В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА - Юлия Жадовская

- Тогда я снова вернулась бы в этот мирный уголок освежиться и отдохнуть.

- То-то и есть, что воротиться не так легко, как вы воображаете: в этом омуте людского тщеславия и малодушия есть что-то одуряющее, не дающее оглянуться и поискать прежнего. Впрочем, что же не попробуете вы?

- Войдя в общество без средств, я попала бы в одно из самых неприятных положений… Я самолюбива и не могла бы уберечь себя от мелочных оскорблений, не могла бы сносить их покорно и смиренно. Что ж бы вышло из этого? Неравная борьба…

- А желал бы я посмотреть на вас в этой борьбе.

- Надеюсь, что желание ваше не исполнится.

Вместо ответа он посмотрел на меня с легкою улыбкой. Я пошла проведать тетушку. Она сидела на постели и тихо, мерно покачивалась всем корпусом, что всегда означало, что она озабочена какою-нибудь важною думой. Я, осведомившись об ее здоровье и узнав, что ей получше, хотела уже уйти, как она остановила меня и приказала сесть возле себя.

- Генечка! пойдешь ли ты за него? - спросила она меня. Вопрос ее испугал и смутил меня.

- Скажи мне откровенно, - продолжала она, пойдешь ли ты за него?

- Я… я ничего не знаю, - это не приходило мне в голову… Да и он сам, вероятно, об этом не думал.

- Нет, мой друг, молодой человек не станет даром ездить так часто в дом к старухе, у которой живет молоденькая девушка. По крайней мере, в мое время так бывало. Не для меня же или не для Марьи Ивановны приезжает он. Или он хочет свататься к тебе, или только поволочиться за тобой для своего развлечения.

- Тетушка!

- Ты еще так неопытна, так доверчива, что это кажется тебе невероятным. А я пожила на свете и могу уже здраво судить об этих вещах; на своем веку видала этому примеры. Видала, как и клятвы, и обещания мужские разлетались прахом… Потому, друг мой, я обязана предостеречь тебя. Я стара, не могу замечать за вами; будь же осторожна, и пока не будут ясны его намерения, смотри на него, как на злейшего врага твоего счастья и нашего общего спокойствия. Будь осторожна! - повторила она с энергией.

- Боже мой! - сказала я с горестью, - неужели вы не уверены во мне?

- Я верю тебе, дитя мое, верю, что ты не унизишь себя никаким недостойным поступком; не позволишь ему никакой вольности, да и он сам не позволит себе, ведь он умная и хитрая штука; но он может незаметно опутать твое сердце…

Сомнение, возбужденное тетушкой, бросило на Данарова тень, от которой мне становилось грустно и тяжело.

"Боже мой! - думала я, - неужели и в самом деле я обманулась в нем, неужели он хочет только играть моими чувствами!..".

При одной мысли об этом, лицо мое запылало негодованием и горечью, в груди захватывало дыхание. Я вышла через крыльцо в сад, чтоб утишить душевное волнение, пробежала длинную аллею до конца и почти упала на дерновую скамью. День был сырой и холодный.

- Одни, здесь, в такую сырую погоду! - раздался возле меня голос Данарова.

Я вздрогнула и быстро встала с места.

- Что случилось? - сказал он, взглянув на меня и невольно отступив назад, - что такое? что вы узнали? Отчего, вы так встревожены?

Я успела немного собраться с мыслями, принудила себя улыбнуться и отвечала:

- Ничего, вы испугали меня. Пойдемте домой; здесь в самом деле сыро.

И я пошла вперед. Не слыша за собой шума шагов Данарова, я оглянулась и увидела его стоящим на прежнем месте, неподвижно, со склоненною головой, как у человека, чем-нибудь внезапно пораженного.

Между тем набежало серое густое облако, и порыв ветра рванул ветки дерев; закапали крупные, редкие капли дождя; я оглянулась еще раз: он оставался в том же положении.

- Николай Михайлович! - закричала я ему, - пойдемте же, можно ли оставаться здесь теперь?

Он будто не слыхал меня.

Я воротилась. Лицо его было бледно; ветер волновал его волосы; жизнь будто убежала из его взора; губы сжимались горькою и странною улыбкой. Весь он был проникнут такою безнадежною печалью, что душа моя наполнилась чувством глубокой, нежной, страстной жалости. Сомнения, опасения, наставления тетушки, собственная личность моя - все исчезало перед этим непостижимым чувством… Он так был мне дорог и мил в эту минуту, что если б дуло пистолета угрожало ему, я не поколебалась бы защитить его собою…

- Данаров! можно ли так задумываться, - сказала я, слегка касаясь рукой плеча его. - Пойдемте, смотрите, какой дождь и ветер!

Он быстро поднял голову и огляделся, как человек, пробужденный от сна.

