Стихотворения и поэмы - Перец Маркиш

Застенчиво потуплены глаза.

Кнутом испробовал сосед свою покупку:

«Ну, нет, уж за мячом не побежит она», —

Смеется он, покуривая трубку.

В неволю третий раз рабыня продана.

Где дни, когда она жила с душой открытой?

Где мать? Где молодость? Под свист бича

Ее бандит уводит от бандита,

Палач от палача.

Взвился над нею кнут, взметнулся окрик грубый,

Без сил упавшую надсмотрщик исхлестал.

И молча рукавом она отерла губы —

Рукав от крови красным стал.

Закат на землю льет лучи косые,

Последнее письмо нашептывает ночь,

И адрес у письма был короток — Россия...

Хоть ветер да прочтет, а ей молчать — невмочь,

Хоть камень да прочтет, — молчать не стало

силы…

Веревки не нашлось в сиротском узелке.

Свой головной платок она жгутом скрутила,

Повесилась на балке, в уголке.

С немецкой каторги ждет не дождется вести

И горестные сны разгадывает мать,

И мечется и не находит места, —

О дочке хоть бы слово услыхать!

Не в радость ей весна в сиянии нездешнем,

Стучится смерть в окно с далекой стороны.

Не стон ли дочери донесся ветром вешним,

Не слезы ль дочери в ручьи превращены?

Нет, не строка письма расскажет о неволе

И не зловещий звон тяжелых кандалов, —

Земля, набухшая неутолимой болью,

Она одна поведает без слов:

В сарае сумрачном, средь липкой паутины,

С последней думой о родной земле

Замученная дочь скорбящей Украины

Качается в петле...

1943

Перевод М. Петровых

БАЛЛАДА О ПАРИКМАХЕРЕ

БАЛЛАДА О ПАРИКМАХЕРЕ

1

Его к сырому рву фашисты привели,

Вручили бритву и точильный камень.

Кружился мокрый снег, клубилась мгла вдали,

И обреченных строй мелькал в сыром тумане.

Как в бурю, зыбилась людских голов волна,

Сюда вели толпу босых, простоволосых.

Густая изморось совсем как седина

На этих девичьих, на этих черных косах.

Как побороть слезу, сдержать невольный плач?

Вот люди. Сквозь туман за ними бруствер брезжит.

Скорей бы умереть! Ведь он же не палач!

Нет, первому себе он горло перережет!

Косынки на земле, под вражьим сапогом.

Струятся по плечам распущенные пряди.

Их вымыл талый снег. Что делать? Смерть кругом.

Там впереди штыки, а ров глубокий сзади.

2

Завесой черною весь горизонт покрыт,

Как зеркало в дому, в котором умер кто-то.

Взглянув на циферблат, убийца говорит,

Точнее — каркает: «А ну-ка, за работу!»

Как пена мыльная, на волосах снежок,

А под ногами лед — так будет падать лучше.

Туманный полог дали заволок.

Как шали рваные, ползут по небу тучи.

«А ну-ка, брадобрей, правь лезвие скорей!

Сейчас мы поглядим, как хорошо ты бреешь.

Вон та — твоя жена? Ее ты первой брей!

А остальных потом побрить успеешь».

Веселый смех убийц. Хлыста короткий взмах.

«Ведите первую!» — звучат слова приказа.

У парикмахера темно в глазах,

Не держат ноги, помутился разум.

3

«Чтоб чище выбривать, пусть будет сталь острей!

Позвольте лезвие мне наточить получше».

— «О, сталь немецкая остра! Не мешкай! Брей!

За дело, Фигаро! Не то хлыстом получишь!»

Дрожит от смеха горло палача,

Откинув голову, фашист хохочет.

Сверкнуло лезвие. «Ты — первый! Получай!» —

И офицер упал, зарезанный, как кочет.

На дно сырое рва упал он раньше всех,

Он корчился, хрипя, под глинистою кручей...

Вода стекала в ров. Повсюду таял снег.

Пробился первый луч сквозь темный полог тучи.

1943

Перевод А. Ревича

ОСКОЛКИ /Перевод Л. Руст/

ОСКОЛКИ

Чуть я незрячести переборол тиски,

Паденья под откос открылась крутизна мне.

Подобно зеркалу, упавшему на камни,

И сердце, вырвавшись, распалось на куски.

Лишь суммой тех крупиц отныне ставший, я

Мельчайший отыщу и подниму осколок...

— Не растопчи ж меня, о Время-судия,

Сколь ни был бы мой труд по воссозданью долог!

Но как бы тщательно, — хоть кровь из рук теки, —

Я тех ни свел частиц, — возврата нет к былому;

Пребудет, цельности обманной вопреки,

Мой облик искажен мозаикой разлома.

И я, познавши скорбь крушенья под откос,

Томиться обречен желаньем беспредельным:

В том зеркале себя опять увидеть цельным,

Чьи по семи морям осколки смерч разнес.

1943

Перевод Л. Руст

ОСКОЛКИ /Перевод В. Слуцкого/

ОСКОЛКИ

Сейчас, когда, прозрев, глаза велят: “Гляди!”, —

Сквозь режущую боль в зрачке незамутненном

Я вижу, омрачась, что сердце из груди,

Как зеркало, упав, рассыпалось со звоном.

Я знаю, мне верна, черты мои храня,

Любая из частиц, разбросанных повсюду.

О время – мой судья, не растопчи меня,

Пока в пыли искать свои осколки буду...

И вместе их собрав, изрежусь в кровь стеклом,

Чтоб цельность им придать стараньем напряженным, —

Но как бы ни сложил, приклеив к слому слом, —

В том зеркале себя увижу искаженным.

О, сколько хочешь раз его перекрои —

Лишь плавящая боль позволит возвратиться

Единству моему в той целостности, чьи

По всем семи морям рассеяны частицы.

1943

Перевод В. Слуцкого

У ДОРОГИ

У ДОРОГИ

Истерзанный вокзал, как решето, дыряв.

Купаются в пыли развалины поселка.

Здесь, направление былое потеряв,

Торчит забытая немецкая двуколка.

Из глины высохшей не вырвать ей колес, —

Обречена недвижности и тленью.

Ее обнюхав, пробежавший пес

Заигрывает с собственною тенью.

Но, слыша издали грохочущий состав

И жалостно дрожа от лязга поездного,

Она, как две руки, оглобли вверх задрав,

Дает понять, что в плен готова сдаться снова.

1946

Перевод М. Тарловского

КУСОК МЫЛА

КУСОК МЫЛА

1

Не в этом ли сгустке — плоть сына ее? —

Мерещится матери сквозь забытье:

Так вот он, найденыш, родное дитя!

Вся в струнку, суставами глухо хрустя,

С отчаяньем, стынущим в звеньях глазниц,

Надрывней всех плакальщиц, всех вестовщиц,

Бруску, где сыновнее имя живет,

Последнюю почесть она воздает.

Она погребенью вот это предаст…

Храни его, дерна могильного пласт!

2

Ей это досталось, лишь ей, лишь одной —

Что делать с кирпичиком плоти родной?

В глазах — пустота, на губах — волдыри.

Весь день она шла, не приметив зари.

Всю ночь эту ношу сжимает в руках

И к небу подъемлет невиданный прах.

К земле она снова свой клонит зрачок,

И нет ни слезы на пергаменте щек.

И рот ее замкнут и нем, и суров —

Не вырвется ль сердце само из оков?

Весь мир ей теперь обойти предстоит...