Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон

Роберт умелыми быстрыми движениями свежевал ягнёнка. Собрал в комок содранную и вывернутую наизнанку шкуру, которая то и дело выскальзывала у него из рук, взглянул на жирные рёбрышки, круглый белый курдюк и довольно сказал.

— Видал, братец, какой я парень, — глядя на меня широко открытыми глазами, улыбнулся Роберт. — Всё мне по плечу. Так или нет?

— По плечу, — согласился Саргис и продолжил свой рассказ. — Ага-Мухаммед-хан в 1795 году ровно четыре месяца пытался захватить Шуши, да не тут-то было. Разозлившись, двинулся на Тифлис и сжёг его. А в 1826-м персидские войска окружили Шуши. Одна каринтакская девушка из рода Аветанц, по имени Хатуи, муку молола на мельнице в ущелье, она-то и стала через скальные расщелины носить голодающему русскому отряду муку. Сорок восемь дней доставляла её окружённым. А потом она по ходатайству русских до конца своей жизни царскую пенсию получила.

— Сколько у вас в селе домов? — спросил Роберт.

— До восемнадцатого года триста десять было, нынче осталась половина. Когда я в школу ходил, учеников у нас было двести шестьдесят, сегодня — сто двадцать. Раньше фабрика действовала, здорово было, мать моя тоже там работала, стахановкой была. Теперь закрыли фабрику, — с грустью добавил Саргис. — Ну а коли работы нету, человеку что на селе делать? Оттого-то народу там всё меньше. Семьсот лет назад село наше много бойцов армянской армии давало. В сражении под Аскераном четыреста карабахцев, среди них и наши сельчане, дрались против турецкой армии и победили. А летом 1919-го мусаватисты, которых англичане вооружили пушками, напали на Каринтак и снова были биты. В восемнадцатом, когда защищали Баку от турок, в боях участвовало больше сотни человек из нашего села. Армянских героев, погибших в этих боях, похоронили на подворье Большой церкви, там, где нынче консерватория; церковь снесли, заодно и могилы. Нет, уеду, не по нутру мне тут.

— Что ты мелешь, никак не угомонишься! — бешено налетела на мужа Араксия. — Как двухмесячный младенец в люльке, спит ли, нет ли, всё одно, сигарету, что соску, изо рта не выпускает. Из материнской утробы тоже небось так вылезал — пыхтел дымом, ровно паровоз. Возьмись за дело, скинь эту дурацкую шапку. Шампуры найди да принеси, костёр разожги.

Саргис растерялся, видно, неловко себя почувствовал и, глядя то на меня, то на Роберта, жалко улыбнулся. Повернулся и, не снимая шапки, побрёл в сторону сада.

Проходя мимо Араксии, он на ходу попрекнул жену:

— Ни стыда у тебя, ни совести. Посторонние не помеха, только бы себя показать.

— Тут кроме тебя посторонних нету, — поспешно и звонко парировала Араксия, не обращая на упрёк ни малейшего внимания. — Благодари Бога, что они здесь, не то устроила бы тебе. — Неожиданно она коршуном налетела на него и так огрела по голове, что шапка ракетой улетела за ограду. — Сказано тебе, сними шапку! — довольная собой, она от души засмеялась.

Саргис побледнел и встал как вкопанный, затем тихо, качая головой, вышел со двора, нахлобучил на голову шапку с висячим и торчащим ушами и, ни на кого не глядя, медленно завернул за дом, наверное, за дровами.

— Чтоб через пять минут огонь полыхал! — сзади, руки в боки, распорядилась Араксия.

— И как только тебе удалось, Араксия, скрутить в бараний рог человека с такими храбрыми предками? — сказал Роберт.

— А так! Мои предки были ещё храбрее, — нашлась Араксия.

* * *

Было непонятно — луна то ли выплыла из тёмного моря, то ли пряталась за садами у домов. С Араксиного двора мы тотчас увидели её величавое скольжение по громадному летнему, искрящемуся и полному звёзд небу. Поднималась луна медленно и торжественно, застилая серебряными своими лучам пустынные деревенские улицы. Обманутые светом, запели было птицы неподалёку в лесу и рядом с нами, в глубине сада. Пели они голос к голосу, не давая передыху друг дружке. Рена улыбалась, прислушиваясь к их пенью и мечтательно глядя в далёкое небо.