- Пойдемте, ради Бога, - сказал он, - зачем вы остаетесь здесь? так можно простудиться.

- Что же с вами делать? я вас звала, вы не слыхали или не хотели идти.

- Со мной случаются странные вещи: бывают минуты, когда я теряю способность видеть и слышать все, что вокруг меня происходит, и похожу на человека, усыпленного магнетизмом. Я бы должен был предупредить вас и заранее попросить снисхождения к подобным припадкам.

- Они находят на вас так, без причины?

- Зачем вам знать это?

- Нескромность моего вопроса оправдывается живым участием, с которым он был сделан.

- Живое участие рождается от доверия к той особе, которая возбуждает его, иначе оно только обидная жалость. Вы могли бы поверить мне?

- В чем?

- Во всем, безусловно. Я не отвечала.

- Желали бы верить?

- О да, желала бы!

- Не слушайте никого и ничего, кроме вашего сердца.

- Оно, говорят, плохой советник.

Он с волнением провел рукой по лицу и сказал почти с досадой:

- Ну поступайте, как знаете.

- Пойдемте поскорее, - сказала я, - наша прогулка в такое время может показаться очень странною.

- Ах, в самом деле! Не лучше ли вам пройти в ту калитку, а я пойду через балкон; таким образом мы избегнем ложных, глупых толков, которых вы так боитесь. Да, впрочем, - прибавил он, - такая предосторожность напрасна: в комнатах никого нет.

- Как никого нет? - спросила я с изумлением. - Куда же делись Марья Ивановна, Маша, Катерина Никитишна?

- Они все ушли. К Марье Ивановне кто-то приехал: дочь ли, сын ли, не помню хорошенько, и они все ушли туда, к ней.

- Лиза! - вскричала я с живостью. - Лиза! возможно ли! и я почти бежала к дому.

- И вы им рады? - спросил он.

- Как не рада! это подруга моего детства. Как же вы до сих пор не сказали мне, что она приехала?

- Я забыл; этот проклятый сон наяву всему причиной.

- Видно, он был или очень хорош, или очень дурен, что так сильно поразил вас.

- Я не желаю вам подобных снов.

- А вы часто их видите?

- Нередко.

- Говорят, лучшее средство избавляться от тяжелых снов - рассказывать их.

- Я расскажу вам после.

- Едва ли вы после найдете удобное время для этого, общества нашего прибавится.

- А как вы думаете, долго они пробудут здесь?

- Я думаю некоротко, они приехали издалека.

- Сон мой недолго рассказывать: я видел, что я отброшен от всего, что дорого и мило мне, в далекую, безотрадную сторону, где не светит солнце, не цветут цветы…

- Вы хандрите, Николай Михайлович! что вам за охота мучить себя!

Мы были уже в гостиной.

- Может быть, - сказал он, взявшись за шляпу. - Покуда прощайте! В вашем новом обществе я буду несносен сегодня. Постараюсь приехать в другой раз, в лучшем расположении духа.

- Как же вы поедете в такой дождь? это решительно невозможно.

- Напротив, очень возможно, я велю поднять коляску.

- Останьтесь, Николай Михайлович, тетушке будет неприятно. Она не любит отпускать гостей в дурную погоду. Право, подумают, что мы поссорились…

- У вас удивительная способность убеждать, стращая разными предположениями и преувеличениями.

Тетушка вышла к нам, оправившись от головной боли и принарядившись для встречи нежданных гостей, о которых ей уже доложили.

Я пожаловалась ей на упрямство Данарова, и она помогла мне уговорить его остаться:

Вскоре пришла и Катерина Никитишна, вестницей скорого прибытия новоприезжих. Лицо ее сохраняло следы недавних слез, пролитых от умиления при виде встречи матери с дочерью. Она рассказывала подробности этой встречи и прибавила, что, кроме Лизы и ее мужа, приехал еще брат последнего.

- Молодой человек? - имела я неосторожность спросить.

На меня устремился взор, горевший яркою, возмутительною насмешкой. Катерина Никитишна вследствие глухоты своей не отвечала на мой вопрос.

- Молодой, молодой, - сказал он мне вполголоса с выражением той же насмешки, - очень любезный, веселый, не то что этот несносный, капризный Данаров, который так надоедает своею хандрой…

- Ах, Николай Михайлович! - сказала я ему с грустным укором, - а кто недавно возмущался против ложных толков?

- Да это будет, я чувствую, что это будет! - сказал он желчно, изменяясь в лице.

- Не забудьте привезти на будущий раз обещанные книжки журналов.

- Слушаю-с, - отвечал он, немилосердно комкая свою шляпу.

- Чем же шляпа виновата? - сказала я ему улыбаясь и встала, чтоб идти навстречу приезжим, голоса которых раздавались уже в прихожей.