Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Гнев — не ответ.

— Оскорбление — не доказательство, и если вы приехали только для того, чтобы оскорбить меня, вы лучше сделали бы, если бы не приезжали.

Эсперанс был добр, но не слаб. Это новое нападение подействовало на его нервы.

— Я приехал по вашему приглашению, — сказал он. — Вы сами меня призвали и, к счастью, со мной ваше пригласительное письмо. Может быть, вы мне скажете, что оно не от вас, потому что особа, принявшая меня таким образом, не та, которая мне писала: «Милый Эсперанс, ты знаешь, где меня найти, ты не забыл ни дня, ни часа, назначенных твоей Анриэттой, которая тебя любит». Не правда ли, — прибавил он, показывая записку трепещущей молодой девушке, — не правда ли, вы не понимаете, как вы могли написать эти строчки и, может быть, даже так думать, как вы написали?

Анриэтта действительно с испугом глядела на эту записку в руках Эсперанса. Он, успокоившись после первой вспышки гнева, спокойно сложил записку и вложил в вышитый кошелек, который носил на поясе. Анриэтта не могла спустить глаз с этой обвинительной бумажки, и глаза ее сверкнули бешенством, когда Эсперанс спрятал ее.

— Итак, — продолжал молодой человек, — я явился к вам только для того, чтобы продолжать нашу роль любовников, прерванную вашим отсутствием. В дороге я узнал ваш проступок и вашу ложь. Мне советовали воротиться. По слабости сердечной я захотел получить от вас объяснение. Я приехал, вы отказываетесь объясниться, вы принимаете мои примирительные объяснения за угрозы, я соглашаюсь на разрыв. Прощайте, прощайте!

Он пошел к окну; решимость ясно была написана на его чертах. Видя, что он уходит, Анриэтта в отчаянии, так как он уносил с собой записку, бросилась к нему и схватила его за обе руки со всеми признаками раскаяния и унижения.

— Эсперанс! — вскричала она. — Останься, ты знаешь, что я тебя люблю.

— Нет, я этого не знаю, — отвечал он.

— Пойми же мою горесть, мое безумие, пойми ужас моего положения!

— Зачем было оскорблять меня?

— Ты меня обвинял.

— Зачем было мне лгать?

— Но учти, в каких обстоятельствах. Это ла Раме причиной всему. Он осмелился меня полюбить. Он писал мне, когда я была у тетки, смешное, запутанное письмо, которое случайно попало в твои руки, ты удивляешься, расспрашиваешь. В этом роковом письме шла речь о тайне, о Марии, о чести фамилии. Я вверяюсь тебе, я объясняю тебе, каким образом этот ла Раме присваивает себе права на меня, чтобы заставить заплатить ему за его преданность. В письме он говорит только о проступке Марии, потому что моя мать, из нежности ко мне, говорила ему только о моей сестре. Неужели ты хотел, чтобы для оправдания младшей сестры, которую ты никогда не видал и никогда не увидишь, я стала бы бесполезно обвинять себя и рисковать лишиться твоей любви? Твоя любовь для меня драгоценнее чести, ты это знаешь, потому что для тебя я забыла все. Ну же, прости, ты же не злой, сжалься над своей возлюбленной, ты ее первая любовь. Я была легкомысленна, какая молодая девушка не бывает легкомысленна? Но ветреность — не преступление… Прости, забудь… Я люблю тебя, Эсперанс, и никогда не переставала тебя любить.

Она обвила его своими прекрасными руками, она целовала своими горячими губами лицо, черты которого приобретали все более взволнованное выражение, всю великодушную слабость благородного Эсперанса.

— Вы меня прогоняли, однако, — сказал он в волнении.

— Прости гнев благородной души, возмущающейся от постыдного обвинения.

— Вы меня прогоняли прежде, чем я вас обвинил.

— О! Прости еще больше бедной молодой девушке, которую притесняют ее родители и которая видит себя разлученной навсегда, может быть, с тем, кого она любит. Отец мой безжалостен, мать мечтает для меня о союзах гораздо выше моих слабых достоинств. Подозрение с их стороны хуже смерти для меня.

— Вы, однако, не погибаете за то, что меня любили, — сказал Эсперанс, — и со мною вам нечего опасаться ни бедности, ни бесславия.

— Вы не знаете ваших родителей, — сказала молодая девушка с лицемерной кротостью, — вот почему мои родители никогда не согласятся нас соединить. О! Если бы не это, я с гордостью призналась бы в своей любви к вам. А! Вот вы теперь сделались рассудительны, вы уже не тот бешеный, который дурно обращался с бедной девушкой, единственное преступление которой — несчастье. Я читаю в ваших прекрасных глазах забвение, я читаю в них уверение, что вы еще любите меня.

— Что же делать? Делать нечего, — сказал со вздохом нежно-сердечный Эсперанс.

Молния торжества вспышкой осветила бледное лицо Анриэтты.

— Возможно ли, — сказала она, — чтобы гордость до такой степени сбивала с толку прекрасную душу, чтобы она сделалась неблагодарной до неделикатности?

Она скрасила горечь этого слова в меду поцелуя.

— Как это? — сказал Эсперанс.

— Да, вы меня упрекаете доказательством любви, письмом.

— Я им не упрекал, я о нем упоминал.

— Краска бросается мне в лицо. Он меня упрекал в том, что я была доверчива… А я в горести говорила себе: «Если он вооружается этим письмом против меня теперь, когда он меня любит, какое употребление сделает он этому письму, когда перестанет меня любить?»

Новый поцелуй скрыл эту новую каплю яда.

— Неужели вы считаете меня до такой степени вашим врагом?

— Не вас, но на вас имеют влияние, вы слабы для всех, исключая меня, и когда мы расстанемся… О мой милый Эсперанс! Если ваша слабость, если несчастный случай заставит эту записку попасть в чужие руки, я погибну, и меня погубит тот, кого я так любила… Какое наказание! Оно будет справедливо!

Она растрогалась, говоря эти слова. Эсперанс с восторгом заключил ее в объятия.

— Не опасайся этого письма, — сказал он, — мы вместе его сожжем.

Бедный Эсперанс! Он принял за ангельскую улыбку адскую радость, засверкавшую в глазах Анриэтты, и за сладкий выкуп любви ее Иудин поцелуй! Он стал искать в кошельке записку. Анриэтта протянула руку, дрожавшую от жадности. Вдруг несколько ударов раздались в дверь павильона, и нетерпеливый голос закричал:

— Анриэтта! Анриэтта!

— Это моя мать! — испуганно прошептала девушка. Эсперанс побежал на балкон. Анриэтта остановила его, подумав, что он уносит с собой письмо.

— В мою спальную, — сказала она.

Она толкнула туда молодого человека, заперла дверь и пошла отворить.

Глава 12

ПРИВЫЧКИ ДОМА

В передней было темно, у Марии Туше дрожал голос. Приметив волнение дочери, она промолчала.

— Я здесь, матушка, — сказала Анриэтта, отвернувшись.