Закат на Босфоре - Наталья Александрова

Есаул молча взял деньги и вышел, понукаемый полицейским. Через несколько минут Горецкий тоже откланялся, пробормотав, что у него дела и ждать заключения судебного врача об осмотре трупов проститутки и ее сутенера он более не может. Джафар молча наклонил голову и проводил его немигающим взглядом из-под очков.

Глава двенадцатая

Когда пришли, он выпрыгнул в окно.

И вот судьба в растрепанный блокнот

Кровавых подвигов – внесла еще удачу…

До вечера Бориса ни на минуту не оставляли без присмотра – либо капитан Сивый, либо его белобрысый друг с голубыми страшными глазами постоянно находились рядом. Борис не представлял, как ему выпутаться из этого скверного положения. Горецкий, должно быть, давно уже искал его, но найти человека в огромном разноплеменном и разноязыком городе посложнее, чем иголку в стоге сена. Ордынцев никак не мог передать полковнику хоть какую-нибудь весточку о себе, хоть какой-то знак. Злость на Горецкого прошла просто потому, что злиться в его положении было бы глупо. Пока автомобиль вез Бориса к какому-то таинственному «наместнику», в голове у него кое-что прояснилось. Насколько он знал Горецкого, тот был человеком обязательным и планы своих операций разрабатывал всегда очень тщательно. Борис никогда не сталкивался с личным эмиссаром Черчилля, таинственным мистером Солсбери, но, по рассказам Горецкого, знал, что тот – тоже человек очень ответственный. Не может быть, чтобы два таких опытных человека так бездарно подготовили операцию! Но, в таком случае, это значит…

Борис зажмурился, потом открыл глаза и отхлебнул здоровенный глоток пива.

Это значит, что его опять подставили. Так уже было полтора года назад в девятнадцатом, в Феодосии. Полковник Горецкий спас его из контрразведки для того, чтобы отправить в Батум, чтобы выяснить, с кем Борис связан. И сейчас абсолютно такая же ситуация. Полковник сделал Бориса подсадной уткой. С помощью Анджелы его запустили в окружение прекрасной турчанки, подсунули книгу… Разумеется, Гюзель заподозрила, что с книгой что-то не так. Для того и была ей нужна отсрочка до утра, чтобы получить инструкции от своего шефа. А Горецкий с англичанином наблюдали за ней, чтобы выяснить, с кем она свяжется в течении ночи. Но в таком случае они, возможно, следили и за ним, Борисом? Впрочем, тогда не пришлось бы вмешиваться этим подозрительным господам, у которых Борис сейчас находится. Вот уж, что называется, попал как кур в ощип!

К вечеру в задней комнатке пивной собралось еще несколько бывших офицеров. На столе вместо пива появилось несколько бутылок водки. Сивый достал откуда-то красивую, инкрустированную перламутром, гитару, тронул струны. Перехватив взгляд Бориса и неверно истолковав его, капитан показал небольшое отверстие на деке и сказал:

– Махновская пуля. Память о девятнадцатом годе… Поэтому звучит немного хрипло, но я эту гитару ни на какую другую не поменяю, она – боевая моя подруга, всю Гражданскую со мной прошла… И, лихо пройдясь по струнам, запел:

На чердаке, где перья и помет, Где в щели блики щурились и гасли, Поставили треногий пулемет В царапинах и синеватом масле.

Через окно, куда дымился шлях, Проверили по всаднику наводку, И стали пить из голубых баклаг Согретую и взболтанную водку.

И рухнули, обрушившись в огонь, Который вдруг развеял ветер рыжий, Как голубь, взвил оторванный погон И обогнал, крутясь, обломки крыши.

…Но двигались ли сами корпуса, Вдоль пепелищ по выжженному следу, И облака раздули паруса, Неся вперед тяжелую победу.

Последний раз перебрав струны, Сивый отложил гитару и встал.

– Ну, нам пора! – он кивнул Борису и пошел к дверям.

Штабс-капитан Сельцов, пропустив Ордынцева вперед, двинулся замыкающим.

– Капитан, – негромко обратился Борис к Сивому, – а как насчет оружия? Ведь мы, как я понимаю, не за яблоками в поповский сад идем? Дайте мне револьвер!

Обернувшись к Борису и скользнув по нему взглядом, Сивый с усмешкой проговорил:

– Не бойся, земляк! Тебе оружие не понадобится, мы со штабс-капитаном с этими делами сами управимся. Ты будешь только на подхвате, стрелять не придется! – И снова отвернулся.

Борис шел за ним следом, чувствуя себя все более неуютно. В спину ему дышал Сельцов, законченный убийца, для которого человеческая жизнь явно ничего не стоила. Оружия ему не дали, но вели тем не менее на какое-то дело, о котором не посчитали нужным ничего рассказать. Борис ощущал себя овцой, которую волокут на бойню.

