Западный рубеж (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Говорю же, догадливый человек Артур Христианович. С другой стороны, сложно не догадаться, если такая связка — фальшивомонетчик и художник. Еще он один из немногих, кому известна моя будущая должность. Правда, кроме меня никто не знает, что мне так и не суждено занять должность начальника ЧК Польской республики, равно как и Дзержинскому не стать «серым кардиналом» при польском правительстве.

А что сказал бы Артузов, если бы знал, что в моем поезде едет примитивный печатный станок, на котором по приказу Наполеона печатали фальшивые русские ассигнации? Другой вопрос — а понадобится ли мне все это добро вкупе с художником? Выносить этот вопрос на коллегию ВЧК я не стану. Заикнусь про польские марки — не поймут. Если рассматривать Польшу как очередную советскую республику, то зачем подрывать ее экономику?

— Я их на всякий случай взял. Думал, вдруг да придется фальшивые документы стряпать. А печатать лучше фунты или франки. Кому польские марки понадобятся?

— Разумно, — поддержал меня Артузов. — У нас в «нутрянке» уже два фальшивомонетчика сидят, приговора ждут. Хочешь — их тоже тебе отдадут? Вдруг к делу приставишь?

— Нет уж, нет уж, — испугался я. — Мне одного уголовника хватает. А художника даже в одном экземпляре, уже много.

Глава 17. Пани Беата

Я не собирался вмешиваться в московские дела, тем более, участвовать в арестах и обысках. Одно дело — допросить Добржанского, здесь наличествует некий элемент творчества, а самому стучаться в незнакомые двери, взламывать их, лень. Да и не по чину, простите. Вон, пущай сам Артур сидит на Лубянке, словно паук, раскинувший паутину, руководит деятельностью мобильных групп. Кажется, опять я втащил в чужую эпоху термин из будущего? А, ладно. Эпоха революции и гражданской войны заполучила столько терминов, что одним больше, другим меньше, не существенно. Она (эпоха) и попаданцев выдержит, и их нелепое вмешательство, и все расставит на свои места именно так, как ей надо. Ну, если мы ее самую чуточку скорректируем, то она этого и не заметит. Или заметит, но сделает вид, что так и нужно? Главное, не переборщить, иначе вылечу отсюда, как пробка, а мне, если честно, здесь уже стало нравится. Странно, на фоне того, чем я занимался в прошлой жизни, здесь у меня была настоящая работа и я понимал, что она действительно нужна.

Артур ушел отдавать приказы, распределяя моих бойцов по группам, во главе которых ставил московских чекиста. Все-таки, они и город не знают, да и полномочий производить аресты у них нет.

Я же отправился туда, куда собирался еще с утра — в секретариат, проверить, не поступило ли чего для меня. Оказывается, в моей ячейке дожидались целых две телеграммы. Бумажная лента уже порезана заботливыми руками сотрудниц, наклеена на листочки. Я опять мысленно вздохнул, завидуя москвичам, позволявшим себе подобную роскошь. Мы в Архангельске для наклеивания бумажной лапши используем старые бумаги Временного правительства Северной области, не представляющие оперативного интереса или хозяйственной ценности, или рулоны старых обоев, что я «реквизировал» в нашем отделе образования.

Первая телеграмма от самого товарища Дзержинского и говорилось в ней, что наша встреча переносится с пятнадцатого (а оно уже завтра!), на семнадцатое июня, потому что Председатель ВЧК задерживается. Где и почему он задерживается, не указано, да и не обязан начальник перед подчиненным отчитываться. Но сам факт, что Феликс Эдмундович предупредил о задержке, очень порадовал. В моей истории, это выглядело бы по-другому — закрытая дверь начальственного кабинета, в предбаннике-приемной секретарша, презрительно выпячивающая накачанные губехи, пожимающая плечиками — мол, нам не докладывают, а если вас вызвали, и Они не явились, то это ваши проблемы. Ждите.

Я не стал спрашивать, где товарищ Дзержинский, потому что знал, что в июне двадцатого года Дзержинский неоднократно наезжал в Смоленск.

Вторая телеграмма из Архангельска, от Муравина. Исполняющий обязанности начальника губчека сообщал, что в Мурманске погиб Кирилл Пушков. Обстоятельства гибели устанавливаются.

