Европейцы - Джеймс Генри

— Нет, нет, не для того, совсем не для того. Мне надо кое о чем спросить вас, кое-что вам сказать. Я уверен, что это не может вас не заинтересовать. Но поскольку речь пойдет о вещах сугубо личных, не лучше ли нам перейти в мою мастерскую; одно из окон там выходит на запад, закат нам будет виден. Andiamo![56] — И он снова погладил рукой локоть гостя.

Феликс повел мистера Брэнда в дом; и тот покорно и скованно следовал за ним. В мастерской к этому времени еще больше стемнело, но стена напротив западного окна рдела отблеском заката. Там, в розоватом отсвете, висело множество рисунков и неоконченных полотен. Углы комнаты тонули в серовато-коричневом полумраке. Феликс предложил мистеру Брэнду сесть и, оглядевшись, воскликнул: «Боже, до чего красиво!» Но мистер Брэнд сесть не пожелал; отойдя к окну, он прислонился к нему спиной; он спрашивал себя, зачем он понадобился Феликсу. В тени, на почти не освещенной части стены, смутно виднелись две-три поразительные фантастические картины. На них были как будто изображены обнаженные фигуры. Склонив слегка голову, Феликс стоял и смотрел на своего гостя, он изо всех сил улыбался ему и теребил усы. Мистеру Брэнду сделалось не по себе.

— Дело мое очень деликатного свойства, — начал Феликс, — но я много о нем думал.

— Если можно, не тяните, пожалуйста, скажите поскорее, — проговорил мистер Брэнд.

— Понимаете, это только потому, что вы священник, — продолжал Феликс, будь вы таким же обыкновенным человеком, как все, я никогда бы не решился вам этого сказать.

Мистер Брэнд помолчал.

— Если речь идет о том, чтобы не стерпеть обиды или поддаться слабости, боюсь, я такой же обыкновенный человек, как и все.

— Любезный друг! — воскликнул Феликс. — Об обиде и речи нет, речь идет о вашем благе, о величайшей услуге. — В полумраке он все так же усердно улыбался своему гостю. — Вам очень это придется по душе, только, как я уже предупреждал, дело крайне деликатное. Видите ли, я принимаю живейшее участие в моих кузинах — в Шарлотте и Гертруде Уэнтуорт. Нужны ли вам еще доказательства, если ради того, чтобы их увидеть, я пропутешествовал ни много ни мало пять тысяч миль. — Мистер Брэнд ничего на это не сказал, и Феликс продолжал говорить: — Поскольку прежде я их не знал, то, попав в незнакомое для себя общество, естественно, оказался очень восприимчив к новым впечатлениям. И впечатления мои отличались большой остротой и живостью. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Я в этом не уверен; но продолжайте, я вас слушаю.

— Я сказал бы, впечатления мои вообще отличаются большой живостью, — продолжал занимать своего гостя любезный хозяин. — Но в данном случае нет ничего удивительного в том, что, явившись, как я уже сказал, со стороны, я был поражен кое-какими вещами, которых сами вы не замечали. Ну, и, кроме того, мне очень помогла моя сестра; нет женщины более наблюдательной, чем она.

— Я ничуть не удивлен, — сказал мистер Брэнд, — что двое умных людей нашли в нашем маленьком кружке достаточную пищу для наблюдений. Поверьте, я и сам с некоторых пор нахожу ее там немало.

— Постойте, я все же вас удивлю! — вскричал, смеясь, Феликс. — Мы, моя сестра и я, прониклись большой симпатией к нашей кузине Шарлотте.

— К кузине Шарлотте? — переспросил мистер Брэнд.

— Мы влюбились в нее с первого же взгляда.

— Вы влюбились в Шарлотту? — пробормотал мистер Брэнд.

— Dame![57] — воскликнул Феликс. — Она совершенно очаровательна; Евгения — та просто от нее без ума. — Мистер Брэнд изумленно на него смотрел, и Феликс продолжал: — Как вы сами знаете, когда люди к кому-то всем сердцем расположены, это придает им зоркости, и мы кое-что заметили. Шарлотта несчастлива. Шарлотта влюблена! — И, придвинувшись к своему собеседнику. Феликс снова положил руку ему на локоть.

Мистер Брэнд, уже не таясь, смотрел на Феликса как завороженный. И все же пока он еще настолько владел собой, что с немалой внушительностью произнес:

— Если она влюблена, то не в вас.

