Призрак Мими - Тим Паркс

На лице негра, неподвижно глядевшего сквозь лобовое стекло на статую в каменном капюшоне за воротами, проступила слабая улыбка. Дробь резко оборвался.

– А я знаешь что думаю, босс?

– Что?

– Я думаю, есть более простые способы избавиться от жмурика.

– Например?

– Река. Горы. Очень надежно.

Моррис задумался. Уверенность постепенно возвращалась.

– Нет, и этот способ хорош, – возразил он. Затем, призвав на помощь то, чего и сам не понимал (от этого было приятнее вдвойне), добавил: – Верный способ.

К чести Кваме, он не задавал вопросов.

– Ну так давай проверим, – только и сказал он.

Негр выбрался из машины и зашагал к кладбищенским воротам. Провожая его взглядом, Моррис, думал, что явление негра на Виа-деи-Джельсомини, несомненно, собьет цены на недвижимость – вот и плата Создателю, до сих пор хранившему его на долгом и трудном пути. Выйдя из машины, Моррис задержался у лотка и купил три местных газеты.

Десятью минутами позже Кваме изучал склеп и угол, где будут сложены гробы, а Моррис, опершись на колонну, изучал тупой расистский заголовок: «ЭМИГРАНТЫ – ПЕДИКИ-УБИЙЦЫ? ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ БИЗНЕСМЕНА». Он с интересом отметил, что в газете не упомянуто любовное письмо, которое, без сомнения, обнаружили среди бумаг Бобо, но молчание лишь подтверждало, что от прессы, как и от полиции, нельзя ожидать полной информации. Никогда нельзя забывать, что они могут знать то, что ему неизвестно, или то, что он считает тайной.

Например, чей был тот анонимный звонок.

Глава двадцатая

После обжигающего ночного воздуха; запаха смерти и ее влажных прикосновений, жутких красноватых фонарей, стука переброшенного через кладбищенскую стену тела, туго затянутых шурупов в крышке гроба, костей, черепа и истлевших дорогих одежд; после горячечного шепота, работы отверткой поверх незрячего лица и наконец – долгой езды вверх по холмам, где следы терялись в снегу на крутых откосах, – Моррис чувствовал, что его преступление сокрыто более чем основательно. Над закрытым гробом он произнес краткую молитву: «Requiescat in pace» [15] и поцеловал другой гроб, где покоилось мертвое тело дорогой Мими. Затем, забыв присоединить к Бобо то, что осталось от синьора Тревизана (вот именно: трудами, а не фортуной!), он просто сложил кости в большой пластиковый мешок и кинул в мусорный бак. Теперь остается вымыть руки, и все улики против него растворятся. Вместе с ними смоется грех… если он вообще был.

Но не мне судить об этом, подумал Моррис.

Когда Кваме вернулся в «мерседес», отделавшись от «ауди», Моррис обнял его и крепко прижал к себе. Тело негра источало замечательный аромат жизни, а его мощное объятие вселяло уверенность. Они посидели так немного, а затем, отстранившись друг от друга, рассмеялись. Двое мужчин хохотали как безумные, сидя в темной машине в предгорьях Альп, где снег мерцал безлунной ночью на каменистых склонах.

На обратном пути они заехали на завод, чтобы Кваме мог вернуться на работу. Причиной его отлучки они договорились называть подсчет запасов картона на складе. Отъезжая в ясную холодную ночь, Моррис переживал одновременно счастье и сильнейшую потребность быть щедрым и великодушным. Разве можно было устроить лучше – сразу для всех? И могли ли эти бедняги надеяться на такого хозяина, как он? Приближаясь к дому в третьем часу, Моррис даже запел, крутя баранку на пустой дороге, про тело американского героя Джона Брауна, которое, само собой, лежит в земле сырой. Все-таки похороны – слишком тяжкое испытание.

Через пять минут он подъехал к вилле в Квинцано и, все еще напевая, вышел из машины, как вдруг из темноты вырос ожидавший его карабинер. Блеснули и защелкнулись на запястьях наручники. Голос с сильным южным акцентом произнес уже ненужную фразу:

– Синьор Дакворт, вы арестованы.

В первую секунду ощутив холодное прикосновение металла, Моррис решил признаться во всем. Дух его и нервы целиком провалились в какую-то зловонную жижу, так что наилучшим выходом казалось немедля исторгнуть ее из себя, очиститься, убедиться наконец, что все позади. На мгновение ему захотелось оправдаться, объяснить, как разумно и правильно он поступал, и что свои преступления он не обдумывал, но выстрадал, что все произошло помимо его воли. Он даже собирался рассказать, что Массимина сама простила его, что они часто разговаривали и именно она предложила – нет, приказала – убить Бобо!

