Женщины - Чарльз Буковски

– Заткнись! Черт бы тебя подрал!

Она очень туга. Я скользнул еще дальше внутрь. Хватка у нее там невероятная. Пока я таранил ее, у меня вдруг закололо в боку, ужасной жгучей болью, но я продолжал. Я разделывал ее напополам, по самому хребту. Взревев безумцем, я кончил.

Потом я просто лежал на ней. Боль в боку меня просто убивала.

Мерседес плакала.

– Черт возьми, – спросил я ее, – чего ты ревешь? Я ведь не трогал твою пизду.

Я скатился с нее.

Утром Меседес говорила очень мало, оделась и поехала на работу.

Ну что ж, подумал я, вот еще одна.

73

На следующей неделе пьянство мое притормозилось. Я ездил на бега за свежим воздухом, солнышком и пешей ходьбой. Ночью пил, недоумевая, почему до сих пор жив, как же этот механизм работает. Я думал о Кэтрин, о Лидии, о Тэмми.

Мне было не очень хорошо.

Вечером в ту пятницу зазвонил телефон. Мерседес.

– Хэнк, мне бы хотелось заехать. Но просто поговорить, попить пива и раскумариться. Ничего больше.

– Заезжай, если хочешь.

Мерседес приехала через полчаса. К моему удивлению, мне она показалась очень хорошенькой. Я никогда не видел таких коротких мини-юбок, и ноги у нее выглядели прекрасно. Я счастливо ее поцеловал. Она отстранилась.

– Я два дня ходить не могла после того последнего раза. Больше не раздирай мне попку.

– Ладно, честное индейское, не буду.

Дальше всё было примерно так же. Мы сидели на кушетке со включенным радио, разговаривали, пили пиво, курили. Я целовал ее снова и снова.

Не мог остановиться. Похоже, ей хотелось, однако, она настаивала, что не может.

Маленький Джек любил ее, а любовь много значит в нашем мире.

– Конечно, много, – соглашался я.

– Ты меня не любишь.

– Ты – замужняя женщина.

– Я не люблю Маленького Джека, но он мне очень дорог, и он меня любит.

– Прекрасно звучит.

– Ты когда-нибудь был влюблен?

– Четыре раза.

– И что потом? Где они сегодня вечером?

– Одна умерла. Три остальных – с другими мужчинами.

Мы разговаривали долго в ту ночь и выкурили немеряно косяков.

Около 2 часов Мерседес сказала:

– Я слишком вторчала, домой не поеду. Только машину угроблю.

– Снимай одежду и ложись в постель.

– Ладно, но у меня есть идея.

– Типа?

– Я хочу посмотреть, как ты эту штуку отобьешь! Я хочу посмотреть, как она брызнет!

– Хорошо, это честно. Договорились.

Мерседес разделась и легла. Я тоже разделся и встал рядом.

– Сядь, чтоб лучше видно было.

Мерседес села на край. Я плюнул на ладонь и начал тереть себе хуй.

– Ох, – сказала Мерседес, – он растет!

– У-гу…

– Он становится больше!

– У-гу…

– Ох, он весь лиловый и вены большие! Он бьется! Какая гадость!

– Ага.

Продолжая дрочить, я приблизил хуй к ее лицу. Она наблюдала.

Когда я уже совсем был готов кончить, то остановился.

– Ох, – сказала она.

– Слушай, у меня есть мысль получше…

– Какая?

– Сама его отбей.

– Ладно.

Она приступила.

– Я правильно делаю?

– Немного жёстче. И поплюй на ладонь. И три почти по всей длине, большую часть, не только возле головки.

– Хорошо… Ох, Господи, ты посмотри на него… Я хочу увидеть, как из него брызнет сок!

– Дальше, Мерседес! ОХ, БОЖЕ МОЙ!

Я уже почти кончал. Я оторвал ее руку от своего хуя.

– Ох, пошел ты! – сказала Мерседес.

Она склонилась и взяла его в рот. Начала сосать и покусывать, проводя языком по всей длине моего члена, всасываясь в него.

– Ох ты, сука!

Потом она оторвала свой рот.

– Давай! Давай! Прикончи меня!

– Нет!

– Ну так иди в пизду!

Я толкнул ее на спину, на постель, и прыгнул сверху. Яростно ее поцеловал и вогнал хуй внутрь. Я работал неистово, качая и качая. Потом застонал и кончил. Я вкачал в нее всю, чувствуя, как она входит, как она устремляется в нее.

74

Мне нужно было лететь в Иллинойс, проводить чтения в Университете. Я ненавидел чтения, но они помогали платить за квартиру и, возможно, продавать книги. Они вытаскивали меня из восточного Голливуда, они поднимали меня в воздух вместе с бизнесменами и стюардессами, с ледяными напитками и маленькими салфеточками, с солеными орешками, чтоб изо рта не воняло.

