Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. - Ефим Друц

— Ну, — сказал Сашка, — чудо. Знаешь ли, морэ, сколько уже на нем крови цыганской, на этом перстне? Петрович тебе его в память о Стелле отдал. Чтобы ты мог прийти в любой табор. Для гадже — большая честь, пусть никто тебя гадже давно не считает, ты свой.

Всплыло давнее, но незабытое. Дочку Петровича, Стеллу, — ох, Стелла… — зарезал из-за Артура брат ее, Мишка. Петрович с ним рассчитался. Однако у Мишки остались дружки. Они не простили Артуру, что он полноправно, как ром, годы жил в таборе. И что Мишка из-за него лег в землю. А когда Артур получил этот перстень — и вовсе взбесились.

— Поберегся бы ты, — сказал Сашка.

— Да что ты, Сашка, уж сколько лет… Этот перстень и выкрасть хотели, и выкупить. Выпрашивали, вымаливали. Ну и что? Вот он. Гафу ко мне подослали? Не думаю. Совпадение. Увидела и стянула. Откуда ей знать, что он значит!

— Чудак, — сказал Сашка. — Она же цыганка.

— Но не из табора. И на что ей встревать в мужские дела?

— Думай как хочешь, однако остерегись. Не оставят тебя в покое. Не все довольны тем, что ты делаешь.

— А что я делаю? Парамычи[102] да гиля[103] записываю. И все дела, — ответил Артур.

— Не всем это нравится. Зачем, говорят, ему наши сказки и песни? А ты смеешься… Ну, смейся. Да только чаще поглядывай, что у тебя за спиной, кто справа, кто слева. Ты меня слушай. Знаю, что говорю.

— Ладно, спасибо. Я думаю, Гафа появится, кое-что прояснит.

— Держи карман шире.

— А ты зачем, собственно, в город приехал? — спросил Артур.

Сашка захохотал вдруг и долго смеялся.

— Что я смешного сказал?

— Цыганские дела, ну. Есть золотишко, может, кто интересуется. Кому надо, тому отдам. И сам заработаю. Поживу у тебя?

— Нет проблем. Сколько хочешь.

— Спасибо, брат…

Сумерки словно подкрадывались. Тени вползали в улицу, и деревья темнели. Артур зажег настольную лампу. В комнате был полумрак, улица высветила окно фонарем. Сашка вполголоса говорил, будто кто-то, кроме Артура, мог слышать его, а он не хотел этого.

— Ты, морэ, забыл, что тебе говорили в таборе: все в жизни сцеплено.

— Ты о чем? О цыганке?

— Хоть и о ней.

— Случайный она человек, — сказал Артур. — Забуду о ней.

— Плохо распознаешь людей, морэ. И твой город сгнил, дышать нечем.

— Это кажется с непривычки.

— Я тебе так скажу, что люди переменились. Жадными стали. Даже в таборе замечаю: кто-то стал прятать свое. А у нас ведь не то что в городе. У нас, сам знаешь, — закон, все должно быть на виду.

— Туману ты напускаешь, Сашка. Ну, Гафа перстень взяла — по привычке, я думаю. Сообразила потом, что к чему, прибежала, вернула.

— То и странно, что ловэ она не взяла, только перстень.

Идя по улице, Гафа думала о своей жизни. Город казался чужим, хотя она знала его, как знают только цыгане, то есть его лицо и изнанку. Но сегодня как будто опять впервые его увидела, как в тот вечер после приезда, когда ее выбросил табор. Наверно, из-за осечки с Артуром. Лучше б он был по крови цыган. Вразумил бы ее кулаком или плеткой — и к месту. А он говорит по-цыгански, обычаи знает, а обошелся с ней уважительно, как с горожанкой из тех, кому городские мужчины пальто подают.

В таборе ее били. Разве объяснишь им, почему не хотела гадать? Судьбу пытать не захотела. Только одна из женщин вправе людям гадать — только пхури, а прочие бабы мошенничают либо в сделке с нечистой силой. Не выгнали бы, так и забили бы до смерти или сломили. Уйти разрешили, хотя по закону нельзя и этого. Вышибли на произвол судьбы: выживет — не выживет. Но она — сильная, она выжила.

В этот вечер на улице Гафе казалось, что она тихо плывет в многолюдии, одинокая, как никогда. Она была одинока и в таборе, и там жила сама по себе, будто чужая всем и всему.

Она будто нарвалась в толпе на стену — перед ней стоял Сашка-цыган. В первое мгновение инстинкт отбросил ее. Бежать!.. Но не тут-то было. Сашка улыбался, как если бы эта встреча была назначена. Он был спокоен и даже ласков. Нет, деться ей некуда.

— Давно не виделись, — сказал он. — Как поживаешь?

Гафа промолчала. Сашка с той же улыбкой спросил:

— Артура нашла? Зачем он тебе?

Она молчала, не зная, как быть.

— Зачем он тебе понадобился, я спрашиваю?

— Нет у меня к нему интереса, — тихо сказала Гафа. — Так вышло. Судьба.