Отсюда, из-под орехового дерева с густой кроной, мерцавшие далеко-далеко в небе звёзды казались близки одна к другой, хотя на самом-то деле и сверкающие эти звёзды, и созвездие Большой Медведицы, вокруг которых также беспрестанно вспыхивали и гасли звёздные миры, пребывали в миллионах парсеков от Земли и друг от друга и лили свой нескончаемый синевато-фиолетовый свет из необозримых далей.

Этот звёздный, из далёкого далека свет, лучился сейчас в сияющих глазах Рены; глядя на неё, я не в силах был сдержать отчаянного восторга, в который приводил меня ослепительный её облик, и, уставившись в небо, я мысленно слал Богу благодарственные молитвы за ниспосланное мне несказанное, неизмеримое счастье.

— Колдовской вечер, — крепко прижимаясь ко мне, прошептала укутанная в Араксину шаль Рена; с моря дул холодный ветер, Араксия принесла из дому шаль и набросила ей на плечи. «Как бы не простыла», — по-свойски, словно родственница, шепнула она.

— Саргис, можешь спеть? — спросил порядком уже захмелевший Роберт.

Это какой же пьяный не споёт? Однако петь, очевидно, хотелось именно Роберту, вот он и подыскивал повод.

— Какую-нибудь песню, — сказал Роберт.

— Не надо, — запротестовала Араксия, — не умеет он петь.

Наперекор жене Саргис неожиданно вытянул шею и запел: «Жаль, моя жизнь, моя жизнь миновала, словно весна, словно и не бывало, юности птица отщебетала, я и не понял — когда».

Саргис пел сердцем и пел неплохо. Я этого не ожидал и с удивлением посмотрел на него — маленький, невзрачный, небритый, выцветший пиджак порван под мышкой.

— Видишь, как поёт! — похвалил Роберт. — А ты говорила: зарежем. Виданное ли дело — такого певца резать?

Араксия со смехом сказала:

— Скрытый талант, увозите, пускай по телевизору поёт. А заплатят?

Роберт кивнул.

— Ну, коли так, и я спою, — сказала Араксия и тут же запела, потряхивая головой:

Ночь лунная, сна нету никакого. Иной решит, что у меня нет крова, Ах, кров есть, ах, у меня есть кров.

Араксия глубоко вздохнула, прикрыла веки и затянула дальше, всё так же потряхивая головой:

Как все, живу я под защитой крова, Да нет со мною друга любимого, Ах, любви и счастья нет.

Внезапно прослезившись, она вытерла глаза ладонью и, смеясь сквозь слёзы, показала мужу растопыренную пятерню, знак проклятия — пропади ты пропадом, суженый мой.

Рена смотрела на это, забавляясь.

— Гори всё огнём, — пьяный, глаза на мокром месте, прохрипел Саргис. — Не останусь я тут.

— Пошевеливайся, поезд «Москва — Баку» в Худате прилично стоит, успеешь, есть ещё время, — засмеялась Араксия. — Ступай, споёшь один-два куплета, бесплатно довезут.

Роберт тоже спел, его песня была трогательной, а последние слова он сочинил самолично. «До чего хороший день, — протянул он на мотив какой-то песни, — лучше не бывает».

Чем дальше, тем ощутимей становилась ночная прохлада.

— Простынешь, иди-ка в дом, — сказал я Рене с безмерной нежностью. — Араксия, проводите её, пожалуйста, в комнату.

— Как не проводить? — с готовностью сказала хозяйка, вскочила, точь-в-точь юная девушка, и подхватила Рену под руку: — Пошли!

Роберт по новой наполнил рюмки.

Саргис опять спел, теперь уже на родном своём наречии: «Красная тучка там, на горе, медленно почернела, красная нынче наша судьба завтра, глядь, почернела, — пел Саргис, покачивая головой. — Нынче ты молод, а завтра стар, вот какая недоля, сон ли ты видишь средь бела дня, сон этот полон боли».

Мы сидели уже довольно долго, мне очень хотелось к Рене, но бросать Роберта было как-то неловко.

— Вы молодые, а я состарился, — задумчиво сказал Саргис. — Задолжал я своему селу. Оно меня на свет явило, вскормило, вырастило, а я ничего для него не сделал. — Сказал и, снова вытянув шею, запел: — «Тебе уже сорок, Саят-Нова, и смерть с тобою бок о бок». — Пропел и заплакал. А взяв себя в руки, спокойно, но, пожалуй, участливо и снисходительно добавил: