопом проскакал к гвардии, ожидавшей его приближения. За большой группой свиты не слышно было того, что сказал государь стрелкам, к которым он прежде подъехал, но «ура!» грянуло в воздухе, и сквозь густые, не умолкавшие крики звучали аккорды народного гимна. От стрелков государь поехал к Павловскому полку, затем к гренадерам. Государь ехал от полка к полку, объезжал батальоны, объезжал каждую роту: останавливался, благодарил солдат, обращал ласковое слово к офицерам, иных командиров обнимал. Государь был видимо взволнован, тронут, он снова был с гвардией, с теми, кого привык часто видеть дома, в Петербурге. Но здесь государь видел их на неостывшем еще поле битвы, вышедшими из огня героями. Многих привычных и знакомых лиц недоставало в строе, были тут иные с повязанными головами, с подвязанными руками. Государь помнил всех. Его величество в каждом полку называл имена убитых командиров, припоминал хорошие черты из жизни каждого; государь рассказывал громко о раненых, которых успел ранее посетить, о ходе их ран, о надеждах на выздоровление. В Измайловском полку государь поцеловал в лоб рядового Ивана Овчинникова, отбившего в деле 12 октября турецкое знамя. В Егерском полку государь слушал благодарственное молебствие, и когда священнослужитель провозгласил в конце молебствия «вечную память убиенных на поле брани за веру, царя и Отечество», государь стал на колени и, все время пока пели молитву, стоял на коленях, опустив голову; обильные слезы текли по лицу императора, и со слезами он подошел приложиться ко кресту. Солдаты проводили его величество восторженными криками. Оглушающий гул стоял в воздухе. Солдаты оценили посещение их государем. Они доселе привыкли встречать его величество в Петербурге в парадной и мирной обстановке, а теперь увидели его снова посреди себя на поле боя, в трудные минуты, вдалеке от родины, на свежем еще поле битвы; они увидели государя, приехавшего обласкать их, утешить, ободрить словом участия и любви. В четыре часа дня его величество, простившись с гвардией, возвратился в Медован.

III

Гвардия на Балканах

Выступление из Дольнего Дубника

Весь день 3 ноября в Дольнем Дубнике царило особенно оживленное движение; весь день тянулись из-под Плевны по шоссе войска, направляясь к Горному Дубнику, к Телишу, и далее; на место их двигались под Плевну новые части на смену гвардии, покидавшей свои позиции у Плевны. Высоко нагруженные фуры стояли у полуразрушенных домиков Дольнего Дубника, и около фур суетилась и бегала прислуга, стараясь засунуть лишний узелок, лишний ящичек в переполненный и без того фургон. Штабу приказано было выступать 4-го рано утром, чуть забрезжит свет; куда именно, зачем – еще пока неизвестно, но судя по тому, что отправлены вперед казаки для отвода помещений штабу в Радомирцах на 4 ноября, а в Яблоницах на 5-е, позволяется заключить, что передвигаемся мы на юг к Балканам.

В ночь с 4-го на 5-е наше выступление едва не было задержано телеграммой, полученной генералом Гурко от генерала Скобелева о том, что по достоверным сведениям турки намерены сделать усиленную вылазку из Плевны на позиции генерала Скобелева. В три часа ночи пушечные выстрелы, треск ружейной стрельбы, раздавшиеся в стороне позиций Скобелева, явились в подтверждение только что полученной телеграммы и заставили генерала Гурко, его ординарцев и штабных вскочить со своих постелей и выбежать на улицу. Генерал Гурко отправил ординарца к Горнему Дубнику и Телишу с тем, чтобы задержать на всякий случай до утра движение выступивших уже в поход гвардейских частей, и сам, готовый сесть на коня, стал дожидаться новых известий от генерала Скобелева. Ночь была светлая, лунная, но очень холодная, с северным ветром, доносившим до нас ярко знакомые звуки непрерывного треска ружейной пальбы и отдельных глухих ударов орудий. Огонь был частый и сильный и заставлял предполагать о серьезном столкновении: «Уж не сам ли Осман-паша прорывается из Плевны?». Но часа через два перестрелка стала стихать и к 5 часам утра умолкла вовсе: то была, вероятно, одна из часто повторявшихся в последнее время вылазок турецких на позиции, занятые генералом Скобелевым. Мы поспешили вернуться к своим постелям, доспать немногие остающиеся до выступления часы и согреться, снова зарывшись в солому от ночного холода. Ужасно, когда думаешь о раненых и умирающих в такую холодную ночь где-нибудь в открытом поле или в земляной канавке, вырытой для самообороны!

