Семейство Борджа - Дюма-отец Александр

Удар был настолько быстр и точен, что тут же со всех сторон загремели рукоплескания. Что же до Чезаре, то он, сидя на лошади и не обращая внимания на происходящее, искал глазами некую прекрасную зрительницу, которая только что оказала ему знак своего внимания. Наконец поиски его увенчались успехом, и он увидел одну из фрейлин герцогини Урбино Елизаветы, невесту Джованни Батиста Карраччолы, главнокомандующего войсками Венецианской республики.

Теперь пришел черед Альфонсу убегать, а Чезаре сражаться: молодые люди поменялись ролями. После того как четверка мулов, упираясь, вытащила с арены мертвого быка, а слуги его святейшества засыпали песком пятна крови, Альфонс сел на великолепного арабского коня, привезенного из Андалузии, легкого, словно ветер, от которого он родился в пустыне Сахара, в то время как Чезаре удалился с арены, чтобы в нужный момент появиться снова и избавить Альфонса от опасности.

На арену выпустили другого быка и точно так же разъярили его с помощью острых дротиков и горящих стрел. Как и первый, увидев всадника, он бросился на него, и началась бешеная скачка, в которой трудно было разобрать, то ли лошадь гонится за быком, то ли бык за лошадью. Однако арабский скакун, летя изо всех сил, сделал всего несколько кругов по арене, когда бык стал его настигать и стало ясно, кто преследователь, а кто преследуемый. Через несколько мгновений их разделяли уже лишь две длины копья, как вдруг на арене появился Чезаре Борджа с французским двуручным мечом, и когда бык, почти настигший Альфонса, проносился мимо герцога Валентинуа, меч сверкнул, как молния, и голова быка покатилась на землю, а туловище, продвинувшись по инерции еще немного вперед, рухнуло на арену шагах в десяти. Удар был нанесен столь неожиданно и с такою ловкостью, что был встречен даже не рукоплесканиями, а исступленными воплями восторга. Чезаре же, казалось, помнил в этот миг своего торжества лишь об испуганном женском крике, который раздался, когда опасность угрожала ему: подняв голову быка, он отдал ее одному из конюхов и велел положить как знак своих чувств к ногам прелестной венецианки, испытывавшей к нему такое живое участие.

Праздник этот, кроме триумфа, который он принес обоим молодым людям, имел и другую цель: показать народу, какое согласие царит между ними, – ведь они спасли друг другу жизнь, и случись теперь что-то с Чезаре, никому не должно прийти в голову обвинять в происшедшем Альфонса, а если несчастный случай произойдет с Альфонсом, никто не будет винить в нем Чезаре.

Вечером в Ватикане давался ужин; изящно одевшись, Альфонс около десяти вечера хотел было пройти из крыла, где он жил, в резиденцию папы, но соединявшая их дверь оказалась запертой и, сколько Альфонс ни стучал, так и не отворилась. Решив, что ему ничего не стоит пойти в обход, через площадь Святого Петра, он вышел в ватиканский сад и по темной аллее устремился к лестнице, ведшей на площадь, но едва он поднялся на несколько ступенек, как на него напали какие-то вооруженные люди. Альфонс не успел даже вытащить меч, как получил два удара алебардой – один по голове, другой по плечу; другой нападавший вонзил меч ему в бок, а третий ударил кинжалом в висок и в ногу. Пятикратно раненный, Альфонс упал и потерял сознание, а убийцы, решив, что он мертв, поднялись по лестнице и, подойдя к ожидавшим их сорока всадникам, спокойно удалились под их защитой через ворота Портезе.

Умирающего Альфонса обнаружили прохожие: одни, узнав принца, поспешили сообщить страшную весть в Ватикан, остальные же подняли раненого и отнесли к нему домой в Торре-Нова. Папа и Чезаре, которые узнали о покушении, когда садились за стол, изобразили страшное горе и, покинув сотрапезников, тотчас же прошли к Альфонсу, желая удостовериться, смертельно он ранен или нет, а начиная со следующего дня, дабы отвратить подозрения, могущие возникнуть на их счет, приказали арестовать Франческу Газеллу, дядю Альфонса по материнской линии, приехавшего в Рим вместе с племянником. При помощи подставных свидетелей его обвинили в злоумышлении, после чего ему отрубили голову.

