Советская правда - Всеволод Анисимович Кочетов

Во время войны мне не раз приходилось слушать в рассказах то ли партизан, то ли колхозников, выбравшихся из немецких тылов, то ли от наших разведчиков о зверствах полицаев, разномастных «городских голов», «сельских старост», каких-то «управляющих». И каждый раз выяснялось, что очередным «головой», «старостой», «полицаем» оказывался кто-либо из тех, у кого были счеты с Советской властью: кто-нибудь из «бывших», и чаще всего из бывших кулаков.

Анатолий Калинин художественно проследил этот типичный путь бывшего кулака в немецкие прислужники.

Так вот, Варвара жарит блины, а в избу входят четыре советских разведчика. Они связывают пьяного Жорку и, увидев блины на столе, усталые, намерзшиеся, садятся закусывать. Всем строем мыслей, всем ее языком показывает автор, до чего же ненавистны Варваре эти люди – советские солдаты. Они для нее «бугаи», они «жрут», глотают «в четыре горла», «по морде видно – из трактористов», «лакают»…

Варвара узнает из разговоров, что среди разведчиков двое – родные братья. Это только пуще заставляет ее думать о других братьях – о своих сыновьях.

И она не просто думает, она действует. Чтобы спасти сына Жорку, Варвара посылает внучонка в соседнее село, где находится Павел, где стоят немцы, чтобы оповестил тех и чтобы поскорее пришли они на помощь.

Они и приходят. Начинается перестрелка. Трем разведчикам удается отойти. Один же, прикрывавший их отход, успевает только спрятаться в сарае, где стоит корова.

Варвара увидела его там. Он просит ее:

«Мамаша… молчите про меня. У меня тоже есть мать».

Варвара выходит из сарая и молча, рукой, указывает немцам и своим озверелым сынкам на сарай. Ее жест с ужасом видит сквозь забор соседка.

Сарай поджигают. Разведчик пытается, отстреливаясь, уйти. Но Павел убивает его в упор из карабина. Жорка с остервенением топчет мертвого ногами.

Проходит время, наступают советские войска. Жорка и Павел участвуют в боях против них, заняв удобную позицию, косят наших солдат из пулемета. Варвара несет своим сыночкам провизию, залегает на поле под огнем и все видит. Она молит бога, чтобы победили не русские, а немцы.

В этом бою погибает брат убитого Павлом разведчика. Его убил тот же Павел. Но убивают и Павла. Жорка сдается в плен.

Убитых хоронят. Жорку судят, ссылают, может быть, туда же, куда и родители его были когда-то сосланы.

А как быть с Варварой? Она выдала разведчика.

Долго идет следствие. Жест ее видела только соседка, да и та стала мало-помалу сомневаться: уж верно ли Варвара указывала на сарай? Может, за ухом почесала? Трудно в такое поверить, чтобы советская женщина предала советского человека немцам.

Так дело и замялось. И вновь бы поила Варвара нестойких ревизоров и фининспекторов вином, и жили бы счастливо дочь ее Ольга Табунщикова с мужем своим, сержантом Отечественной войны Дмитрием Кравцовым, если бы…

Если бы на хутор, навестить могилки своих сыновей, тех братьев-разведчиков, что были убиты Павлом Табунщиковым, выданных Варварой Табунщиковой, не приехала откуда-то издалека их мать. Она вошла во двор к Варваре – ей показали этот двор, – спросила:

«Здесь живет Табунщикова Варвара?»

Может быть, впервые в жизни по-настоящему страшно стало кулачке Варваре. Уж очень просто и вместе с тем страшно смотрели на нее чем-то знакомые глаза за стеклами очков.

Пришедшая пояснила: «Говорят, у нее во дворе убили моего сына, и я хотела ее расспросить…»

Кулак может подкупить одних, обмануть, обвести вокруг пальца других, предать третьих… Но есть такое, перед чем и он не выстоит. Варвара рухнула наземь перед матерью двух сыновей-разведчиков. Ее разбил паралич.

Она лежит теперь, неподвижная, пригвожденная своими преступлениями, всей своей жизнью к постели. Но сколько еще может, столько и причиняет неприятностей зятю и дочери, которую в отличие от сыновей не так уж сильно любила. Ольга и Дмитрий выносят за нею горшки. Бывает, фронтовик Дмитрий кричит на свою ни в чем не повинную жену: «Я тут с тобой и с твоей проклятой матерью своих погибших товарищей предаю!» Доходит дело до побоев, до звонков в милицию.

Такова повесть, написанная отличным, точным, выразительным языком, написанная с тех же единственно верных позиций, с каких смотрел на жизнь и автор романа «Мать», – с позиций борьбы классов. Отсюда неопровержимая жизненная и художественная логика повести, ее подлинная народность и партийность, закономерность изображенных в ней судеб.

Представляю, что бы на таком жизненном материале могли навыстраивать проповедники «общечеловечности» в литературе и искусстве: «Варвара – женщина, Варвара – мать. Даже зверь защищает своих детей. А уж человеку, Варваре Табунщиковой, – ну, как не понять ее, как не простить?» То, что она выдала разведчика, об этом бы, пожалуй, не помянули, а если бы и помянули, то нашли бы, как оправдать ее: женская слабость, дескать. Наговорили бы о «гуманизме», о человеческой «доброте». Еще бы сказали, что она за сыновей не отвечает, и т. д. и т. п. Словом, все мы люди, все мы человеки.

А мы, пока мир разделен надвое, не просто люди и человеки, мы все принадлежим к тому или иному классу, к тому или иному социальному миру, и эта принадлежность определяет все: и наши поступки, и логику нашей жизни, и наши судьбы.

Под пером писателя, смотрящего на жизнь с «общечеловеческих» позиций, Варвара легко может быть превращена в страдалицу, страстотерпицу, почти в святую, на каких-де держится вся жизнь на земле. Казалось бы, и верно: труженица, накопительница, любящая мать, не знающая ни сна, ни покоя…

А очерченная пером писателя, метод которого – социалистический реализм, Варвара встала перед нами во всей своей правде. Это, я бы сказал, не эхо войны, а эхо не таких уж и давних классовых битв в нашей стране. Класс кулаков перестал существовать – это одна из крупнейших побед Советской власти, – но частицы кулацкой души то там, то здесь еще могут портить нашу общественную атмосферу.

Повесть Анатолия Калинина учит видеть их, эти частицы, не забывать о них. Это не добренькая, не благостная повесть. Она суровая. Но в каждой строке ее – правда.

Размышляя над хорошей книгой

Прочитав название – «Саламандра», я долго не мог взяться за чтение самого романа. Название отпугивало, казалось надуманным, искусственным. За таким названием невольно чудились или тягучая бытовщина, которую иной раз пытаются «приподымать» с помощью неожиданного заголовка, или вовремя не использованные отходы воспоминаний автора о его далеком прошлом, какая-нибудь зеленоглазая «саламандрочка», которая мелькнула в пламени молодых страстей да вот уже многие десятилетия так и не дает покоя сочинителю.

Трудно найти хорошее, яркое и точное название произведению, это знает каждый из пишущих, а