Благодаря ночной тревоге генерал Гурко отложил выступление из Дольнего Дубника на 4 часа позднее, и мы покинули селение только в десять часов утра 4 ноября, следуя за генералом по шоссе к Горнему Дубнику и Телишу в Радомирцы, где должны были заночевать в тот день. Кстати, на прощание с Дольним Дубником мне припомнилась любопытная сцена свидания генерала Гурко с генералом Скобелевым под Плевной, имевшая место в редуте Мирковича на Волынской горе, с неделю или полторы тому назад. Личная храбрость и отвага обоих генералов не подлежат ни для кого сомнению, а презрение к опасности Скобелева вошло даже в поговорку, но тут в редуте Мирковича обоим генералам вместе пришлось состязаться друг перед другом в отваге или выдержать дуэль храбрости. Условившись свидеться между собой для переговоров о выборе места для возведения новых укреплений на позициях под Плевной, генералы Гурко и Скобелев назначили местом свидания для себя редут Мирковича и съехались там на днях, каждый в сопровождении своих ординарцев, начальников вверенных им частей и прочих, так что небольшой редут наполнился многочисленной свитой обоих генералов. Этот редут расположен от ближайшего турецкого укрепления на расстоянии каких-нибудь 800–1000 сажен, и турки до того пристрелялись к нему из своих орудий, что без промаха направляют свои снаряды в самую средину редута. В обыкновенное время турки редко стреляют в наши укрепления и первые не открывают никогда огня из орудий, а только изредка отвечают на наши выстрелы. На этот раз турки по обыкновению разгуливали по своим укреплениям, иные работали с лопатами в руках, другие сидели кучками на насыпи; турецкий офицер внутри укрепления разъезжал верхом на белой лошади. Гурко, разговаривая со Скобелевым и видя это sans gêne[9] турок в таком близком расстоянии от нашего редута, обратился к батарейному командиру с приказанием: «Дать по ним залп из двух орудий!». Залп был дан, и турки мгновенно попрятались за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами на поверхности укрепления, снова выползла кучка любопытных и офицер на белой лошади. «Дать по ним еще залп шрапнелью!» – скомандовал генерал Гурко и обратился с прерванной речью к Скобелеву. Турки от второго залпа скрылись вовсе и не показывались больше на поверхности укрепления. Но вот на их стороне показался белый дымок. «Ложись!» – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, что было в редуте, кинулось на землю; остались на ногах только Гурко и Скобелев в позах разговаривающих между собой людей. Турецкая граната, с воем, шипом и свистом разрывая воздух, влетела в редут и зарылась в землю по самой средине редута; офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, разрыл землю, вынул еще горячую от полета, но не разорвавшуюся гранату и положил ее на землю перед генералами. Через минуту раздался новый крик «ложись!», и новая граната ворвалась в редут и зарылась рядом с первой. Гурко и Скобелев вошли на барбет и продолжали при второй гранате, так же стоя, разговаривать и сохранять хладнокровный вид друг перед другом. Турки, если отвечают на наши выстрелы, то выпускают обыкновенно одним выстрелом более того, чем пущено в них; поэтому надо было ожидать прибытия третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от беседовавших и как раз впереди их. По счастью, этот вновь прибывший снаряд не лопнул; в противном случае обоих генералов не было бы в живых, так как осколки лопнувшего снаряда летят вперед по силе инерции и неминуемо должны были бы задеть Гурко и Скобелева. При этой третьей гранате оба генерала были бледны, но ни в чем не изменили себе, сохраняя прежнюю позу и не прерывая беседы как будто ни в чем не бывало.