Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон

Дождь лил как из ведра, слышно было хлюпанье воды, стекавшей по водостокам. Люсьенн быстро пробежала к себе в комнату по коридорам, где гулко отдавались раскаты грома и, стихая, превращались в нескончаемый, долгий стон.

Ее освещенное окно послужит Марку сигналом, давая знать, что он без помех может войти к ней. Он пройдет через пустой гараж, ключ от которого остался у него. Она чувствовала себя такой счастливой, сердце ее переполняла любовь. Поправив прическу, она вдруг решила надеть другое платье, но тут раздался стук в дверь. Пришел Марк. Не успела она ответить, как дверь уже отворилась. На пороге, глупо ухмыляясь, стоял Рагно. Люсьенн торопливо схватила лежавший на кровати рабочий халат и поспешно накинула его. Испуг ее, казалось, очень понравился управляющему. «Ничего, малышка, не бойся», — сказал он и стал медленно приближаться к ней, по-прежнему едва заметно усмехаясь. «Уходите! — со страхом сказала она. — Уходите сейчас же, или я закричу!» В голосе ее слышалась скорее мольба, чем гнев. «Дурочка! Милая дурочка! Кричи сколько угодно, все равно никого нет!» От него противно пахло кальвадосом. «Если бы ты знала, как давно я искал такого случая!» — добавил он, подмигнув. Догадавшись, что она хочет проскользнуть к двери, он притворился, будто пропускает ее. Но как только она бросилась туда, он схватил ее за плечо и повернул лицом к себе. Она стала яростно отбиваться, надувая щеки, словно кошка, его это рассмешило и еще больше раззадорило. Она не успела застегнуть свой халат. Он распахнул его и прошептал: «Я уже видел однажды эту красивую маленькую грудку, только мраморную!» Рывком ей удалось высвободиться, и она спряталась за кровать, жалобно причитая от ужаса. «В чем дело, моя красавица? Уж не хочешь ли ты уверить меня, будто ты нетронутая девственница? Зачем ломать комедию! Ничего плохого я не хочу!» Все еще улыбаясь, он говорил ласковым голосом, не сомневаясь, что сумеет в конце концов успокоить ее, подчинить своей воле. Он и не такое видывал. Правда, эта девушка немного строптива, но он все равно добьется своего. «Уходите, — сказала она, — умоляю вас!» Этот просительный тон он счел добрым знаком, стало быть, она готова сдаться. «У тебя красивые глаза, — говорил он все так-же ласково. — Зачем же плакать, моя милая?» С этими словами он осторожно стал продвигаться к ней, огибая кровать. На этот раз, зажатая в углу, она и в самом деле попала в ловушку, еще мгновение, и ей уже не убежать. Она рванулась, но он с поразительным проворством очутился возле нее, преградив ей путь и схватив за руки, она отчаянно трясла головой, упираясь всем телом. И в этот самый момент дверь распахнулась.

«Чего тебе здесь надо, дурак!» — сказал Рагно. Он отпустил Люсьенн. «Убирайся, да поживее! Однако как ты сюда попал?» Опьянения как не бывало. Улетучилось. Он понял. Взгляд его перебегал от Марка к Люсьенн. «Ах, вот оно что! Развлекаемся, стало быть, втихомолку!» Ярость душила его, и, конечно, в эту минуту он все еще верил в свою власть над Марком, но тут вдруг с удивлением увидел, как парень решительно шагнул к нему с потемневшими внезапно глазами. «Стой!» — приказал он. Не тут-то было. Рагно отступил. «Я не знал, что у тебя шашни с этой девчонкой! Боже мой, это меняет дело!» Он снова отступил к самому окну, чувствуя за спиной яростное кипение дождя. Комнату заливал яркий свет, Люсьенн рыдала, закрыв лицо руками, и зеркало шкафа, к которому она прислонилась, посылало ей горестное отражение. Рагно хотел объясниться, пойти на мировую. Но ему не удалось увернуться от удара, «прямого удара» опытного боксера. Он пошатнулся и, несмотря на разбитую щеку, попробовал все-таки пробраться к выходу. Следующий удар раскроил ему губы, отчего рот наполнился кровью. Перемахнув через кровать, он бросился в другую сторону, присутствие Люсьенн смущало его, а главное, его охватила паника при мысли, что этот верзила однажды уже убил человека своими железными кулачищами. «Перестань, — задыхаясь, произнес он. — Давай лучше поговорим!» Марк пошел в обход кровати. Самое страшное было то, что за все время он не вымолвил ни слова, не ругался, не угрожал, зато в глазах горел жестокий огонь, отражавший желание крушить и уничтожать. Расстояние между ними становилось все меньше. Управляющий сунул руку в карман. «Стой!» Увидев револьвер, Марк даже не дрогнул. «Я ничего ей не сделал!» — в отчаянии крикнул Рагно. Марк был от него всего в двух метрах, слегка наклонив корпус, он, казалось, собирался развернуться, чтобы точнее нанести удар. Прижатый к стене, Рагно выстрелил, услыхав прозвучавший будто эхо скорбный крик Люсьенн. Какое-то мгновение Марк раскачивался из стороны в сторону, словно под порывами сильного ветра. Хотя на самом деле ветер был не такой уж сильный. А между тем Марк чувствовал, как он неудержимо клонит его к земле, как уносит в своем неодолимом вихре куда-то очень далеко, далеко от Люсьенн, от этой комнаты, от этого света…