Феликс усмехнулся и, как отважный мореход, почувствовавший, что попутным ветром ему надувает парус, с необыкновенной живостью подхватил:

— О нет, если бы она была влюблена в меня, я бы уже это знал! Я не так слеп, как вы.

— Как я?

— Мой дорогой сэр, можно только поражаться тому, как вы слепы. Бедняжка Шарлотта до смерти влюблена в вас.

Мистер Брэнд стоял несколько секунд молча; он тяжело дышал.

— Это и есть то, что вы хотели мне сказать? — спросил он.

— Я уже три недели хочу вам это сказать. Понимаете, в последнее время все очень усугубилось. Я ведь предупреждал вас, — добавил Феликс, — дело крайне деликатное.

— Ну знаете, сэр… Ну знаете…

— Я убежден, что вы ни о чем не догадывались, — продолжал Феликс. — Но теперь, как только я об этом заговорил, не правда ли, все встало на свои места?

Мистер Брэнд ничего ему не ответил; он поискал глазами стул и медленно на него опустился. Феликс видел, как он покраснел. До сих пор мистер Брэнд смотрел своему собеседнику прямо в глаза, теперь он отвел взгляд. В нем прежде всего восстала его скромность.

— Разумеется, — сказал Феликс, — я ничего не предлагаю. С моей стороны было бы крайне самонадеянно что-либо вам советовать. Но сам факт, как мне кажется, сомнению не подлежит.

Мистер Брэнд сидел с полминуты, не поднимая глаз. Он был подавлен разнообразием охвативших его чувств. Феликс не сомневался, что одно из них — величайшее удивление. Наивный молодой человек не подозревал, что в груди у Шарлотты скрыт тайный пламень. Феликс воспрял духом, он не сомневался, что мистер Брэнд очень польщен. Полагая, что видит своего гостя насквозь, Феликс не ошибался. Этот молодой человек был столь же неспособен таить свои истинные чувства, сколь проявлять ложные.

— Даже не знаю, как мне с этим быть, — сказал он наконец, не поднимая глаз. И Феликса потрясло, что он не делает попытки возражать, противоречить. Очевидно, от спички, поднесенной Феликсом, одно за другим вспыхивали воспоминания, проливая задним числом свет. Изумленным взорам мистера Брэнда предстало изрядное пламя; вторым его чувством было удовлетворенное самолюбие.

— Поблагодарите меня за то, что я вам сказал, — ответил Феликс. — Это надо знать.

— Я в этом не уверен, — сказал мистер Брэнд.

— Не заставляйте ее томиться понапрасну, — обронил легко и непринужденно Феликс.

— Стало быть, вы все же мне советуете? — спросил, вскидывая на Феликса глаза, мистер Брэнд.

— Я поздравляю вас! — ответил Феликс. Ему показалось сначала, что гость взывает к нему, сейчас он убедился, что тот слегка иронизирует.

— Это в ваших интересах; вы расстроили мои планы, — продолжал молодой священник.

Феликс по-прежнему стоял и улыбался. В маленькой комнате было теперь совсем темно; малиновый отблеск угас, но мистер Брэнд видел тем не менее эту сияющую улыбку.

— Я не хочу притворяться, будто мне непонятен смысл ваших слов, — сказал наконец Феликс. — Но на самом деле я не расстроил ваши планы. Там я имею в виду другое лицо — вы, собственно говоря, ничего не утратили. Зато подумайте, что вы обрели!

— Предоставьте судить о том и о другом мне! — заявил мистер Брэнд. Он поднялся и, приложив шляпу полями к губам, смотрел в сгустившемся сумраке на Феликса.

— Вы утратили иллюзию, — сказал Феликс.

— Что вы называете иллюзией?

— Уверенность в том, что вы знаете… что вы когда-либо действительно знали Гертруду Уэнтуорт. Признаюсь вам, — продолжал Феликс, — что я ее еще не знаю, но у меня нет на этот счет никаких иллюзий. Я на это не притязаю.

Мистер Брэнд все так же пристально смотрел на него поверх полей шляпы.

— Она всегда была натурой ясной и прозрачной, — сказал он внушительно.

— Она всегда была дремлющей натурой; она ждала, пока пробьет ее час. Теперь она начинает пробуждаться.