Но два молодых карабинера просто усадили его на заднее сиденье «альфетты» и без всяких расспросов, а тем более без физического насилия (которое, несомненно, заставило бы Морриса, панически боявшегося боли, признаться в чем угодно) повезли в свой штаб в Квинто. Один тут же закурил. Моррис попросил потушить сигарету, объяснив, что в таких обстоятельствах его может стошнить от дыма. Карабинер тотчас повиновался; его подчеркнутая вежливость приободрила Морриса. Может, ничего еще не потеряно. А даже если потеряно – притворяясь непонимающим, он ничего не проиграет.

– И долго вы меня здесь ждали? – спросил он испытующе. – Должно быть, совсем продрогли.

По крайней мере, узнает, как давно им известно, что его не было дома. Но карабинеры, несмотря на свою репутацию дуболомов, отделались замечанием, что все объяснения последуют позже. – Я могу позвонить жене? – продолжал Моррис. – И своему адвокату? – На самом деле он не знался с адвокатами, поскольку считал, что юристы отпугивают удачу. – Понимаете, – намекнул он на мужскую солидарность, которую всю жизнь презирал в душе, – не хотелось бы, чтобы она превратно истолковала мое отсутствие.

Тот, что вел машину, слегка хихикнул. Другой сказал:

– Все в свое время.

Прошло еще пять минут, и Моррис почувствовал себя человеком, который свалился в темноте с обрыва и уже считал себя покойником, как вдруг обнаружил, что жив, и принялся проверять, все ли кости целы.

– Понимаете, я только сегодня утром узнал, что она беременна. Жена, я имею в виду. Вдруг решит, что я от нее сбежал из-за этого.

Спереди донесся еще один смешок. Суровый карабинер проворчал:

– Complimenti.

В неожиданном приступе болтливости, совершенно ему не свойственной, и неконтролируемого веселья – ведь, в конце концов, происходящее выглядело абсолютно нереальным – Моррис спросил:

– А что, вы действительно собираетесь меня в чем-то обвинить?

Хихикавший водитель умолк. Наступила пауза. Затем его напарник сказал:

– Omicidio. Premeditato e pluriaggravato.[16]

Они въехали в распахнувшиеся железные ворота казармы. Хрупкая уверенность Морриса улетучилась быстрей, чем воздух из проколотого детского шарика. Скорчившись на сиденье, он поджал колени и крепко обхватил их руками, в отчаянии чувствуя, как стремительно вытекает его любовь к себе. Прихватив зубами штанину, он сильно прикусил кожу под ней. Предумышленное! С отягчающими! Когда дверца машины открылась, карабинерам пришлось минуты три уговаривать его выйти.

Камера была из бетона, с белеными стенами и зарешеченным окошком. В ней стояли две койки, на одной лежал тучный человек с растрепанными волосами, не то храпя, не то жалобно стеная при каждом вдохе. Теплый воздух был слишком сух из-за раскаленных батарей. Над железной дверью со смотровой щелью висел непременный Христос. Когда свет погас, Моррис с интересом отметил, что распятие, сделанное из светящегося пластика, слабо мерцает в темноте. Он не мог заснуть от жалости к самому себе и долго изучал невзрачную фигурку обреченного на смерть Властелина Вселенной. Человека, которого обожали и которому поклонялись две женщины, больше всего значившие в жизни Морриса: Массимина и мать. Эта мысль тут же породила менее приятную. Знают ли карабинеры о Мими? Что еще они обнаружили? Моррис перебирал в уме события двух последних безумных дней. Какие доказательства они успели обнаружить, какой мотив откопали? Что ему предъявят завтра утром? Неужели они уже нашли завернутое в брезент тело в гробу старого Тревизана, или выследили их с Кваме в холмах?

И какое алиби он мог представить на сегодняшний вечер, не договорившись заранее с Паолой? Каким же идиотом, каким олухом царя небесного он был, понадеявшись на крепкий сон жены! Моррис ненавидел себя за глупость. По таким ублюдкам тюрьма просто плачет! Сосед по камере вновь судорожно вдохнул и застонал во сне.

Или же Массимина нарочно потребовала убить Бобо, чтобы Морриса арестовали и наказали за ее смерть? Могут ли призраки устраивать ловушки?

– Мими, – выдохнул он, – я всегда думал о тебе одной… Мими?!

Ответа, разумеется, не последовало, но маленькое распятие над дверью, словно в утешение, казалось, замерцало чуть ярче. Моррис снова присмотрелся к нему. Голова в терновом венце, бессильно склоненная набок, аккуратно изломанное тело. Фигурка, казалось, предлагала отрешиться от всех печалей. «Истомленный душой и избитый грехами…» – всегда напевала мать, прежде чем усесться за стол. Моррис смотрел на распятие, и впервые в жизни – в камере у карабинеров в пятом часу ночи – его посетила ясная мысль: от любых невзгод можно избавиться с помощью религии. Без остатка принести свое ничтожное «я» в жертву великой Истине, Добру, заслужить себе скромное место среди праведников. Не трудом – этого ему отныне не дано, – а верой.