Однако сделанным оказалось только полдела: подозрения – плохо ли, хорошо ли – были отведены от истинных убийц, однако Альфонс остался в живых и благодаря природной крепости, а также искусству врачей, которые приняли за чистую монету причитания папы и его сынка и поверили в то, что они желают своему зятю скорейшего выздоровления, стал быстро поправляться. Лукреция, узнав о нападении на мужа, тут же собралась в дорогу, чтобы ухаживать за ним лично. Времени терять было нельзя, и Чезаре послал за Микелотто.

«В ту же ночь, – пишет Бурхард, – дон Альфонсо, не пожелавший умереть от ран, был задушен в своей постели».

Похороны состоялись на следующий же день – если и не вполне соответствовавшие рангу Альфонса, то, по крайней мере, приличные. Дон Франческо Борджа, архиепископ Козенцы, довел траурный кортеж до Святого Петра, где покойник и был похоронен в приделе Санта-Мария-дель-Феббро.

В тот же вечер в Рим приехала Лукреция; она слишком хорошо знала отца и брата, чтобы даться в обман, и хотя герцог Валентинуа сразу после гибели Альфонса предупредил не только лекарей и хирургов, но и беднягу горбуна, служившего у герцога камердинером, она сразу же догадалась, с какой стороны был нанесен удар, и, опасаясь, как бы испытываемое ею горе, на сей раз подлинное, не лишило ее доверия отца и брата, удалилась в Непи со всем двором и более чем шестьюстами всадниками, чтобы пробыть там все время траура.

Уладив столь важное семейное дело и превратив Лукрецию во вдову, благодаря чему она опять могла быть полезна в политических комбинациях папы, Чезаре Борджа решил до-ждаться в Риме послов Франции и Венеции; однако поскольку те все не ехали, а последние праздники проделали в папской казне брешь, отец и сын произвели тем временем еще двенадцать человек в кардиналы. Это имело двойную цель: во-первых, пополнить кассу шестьюстами тысячами дукатов (каждая кардинальская шапка стоила пятьдесят тысяч), а во-вторых, обеспечить папе большинство в священной коллегии.

Наконец прибыл первый посол. Им оказался де Вильнев, тот самый, который уже приезжал по поручению французского короля за герцогом Валентинуа; когда он приближался к Риму, ему встретился на дороге человек в маске, который, так и не открыв лица, выразил послу свою радость по поводу его приезда в Рим. Это был сам Чезаре; после недолгой беседы он сразу же уехал назад. Де Вильнев двинулся вслед за ним и у ворот дель Пополо увидел вышедших к нему навстречу послов различных государств, в том числе испанского и неаполитанского, чьи государи, правда, еще не выказывали открытую враждебность по отношению к Франции, но уже заметно к ней охладели. Боясь поставить себя в неловкое положение, они в качестве приветствия своему собрату сказали только: «Добро пожаловать, сударь», и когда церемониймейстер, удивленный подобной лапидарностью, поинтересовался, не хотят ли они чего-нибудь добавить, и получил отрицательный ответ, де Вильнев повернулся к ним спиной, заявив, что те, кому нечего сказать, в ответе не нуждаются, после чего в сопровождении губернатора Рима архиепископа Реджо и архиепископа Рагузского отправился в приготовленный для него дворец Святых Апостолов.

Несколько дней спустя прибыл и чрезвычайный посол Венецианской республики Марио Джорджи. Ему было поручено не только уладить с папой кое-какие текущие дела, но и вручить Александру и Чезаре титулы почетных дворян Венеции с занесением их имен в Золотую книгу – милость, которой оба весьма домогались не только из тщеславия, а еще и потому, что вместе с этим титулом получали дополнительное влияние.

Затем папа приступил к раздаче купленных у него кардинальских шапок. Новыми князьями церкви стали: дон Диего Мендоса, архиепископ Севильский; Якопо, архиепископ Ористанский, папский викарий; Томас, архиепископ Эстергомский; Пьетро, архиепископ Реджо и губернатор Рима; Франческо Борджа, архиепископ Козенцы и главный казначей; Джованни, архиепископ Салерно и вице-камерарий; Лодовико Борджа, архиепископ Валенсийский, секретарь его святейшества и брат Джованни Борджа, отравленного Чезаре; Антонио, епископ Комо; Джованни Батиста Ферраро, епископ Моденский; Амедео д’Альбре, сын короля Наварры и зять герцога Валентинуа, и, наконец, Марко Корнаро, венецианец благородного происхождения, в лице которого его святейшество хотел отплатить за милость, только что полученную им от светлейшей республики.