Меня должен был встречать поэт Уильям Кизинг, с которым я переписывался с 1966 года. Впервые я увидел его работу на страницах «Быка», который редактировал Дуг Фаззик. То был один из первых мимеографированных журналов, если вообще не вожак всей революции самиздата.

Никто из нас не был литературен в должном смысле: Фаззик работал на резиновой фабрике, Кизинг раньше был морским пехотинцем в Корее, отсидел и жил на деньги своей жены Сесилии. Я работал по 11 часов в ночь почтовым служащим. К тому же, в то самое время на сцене возник Марвин со своими странными стихами о демонах.

Марвин Вудман был самым лучшим чертовым демоническим писателем в Америке. Может, в Испании и Перу – тоже. В тот период я подрубался по письмам. Я писал всем 4-х и 5-страничные послания, дико раскрашивал конверты и листы цветными карандашами.

Вот тогда-то я и начал писать Уильяму Кизингу, бывшему морпеху, бывшему зэка, наркоману (он торчал, в основном, по кодеину).

Теперь, много лет спустя, Уильям Кизинг обеспечил себе временную работу – преподавал в Университете. Умудрился заработать себе степень-другую в перерывах между арестами и обысками. Я предупреждал его, что преподавание – опасная работа для человека, желающего писать. Но, по крайней мере, он учил свой класс многому из Чинаски.

Кизинг с женой ждали в аэропорту. У меня весь багаж был с собой, поэтому мы сразу пошли к машине.

– Боже мой, – сказал Кизинг, – я никогда не видел, чтобы с самолета сходили в таком виде.

На мне было пальто покойного отца, слишком большое. Штаны чересчур длинны, отвороты спускались на башмаки до самой земли – и это хорошо, поскольку носки у меня не совпадали, а каблуки сносились до основания. Я терпеть не мог парикмахеров, поэтому стригся всегда сам, когда не мог заставить какую-нибудь тетку. Мне не нравилось бриться, и длинные бороды мне тоже не нравились, поэтому я подстригался ножницами раз в две-три недели. Зрение у меня плохое, но я не любил очков, поэтому никогда их не носил – только для чтения.

Зубы были свои – но не очень много. Лицо и нос покраснели от пьянства, а свет резал глаза, поэтому я щурился сквозь крохотные щелочки. В любых трущобах я сошел бы за своего.

Мы отъехали.

– Мы ожидали кого-нибудь не такого, – сказала Сесилия.

– О?

– То есть, голос у тебя такой тихий, и кажется, что ты человек мягкий. Билл рассчитывал, что ты сойдешь с самолета пьяный, матерясь и приставая к женщинам…

– Я никогда не бравирую своей вульгарностью. Я жду, пока она не придет ко мне сама по себе.

– Чтения у тебя завтра вечером, – сказал Билл.

– Хорошо, сегодня повеселимся и про всё забудем.

Мы ехали дальше.

В тот вечер Кизинг был так же интересен, как его письма и стихи.

У него хватало здравого смысла не трогать литературу в нашем разговоре, разве только изредка. Мы беседовали о другом. Мне не сильно везло на личные встречи с большинством поэтов, даже если их стихи и письма были хороши. С Дугласом Фаззиком я познакомился с менее чем очаровательным исходом. Лучше всего держаться от других писателей подальше: просто заниматься своим делом – или просто не заниматься своим делом.

Сесилия ушла спать рано. Утром ей нужно было ехать на работу.

– Сесилия со мной разводится, – рассказывал Билл. – Я ее не виню. Ей осточертели мои наркотики, моя блевотина, всё моё. Она терпела много лет. Теперь больше не может. Ебаться с ней я тоже уже не в силах.

Она бегает с этим юнцом зеленым. Я не имею права ее обвинять. Я съехал, нашел себе комнату. Можем поехать туда и лечь спать, или я один могу поехать туда и лечь спать, а ты можешь остаться тут, или мы оба можем остаться тут, мне безразлично.

Кизинг достал пару колес и схавал их.

– Давай оба тут останемся, – предложил я.

– Ну, ты и горазд квасить.

– Больше ничего не остается.

– У тебя, должно быть, кишки чугунные.

– Не очень. Как-то раз лопнули. Но когда все дыры снова срастаются, то говорят, кишки становятся крепче, чем самая лучшая сварка.

– Ты долго еще прикидываешь протянуть? – спросил он.

– Я уже все распланировал. Загнусь в 2000-м году, когда стукнет 80.

– Странно, – сказал Кизинг. – Я в этом году сам собрался умирать. 2000-й. Мне даже сон такой был. День и час моей смерти приснились. Как бы то ни было, это произойдет в 2000-м году.

– Славная круглая дата. Мне она нравится.

Мы пили еще час или два. Мне досталась лишняя спальня. Кизинг устроился на кушетке. Сесилия, очевидно, собиралась его бортануть всерьез.