Пьер-Луи Рей

ОТЛИВ

Часть первая

I

Когда идешь вдоль Парковой аллеи, то название перпендикулярной к ней улочки Луи Пастера угадываешь моментально, стоит лишь заметить голубую эмалевую табличку, хорошо различимую паузком бледно-сером выступе углового дома. Буквы надписи появляются друг за дружкой, скачками, начиная с последней, и когда приходит черед «с», то любой приезжий без труда узнает название целиком — в каждой или почти каждой коммуне Франции есть своя улица Луи Пастера. Но еще до того, как, прочитав табличку до конца, прохожий получает ставшее ненужным подтверждение уже известного ему факта, он неожиданно смекает, что благодаря сплошь застекленному углу бара «Куница» ему не грозит столкнуться с кем-нибудь нос к носу на пересечении улиц. Вот и сегодня Дени осторожно поглядывает сквозь стекла бара поверх смутных силуэтов посетителей. Улица Луи Пастера кажется пустынной. Однако из-за слишком узкого тротуара Дени вынужден проявлять ловкость канатоходца, чтобы втиснуться в эту тесную артерию, перед которой нет никакого запрещающего знака и куда тем не менее не осмеливается въехать ни одна машина; должно быть, здесь положились на здравый смысл водителей, которые иначе неминуемо срезали бы угол, выскакивая при этом на тротуар и, вероятно, задевая стены. Доморощенный модернизм бара на углу должен был бы осквернять достоинство строгих фасадов, но положение спасала сама его неуместность, его чужеродность общему облику улицы. К тому же одну из дверей «Куницы», выходящую на Луи Пастера, посетители предпочитают не замечать и пользуются главным входом, расположенным на Парковой аллее.

Поразителен контраст между пестротой Парковой аллеи, гудящей от толпы покупателей, и холодной строгостью улочки, ведущей посвященных к собору, где благодаря весьма удивительной системе указателей, практически не бывает случайных людей. Едва ступив на улочку, можно без риска сойти с крохотного и неудобного для ходьбы тротуарчика, и тогда примыкающий к «Кунице» дом откроет взору свою внушительную дверь вишневого дерева с щедрой россыпью вбитых в нее гвоздей. Неплотно сходящиеся створки выдают ручную работу. В тот первый раз Дени, почувствовав, как безвольно прислонилась к двери Элен, ощутил смутное беспокойство и разжал объятия, но не из робости, как она его потом упрекала, а потому что дверь, видимо, плохо запертая изнутри, заходила ходуном, и казалось, вот-вот распахнется. Сегодня перед тем, как дернуть шнур звонка, он вновь оглядывается, чтобы еще раз убедиться в том, что улица пустынна; бесполезная предосторожность, ведь нужно ждать долгие секунды, пока на неслышное снаружи звяканье не придет прислуга. Дени не узнает хрупкую девушку, которая открывает ему дверь.

Каким-то образом он вдруг оказался в небольшой гостиной, в глубоком, мучительно сковавшем руки кресле, напротив родителей Элен. Очевидно, он произнес какие-то заранее приготовленные, подходящие к случаю слова, по крайней мере, так ему кажется. До него доходит монотонный, безразличный голос г-на Деруссо. Дени не должен винить себя в самоубийстве Элен; полюбить его, молодого человека без средств, заставила ее безграничная романтическая душевная щедрость; убеждая ее, что не может на ней жениться, Дени прислушивался к голосу разума; жить в стесненных обстоятельствах она бы не смогла. Г-жа Деруссо хранит молчание. Приподняв подбородок, она поворачивает свою птичью головку от одного к другому, словно оператор, следящий за непрерывностью контакта, затем резко встает, одновременно с мужем — с какого-то момента она следила за ним взглядом, как следят за взмахом дирижерской палочки. Она остается непроницаемой даже тогда, когда Дени сгибается перед ней в поклоне, хотя, впрочем, он не видит в этом никакой враждебности, скорее нечто вроде социальной условности, похожей на ту, что запрещает адвокату разговаривать с противной стороной. Театральные жесты г-на Деруссо похожи одновременно и на знак предупредительности, и на то, что Дени выставляют вон. Отворив дверь, хозяин указывает ему пальцем на улицу, подобно судье, удаляющему игрока с поля. «Сегодня базарный день. Парковая аллея забита транспортом. Вы сбережете время, если двинетесь в объезд». Так феодалы, не довольствуясь тем, что выгоняли чужаков из дома, приказывали проводить их до ворот города.