— Ах, судьба! — развел руками Сашка. — Скажи на милость. Что тебя табор выгнал — судьба, что ты с Кучерявым ходишь — судьба. Все вокруг нас — судьба!

Значит, он многое знает. Уж если о Кучерявом толкует… Надо выкручиваться.

— Знаю я, знаю и Кучерявого, в поезде мы столкнулись, а больше не было ничего. Мне дела нет, что он за человек.

— Я тебе скажу, какой он человек, — резко вымолвил Сашка. — Тюремный он человек. А ты с ним связалась. Твои дела! Меня они не касаются. Только ты ведь цыганка, милая, и, если что, пеняй на себя, ты ответишь… Так зачем у Артура перстень взяла?

— Кто его знает! — ответила Гафа. — Понравился. Увидела — и взяла.

— Не знаешь? — переспросил Сашка, и вдруг его голос зазвучал угрожающе: — Врешь, баба. Все знаешь и в таборе видела перстень.

— Не пугай меня, Сашка, — ровно сказала Гафа. — Оставь ты меня в покое. Выгнали меня рома. Что я для вас, для таборных? И что мне закон? Я давно в городе, делаю, что хочу. Что тебе надо?

— Мне — ничего. Я тебя век не видал. И не видал бы. А вот Артура — не тронь. Он наш. У него перстень законно. Кто ему вред причинит, тот поднимает руку на закон. Перстень не знаешь? Так я напомню. Перстень ему Петрович отдал при людях. Гляди, не вышло бы беды. Что с Артуром случится — спросим с тебя.

— Какая беда придет от меня? — сказала Гафа. — Сама мотаюсь, как неприкаянная, словно щепка в реке.

— Ладно, — сказал Сашка. — Смотри сама. Свое я сказал, а добавлю совет: держись подальше от Кучерявого.

— Откуда узнал о нем? — спросила Гафа.

— Тебе зачем? — бросил Сашка. — Что надо, я знаю. Иди.

Гафа пошла, а он остался на месте, будто не глядя ей вслед. Но она чувствовала спиной его глаза и будто все еще видела его белые крепкие зубы.

«Надо мотать из города, — пришло в голову Гафе. — Ну их всех к черту лешему. Дело серьезное, Сашка дознался о Кучерявом. Что они цацкаются с этим Артуром?»

Артур, сидя дома, глядел на зажженные свечи. Он их расставил по книжным полкам и письменному столу. Зачем?.. Захотелось. Теперь сидел и смотрел на желтые язычки пламени. За окном на глухой стене жилого дома отпечаталась тень старого тополя. Ветви его были простерты, как руки.

Свечи были красные. На Артура от них как будто туман наплывал. А из тумана слышались голоса. Артур затаил дыхание. Раздалось тихое пение, и — тсс… — от каждой свечи развернулась вниз красная лестница, и из огней вышли красные человечки в камзолах. А пол оказался зеркалом. Человечки образовали процессию, как в бальном танце. Она двинулась в тронный зал. Все было так, как будто Артура нет. Стало совсем светло. Ударил гонг. Явилась красная королева в золотой короне с бриллиантами.

— Сегодня решим, что делать с пришельцем! — сказала она, подняв алмазный жезл.

Стражники в красных камзолах вывели человека, влачащего кандалы.

— Подними голову, чужеземец! — сказала королева. — Зачем ты пробрался к нам? Чужих мы караем смертью.

Но тот молчал.

— Ты слишком уж гордый, чужак. Ты умрешь, но все же с чем ты пришел? Дайте сюда мое зеркало.

Один из красных с поклоном подал королеве круглое зеркало. Глянув, она отшатнулась.

— Горе ты нам принес, чужеземец. Рушатся города, плачут дети. Скачут чужие воины, убивая людей.

— Твое зеркало врет! — сказал человечек. — Я пришел с миром, красная королева, и я хочу уйти с миром. Отдай же мне твою дочь, я люблю ее больше жизни.

Королеву обуял дикий гнев.

— Чужак, принцесса священна!

— Будь проклята, красная королева! — вскричал человечек, и стража попятилась.

— Сожгите его! — приказала она, и загорелся костер, а из него встал огненный крест, и в ужасе закричала принцесса, а королева захохотала: — Так будет с каждым.

Но из огня рванулась красная птица, огонь сбежал с ее крыльев, как пена, и грянул голос:

— Вернусь за тобой…

Артур очнулся и встал с тахты. В комнату шел рассвет. Не было ни свечей, ни костра, ни тронного зала. А телефон — надрывался.

Глава 2

«Как я пойду по деревне…»

В вагоне было полутемно и грязно. Люди пробирались на ощупь. Их голоса жили отдельно от них. Артур продрался сквозь чьи-то огромные рюкзаки и кофры, нашел свое место, вписанное в билет, пристроил дорожную сумку и сел. Он не успел успокоить дыхание, как появилась дама с двумя чемоданами. Оказалось — попутчица. Впрочем, довольно-таки миловидная.

— Вы одна? — непроизвольно спросил Артур, и ему стало неловко, как будто в его вопросе прозвучал намек.