Они шли по узким кривым улочкам Галаты, почти пустым в этот поздний час. Конечно, и здесь царила своя ночная жизнь, но она была не на виду, старалась прятаться в тень. То и дело из подворотен выскакивали какие-то темные личности, встречались друг с другом, переговаривались о чем-то и убирались восвояси.

Кое-кто из них приглядывался к движущейся по улице троице русских офицеров, но, почувствовав исходящее от них ощущение силы и опасности, тут же исчезал.

Сивый часто менял направление, то и дело сворачивал куда-то. Постепенно они начали забирать вверх, явно поднимаясь к богатым ярко освещенным улицам Пери. Прохожих на улице становилось все больше, и вид у них был куда более уверенный. Стали попадаться ярко освещенные витрины, вывески кафе и ресторанов. Здесь, в этих оживленных и респектабельных кварталах, Сивый со своими спутниками выглядели уже не так уместно и держались не так уверенно, как на Галате.

Борис осторожно посматривал по сторонам, думая о том, как выкрутиться из создавшегося положения.

Словно услышав его мысли, штабс-капитан Сельцов сильно ткнул его в бок чем-то твердым и прошептал:

– Иди осторожно, дыши, пока можно!

Бориса передернуло от его шепота. Вообще от этого человека веяло таким ледяным холодом, что зубы начинали стучать.

Подойдя к оживленной и многолюдной в этот вечерний час кофейне, капитан Сивый вошел в нее и сделал знак своим спутникам идти следом. Не задерживаясь в низком сводчатом зале, они вошли в помещение туалета. Дремавший при входе унылый толстый турок чуть приоткрыл один глаз и тут же демонстративно захрапел – ничего, мол, не вижу, ничего не слышу, и неприятности мне ни к чему.

В туалете Сивый запер дверь изнутри, убедился, что никого, кроме них, в комнате нет, и прошел в дальний угол. Простучав стенку в определенном месте, он удовлетворенно кивнул, достал из вещевого мешка короткий ломик и двумя быстрыми ударами обрушил часть стены. Стенка поддалась удивительно легко, за ней виднелась темная пустота. Сивый обернулся, подал знак Сельцову, достал фонарик и нырнул в пролом. Сельцов подтолкнул Бориса к темному лазу.

Пробравшись через пролом вслед за Сивым, Борис увидел уходивший в темноту, слабо освещенный маленьким фонарем длинный подвальный коридор. Капитан уверенно зашагал по нему вперед, и Борису, которого подталкивал в спину белобрысый штабс-капитан, ничего не оставалось, как быстро идти следом.

Богатый и известный ювелир Михаил Серафимчик вовремя успел свернуть свое дело в Феодосии и перебраться в Константинополь. Его магазин на Пери стал уже популярен не только среди бывших соотечественников – к нему часто захаживали офицеры союзнических армий, дамы константинопольского полусвета, сановники уходящей в небытие Османской империи и просто богатые люди из разных стран Европы и Азии, которые в огромном числе собрались в Великом городе, привлеченные ничем не сравнимым запахом больших и очень больших денег.

Серафимчик полностью сменил штат продавцов: то что годилось для провинциальной Феодосии, совершенно не подходило для Константинополя – во-первых, у продавцов должен быть европейский лоск, во-вторых, они должны свободно объясняться хотя бы на трех-четырех языках. Мастеров-ювелиров Серафимчик оставил прежних, только им он мог безоговорочно доверять – и не испортят дорогие камни, и уж точно не украдут. После того, как летом девятнадцатого года молодой мастер Арсений оказался безумцем и преступником,[6] Серафимчик молодежи не доверял. К счастью, к нему пробрался из Петрограда через линию фронта старый его мастер Сигизмунд Алоизьевич, и дела в фирме снова пошли на лад.

Большой проблемой для Серафимчика была охрана имущества: ювелирный магазин – всегда приманка для воров и грабителей всех мастей, а Константинополь – город, где такой публики предостаточно. Но Серафимчику повезло: он смог нанять знаменитого Пашу Горобца, бывшего телохранителя генерала Шкуро. С этой минуты за магазин можно было не беспокоиться: Горобец был надежнее любого швейцарского сейфа. Спал он днем, и то немного, а с закрытия и до утра охранял хозяйское добро как цепной пес. О его силе, быстроте, о твердости его руки и зоркости глаз ходили легенды. Говорили, что в шляпку гвоздя он может попасть из своего маузера с тридцати шагов, а в кулачном бою стоит десятерых. Михаил Серафимчик очень способствовал распространению этих слухов по Константинополю, и добился того, что каждый вор в Великом городе, услышав про ювелирный магазин Серафимчика, только безнадежно махал рукой и говорил: «А, там такая охрана, что можно не беспокоиться».