ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

Память ведь единственный материал для души. Бог является в кульминационный миг сексуального обладания, а потом становится «воспоминанием», и после процедур, формирующих это «воспоминание» во времени, впервые наступает осмысление бога, достигается ощущение прекрасного, сексуальное влечение очищается до любви, в которой нет чувства обладания. По этой причине существование бога и существование человека разделяются не в пространстве. Они разделяются во времени. В этом суть концепции временного многобожия. Понятно?

«Убийство» звучит слишком резко, потому и существуют обязательные процедуры, чтобы очистить память от убийства, оставить только фрагменты памяти. Граждане «Страны гранатов» непревзойденные мастера этого дела — они живут, полностью очистив себя. Там человек существует, старательно выполняя свою роль — любящий, он же убийца, он же помнящий свою любовь-жертву, о себе он не помнит абсолютно ничего, живет, обожествляя лишь память о красивой смерти любимого им человека, поэтому создание такой памяти становится делом жизни граждан, и «Страна гранатов» — страна с чудесным обликом, страна траура, самая спокойная и мирная страна в мире, страна воспоминаний.

Каждый раз, когда я отправляюсь туда, я думаю: «Как же мне не хочется возвращаться в Японию!» «Страна гранатов» наполнена самым сладостным, самым нежным, что есть в жизни. Ведь она страна подлинной человечности и мира. Прежде всего потому, что там нет этого варварского обычая есть свинину и говядину.

— Постойте, вы сказали, что там едят человеческое мясо, так какие же части? — заинтересовалась Макико.

— Это ведь и так понятно, — тихим, спокойным голосом ответил Иманиси.

Хонда в глубине души чувствовал, что как бывший судейский чиновник он не в состоянии спокойно, с юмором слушать подобные истории. Прежде он даже не мог вообразить, что подобные люди вообще существуют. Ломброзо,[58] наверное, посчитал бы необходимым срочно изолировать их от общества.

Презирая сексуальные интересы Иманиси, Хонда предавался совсем другим размышлениям. Если считать, что это не просто фантазии Иманиси, то получается, что мы все жители божественного царства. Может быть, это просто каприз, что бог дал Хонде долгую жизнь как помнящему, а Киёаки и Исао убил, как тех, о ком будут помнить. Однако, Иманиси утверждал, что воскресения не существует. Круговорот человеческого существования — идея, которую порой соотносят с воскресением; этой идеи как раз не свойственно было гарантировать один-единственный окончательный круг жизни. Концепция Иманиси, который утверждал, что существование человека и существование бога смещены друг относительно друга во времени, включала нечто, заставившее Хонду окинуть взглядом свою жизнь и скитания и погрузиться в туманные мысли.

И все-таки, каков Иманиси?!

Он получает удовольствие от того, что нарочно выставляет на солнечный свет свои тайные, темные мысли. Он щеголяет этим, когда со спокойным выражением лица излагает их другим людям.

Хонда, который провел много времени в среде служителей закона, таил в глубине души романтическое восхищение преступлениями, совершенными по убеждению. По правде говоря, такого рода преступления были чрезвычайно редки, Хонда не мог припомнить, чтобы он сталкивался с каким-либо делом наподобие дела Исао.

С другой стороны, он скрывал и смешанное чувство антипатии и презрения, которое испытывал по отношению к тем, кто каялся в своих преступлениях.

К какому из этих типов принадлежал Иманиси?

Вряд ли Иманиси раскаивался, но ему явно недоставало и благородства, которое сообщает человеку преступление, совершенное по убеждениям. Этот франт, стремившийся прикрыть щегольской одеждой низость человека, сознающегося в преступлении, собирался извлечь выгоду и из признания, и из своего щегольского вида. Просвечивающее уродство тела… Хонда и самому себе не хотел признаться, что Иманиси чем-то привлекает его, что он пригласил Иманиси сюда на дачу, потому что в некотором роде завидует его «смелости». Может быть, он скрывал это не из-за самонадеянности и твердого намерения «не опуститься до низости сознавшегося в преступлении», а потому что боялся пронизывающих, как рентгеновские лучи, глаз Иманиси… Хонда определил это для себя как «болезненное желание объективности». Приводящий в содрогание последний круг ада, куда ввергают сознавшихся и куда он сам точно не попадет…

«У него глаза как у рыбы», — украдкой поглядывая на профиль Иманиси, с достоинством беседовавшего с женщинами, подумал Хонда.

