Год багульника. Тринадцатая луна - Джен Коруна

Прошу тебя, ты песню спой, любимая моя,

Чтоб разобраться в море волн, где милые края».

И зов его услышан был там, где шумят ручьи,

И песня нежная вела его, как свет в ночи…

Певец допел, слушатели благодарно зааплодировали — эту песню всегда хорошо принимали. Но вот краантль откинул назад золотистые волосы и снова положил пальцы на струны. На этот раз его напев был не о подвигах на морях и не о любви. Он пел балладу о далеком городе — Рас-Кайлале, пел на языке солнечных эльфов, звонком и смелом, как крик сокола. Пел о славе великого города, и о том, кто когда-нибудь придет спасти его, и каждое слово его было отчетливо и звонко, точно удар клинка:

Не вечна тьма, не вечен сон, и то, что скрыто до поры,

Явится вновь навстречу дню, пройдя незримые миры.

Наступит день, и он придет, и будет тень его светла,

И будет взор его очей — как пламя, и рука тверда;

Сияя золотом волос, разрубит цепи прежних дней

Тот, кто узреет лик Его в сияньи солнечных лучей;

Рука коснется янтаря, и золото яв?ит свой блеск

Глазам, что смотрят, не таясь, в огонь, струящийся с небес.

И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля,

И сам Кайлал воздест тогда фиал заздравного вина.

Из крови прорастет цветок, и жизнь со смертью сменится местами,

Покой и свет вернутся на восток, и смерть последняя настанет.

И звоном разольется медь, когда вернется он домой -

Тот, кто разорванную нить связал меж небом и землей.

В звенящей тишине раздавался его голос — гости Круга умолкли; притихла и Моав. Она тоже всегда охотно слушала гордые баллады о городе на востоке, чьи башни из желтого, словно солнце, камня вздымаются в небо, острыми шпилями ловя первые лучи рассвета, а со стен можно видеть море. Пламенная удаль солнечного города оживала в песнях краантль, хранивших его в своей памяти.

Задумавшись, внимал этим напевам Кравой. Давным-давно, еще совсем ребенком, он тоже видел город Солнца — стройные башни Рас-Кайлала с нанизанным на них синим небосводом навсегда пронзили его сердце. Через много лет они являлись ему во снах — бесконечные, как сияющие нити, натянутые между небом и землей. Да еще колокола — ах, какие колокола были в Золотом городе! — на центральной башне, на сторожевых вышках у ворот, на каждой, даже самой тесной площади! Каждый день в полдень они оживали, и их оглушающий, гулкий звук мчался по улицам города, врывался в каждый дом, славя солнце в пике своего света, и вместе с колокольным звоном разнося эту славу далеко за пределы города… Но не только их звук помнил Кравой: до сих пор в его сердце звучал другой звон — звон мечей, а вместе с ним — крики убиваемых эльфов, среди которых был и крик его матери — златокудрой Хаисэль. Все это было до боли живо в молодом краантль — оттого-то так и волновалось его сердце при звуке гордых песен, а их слова еще долго звучали в его душе после того, как певец умолкал!

«И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля, и сам Кайлал…» — солнечный эльф вздохнул и с досадой взъерошил свои золотые волосы, тщетно стараясь скрыть волнение. «Он верит, — верит! — что когда-нибудь это произойдет, и его город оживет, и лучи солнца будут снова сиять на его золотых башнях, и звон колоколов Краана вновь разольется по бескрайним равнинам!..»

***

Но молодость не умеет долго грустить. После полуночи песни умолкли, и старшие эльфы покинули круг. Словно сбросив неудобные парадные одежды, юные дети луны и солнца сразу почувствовали себя намного свободнее. Все громче звучал заливистый смех, все чаще сыпались шутки, молодые воины хвастались успехами в учениях, кто-то присматривался к будущим кейнарам, в задних рядах раздавались звуки поцелуев. Больше всех веселилась Моав. Она звонко смеялась, шутила, слушала последние городские новости. Словно и не было долгих лет разлуки. Так же, как и раньше, она сидела у огня рядом с Кравоем, то и дело отворачиваясь от едкого дыма, шедшего в их сторону.

— Плохой вечер — хорошая ночь! — кричали с другой стороны круга, так всегда утешали тех, кому не повезло с местом у костра, вероятно, подразумевая, что те, на кого веяло дымом, уходили домой раньше остальных.

Молодой жрец солнца смеялся, утирая слезящиеся глаза, и тайно мечтал, чтобы на этот раз поговорка обернулась правдой… Улучив минуту, он незаметно взял Моав за руку. Почувствовав прикосновение, она замерла, затем быстро продела свои пальцы сквозь его и сжала их с такой силой, что Кравой чуть не вскрикнул от неожиданности. Ее ладонь была непривычно горячей и влажной. В следующее мгновение она вздрогнула всем телом — резко и как-то судорожно, и быстро выдернула руку. Солнечный эльф удивленно воззрился на нее — она теперь сидела, отвернувшись, и часто дышала. Он уже вообще ничего не мог понять. Густой столб дыма взвился в их сторону, заставив Кравоя уткнуться лицом в рукав.