Кажется, я зарычал, потому что сотрудники секретариата вначале с недоумением вскинули головы, но увидев, телеграмму, с пониманием закивали, и завздыхали. Верно, они уже все прекрасно поняли, да и не я один получал здесь плохие вести.

На пару секунд появилось желание — бросить, на хрен, московские дела, вернуться домой, поставить на уши Кольский полуостров, вывернуть наизнанку Мурманск. От него все равно пока толку мало, а проблем — выше крыши.

Но ехать и «выворачивать наизнанку» нелепо. Не стоит думать, что в одиночку я справлюсь лучше, нежели целое управление чека по Архангельской губернии. А если так, то меня следует поганой метлой гнать из ВЧК, как начальника, не сумевшего подготовить сотрудников для работы.

И что мне отвечать Полиэкту? Мол, немедленно бросить все силы и средства на поиски убийц, форсировать работу, и все прочее? Так он и так бросит, и форсирует. И дело-то не в том, что убили моего протеже, потенциального начальника Мурманской ЧК. Убили одного из нас, а этого спускать никому нельзя. Потому, я просто написал на бланке «Работайте», и отдал одному из секретарей, отвечавших за обратную связь.

Кирилл был отправлен на поиски Возняка, заведовавшего библиотекой в Мурманске. Все, как в плохом фильме — библиотека, поляки.

Вот, куда не плюнь, везде поляки. Да, а у Татьяны Михайловны, фамилия Ковалева. Может, ее папа, отставной капитан второго ранга был Ковальским, а собственную фамилию русифицировал, чтобы поступить в Морской кадетский корпус? Точно, паранойя началась. Раз началась — здравствуй, голубушка!

Потому, из-за своей паранойи, касательно поляков, всюду забросивших свои змеиные щупальца, вместо того, чтобы отправляться на бронепоезд и спать, я пошел к Артузову, и попросил, чтобы товарищ особоуполномоченный ОО ВЧК приставил меня к делу.

Артур, вместо того, чтобы обрадоваться появлению бесплатной рабочей силы, угрюмо поинтересовался:

— Володя, ты охренел, или как? Посылать начальника губчека на обыски и аресты? Мне Дзержинский голову оторвет, если с тобой что случится.

Стало быть, совсем обрусел товарищ Фраучи, если использует сугубо российские слова.

— Ага, — кивнул я.

— Что «ага»? — не понял Артузов.

— Ага, это значит, что охренел. Скажи лучше, куда ехать?

Артур задумчиво поворошил бумаги с адресами потенциальных арестантов.

— Вроде, мобильные группы отправлены за всеми. Хотя… Вот, специально для тебя. Ходкевич Беата Яновна, одна тысяча восемьсот семьдесят второго года рождения, проживает Сивцев вражек, девятнадцать, третий этаж. Доходный дом.

Я пропустил мимо ушей «специально для тебя», поинтересовался:

— А эта Беата Яновна откуда взялась? Вроде бы, не называл резидент ее фамилию.

— А вот с ней очень интересно. На ее меня Апетер вывел, начальник особого отдела Западного фронта.

— Апетер? — перебил я Артура. — А разве начальник особого отдела не Медведь?

— Не ты первый так думаешь, — хохотнул Артур. — Начальник особого отдела — Иван Апетер, а Федор Демьянович Медведь — личный представитель Феликса Эдмундовича и на Западном фронте, и по всей Западной территории, где наша власть. Иван Андреевич контрразведкой занимается, а Медведь всем остальным. Он и Минчека курирует, и Украину, и все такое. Если я на фронт выезжаю особые отделы проверять, Медведь мне не подчиняется.

— А они власть не делят? Не собачатся, между собой? — заинтересовался я.

— Бывает. Но, в общем и целом, между собой ладят. Так вот, Апетер сообщил, что он курьера перехватил, что к дамочке одной наМоскву шел. Потом, едва ли не сразу, второй курьер. Я уж думал, а не дамочка ли в резидентах?

А почему бы нет? Поляки — мастера строить многоходовые комбинации и делать нестандартные ходы. И женщина-резидент — как раз в это вписывается.

О чем думал, о том и сказал Артуру, но тот в версию женщины-резидента не очень поверил. Его вполне устраивал «расколовшийся» Добржинский.