К тому времени, когда солнце окрасило сверху облака, приставшие слева к Фудзи, все гости уже собрались. Хонда и его спутники вернулись из беседки и обнаружили, что на кухне помогает лейтенант американской армии — любовник Кэйко, потом прибыла пожилая пара — бывший барон Синкава с женой, дипломат Сакураи, президент строительной компании Мурата, известный журналист Кавагути, певица Акико Кёя, исполнительница японских танцев Икуко Фудзима — собрались люди, которых прежде невозможно было представить в доме у Хонды. Гости почтительно приветствовали Риэ, но это не вызывало у нее радости. В душе у Хонды тоже что-то закрылось. Ведь Йинг Тьян так и не приехала.

26

Бывший барон Синкава опустился в предложенное ему кресло у камина и равнодушно взирал на остальных гостей.

Синкаве уже исполнилось семьдесят три года. Он всегда ворчал, когда ему нужно было выезжать, но был по-прежнему рад приглашениям в гости, даже в этом возрасте его любовь к приемам оставалась неизменной. Особенно скучно ему было, когда его сняли с работы, так что Синкава с радостью откликался на любое приглашение, эта привычка сохранилась и после того, как на работе его восстановили.

Но теперь Синкава вместе со своей болтушкой женой везде был самым скучным гостем. В его иронии пропала едкость, эпиграммы стали слишком длинными и беззубыми, и он не всегда мог вспомнить имя собеседника.

— Эта… как это?… Тот политик, который часто на карикатурах… маленький, толстый… как его зовут? Совсем простое имя… — В этот момент собеседник наблюдал все подробности схватки Синкавы с невидимым зверем по прозвищу забывчивость. Сей довольно послушный, но упрямый зверь появлялся снова, когда думали, что он исчез, хватался за Синкаву и своими лохмами мел по лбу.

Синкава, в конце концов махнув рукой на имя, продолжил разговор:

— Во всяком случае, жена у этого политика — просто выдающаяся личность, — однако разговор, в котором не упоминалось основное — имена, оказывался пресным, и каждый раз, когда Синкаве хотелось передать людям то, что он сам ощущает, он начинал испытывать чувство незнания жизни и желание просить у людей милостыню. Усилия, направленные на то, чтобы его изящные шутки поняли — проявили к нему сострадание, делали как-то незаметно состарившегося Синкаву просто жалким.

После череды посетивших его несчастий, когда он собственными руками разорвал в клочья взлелеянную долгими годами гордость, ощущение полноты жизни ему теперь давало презрение к окружающим, легкое, как дымок сигары, которой он раньше неизменно попыхивал. Вместе с тем он старательно заботился о том, чтобы никто этого презрения не заметил. Боялся, что его перестанут приглашать.

Во время приема Синкава, потянув жену за рукав, прошептал ей на ухо:

— Какая неприятная, плохо одетая публика! Понятия не имеет об искусстве красиво выражаться, беседуют все о вульгарном. Если японцы становятся столь неприглядными, это уже серьезно. Да, нашим собеседникам и в голову такое не придет.

Пламя камина неожиданно вызвало у Синкавы воспоминания сорокалетней давности — прием в усадьбе маркиза Мацугаэ, и Синкава с гордостью подумал, что и там он испытывал чувство собственного превосходства.

Изменилось только одно. Прежде те, кого он презирал, никоим образом не могли его уязвить, теперь же одно их присутствие здесь жестоко ранило самолюбие.

В госпоже Синкава жизнь била ключом. В этом возрасте она все больше испытывала невыразимый интерес к рассказам о себе, и слушатель должен был настроиться на идею уничтожения классов. Ведь она не давала себе труда задуматься об особенностях аудитории.

Она рассыпалась в похвалах перед исполнительницей популярных песен, причем выражала похвалы так, словно певица принадлежала к императорскому дому, но за это заставила выслушать рассказ о себе. Самым изысканным образом превозносила стихи Макико Кито, но рассказала историю о том, как некий англичанин назвал ее, госпожу Синкава, поэтессой. Этот англичанин оценил ее поэтический дар, когда она в Каруидзаве, восхищаясь вечерними облаками, сравнивала их с облаками на полотнах Сислея.

Однако, подойдя к сидевшему у камина мужу, она по какому-то странному совпадению заговорила о том давнем приеме в усадьбе Мацугаэ.