— Да это же огонь тянется к своей душе! — предположил кто-то, но развить эту тему не успел.

За спинами сидящих послышалась какая-то возня. Молодой эллари с утонченным лицом испуганно махал рукой, словно его укусил дикий зверь. Рядом с ним, возмущенно сверкая большими голубыми глазами, сидела красивая белокурая девушка.

— Илайна, ты чего! Я же просто так! Уже и обнять нельзя… — обижено вскричал юноша.

Взрыв смеха громом раскатился под ветвями векового дуба. Неудачливый кавалер смутился.

— А ты попробуй позагорать! — раздался из толпы чей-то задорный голос. — Илайна еще вчера говорила, что предпочитает солнце луне… Она и так вон какая розовая — точно с краантль поцеловалась!

Щеки девушки и впрямь сияли ярким здоровым румянцем. Все взгляды, словно по команде, обратились к сидящему подле Моав Кравою — ни для кого не было секретом, что голубоглазая красавица давно благоволит к молодому жрецу солнца. Но тот лишь рассмеялся.

— Смотри, Илайна, как бы огонь не обжег твои прелестные крылышки! — весело крикнул он, оборачиваясь назад.

Все снова рассмеялись. Все, кроме Моав — весь вечер такая веселая, она вдруг умолкла, зардевшись не хуже бойкой Илайны. К счастью, ночная темнота скрыла ее смущение… В кругу еще некоторое время подшучивали над укушенным эллари, но вскоре все о нем забыли, отвлекшись на что-то не менее увлекательное.

Любители посиделок разошлись лишь под утро. Тепло попрощавшись со всеми, Моав побрела к замку, ее провожал неизменный Кравой. У лестницы они остановились, дальше им было не по пути. Жрец солнца потупился, лихорадочно придумывая, что сказать. Ему так не хотелось отпускать Моав в этот вечер. Усилием воли он поднял на лунную эльфу умоляющий взгляд — одно лишь ободряющее слово, один теплый взгляд, и он откроет ей свое сердце, скажет все нежные слова, теснившиеся в нем столько лет! Но юная веллара молчала, не поднимая глаз, и лишь нервно перебирала кружева у себя на рукаве. Кравой хотел было что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука. Слова комом встали у него в горле, в груди и под ложечкой занемело. Полыхнув смущенным румянцем, он быстро поцеловал Моав в щеку теплыми губами и пожелал спокойной ночи.

***

Так же, как и предыдущий, весь последующий день Моав провела в компании Кравоя. Он зашел к ней, лишь только она проснулась; разумеется, он не признался, что уже несколько раз подходил на цыпочках к ее двери, дожидаясь, пока за ней послышится хоть малейшее движение — как и все эллари, Моав терпеть не могла ранних подъемов.

Упаковав в коробку пирожные — вдруг прогулка затянется — друзья отправились в сад. Свежий весенний ветерок трепал их волосы, на небе, будто специально, ни одной тучки. Кравой то и дело взглядывал на Моав — в этот ласковый мартовский день она казалась ему особенно прелестной. Плотное голубое платье с ткаными узорами нежно подчеркивало стройную фигурку, поверх него был накинут серый шерстяной плащ, тонкие волосы стягивала лента. Кравой же был одет намного легче. Несмотря на то, что дни были еще прохладными, он был в одной лишь тонкой шерстяной котте, обшитой золотом по запястьям и горловине — сколько его знали в Рас-Сильване, он никогда не мерз.

Петляя между деревьями, они вскоре зашли в самый дальний конец сада. Когда-то здесь проходила городская стена, однако с тех пор город разросся, и от нее остался лишь небольшой кусок каменной кладки. Моав и Кравой еще в детстве облюбовали этот заброшенный уголок — летом здесь водились зеленые ящерицы, ползали неторопливые жуки, а в густых кустах прятались гнезда зябликов и сорокопутов.

Кравой помог подруге взобраться на стену и, ловко запрыгнув, уселся рядом. Голубая коробочка с пирожными тут же была вскрыта, настроение у обоих эльфов было самое радужное. Они смеялись, как и много лет назад, говорили обо всем на свете, сидя на полуразрушенной стене, и даже молчать рядом друг с другом было легко и приятно. Кравою казалось, что они продолжают давно начатый разговор — годы разлуки как будто стерлись для этих стройных детей солнца и луны; как цветы на одном лугу, они смотрели в одно небо, радовались одному ветру, и не было в мире сердец ближе и теплее… Яркая тень от стены ползла по траве, становясь все длиннее; на ее краю, точно прильнувшие друг к дружке воробышки, темнели две тени поменьше — одна потемнее, другая — чуть более прозрачная.