История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Терпение его истощилось. Продолжительные переговоры, во время которых папа всегда пристрастно принимал сторону ломбардцев, только увеличивали упорство городов. Храбрые горожане затрудняли сообщения Германии с Италией ставили препятствия для сношений имперского сейма с верхнеитальянскими городами и не пропускали больше никаких немецких войск через альпийские проходы. Этого было слишком много для гордости великого императора. Сев в сентябре на коня, чтобы идти на Мантую и тем начать войну с союзниками, он схватил императорское знамя и воскликнул: «Странники свободно ходят по всему свету, неужели же я не могу свободно двигаться в границах собственного государства?» С уверенностью в своем праве начал Фридрих II войну против того ломбардского союза, которым был побежден его дед. Легитимный принцип, трагическое заблуждение погубили его славный род. Не сияет ли ярче мудрая умеренность Барбароссы при сопоставлении с заблуждением его гениального внука, который устремился против течения века и нашел в нем свою гибель? В общинах была уже заложена будущность мира; в них уже, а не в империи заключался принцип культуры; их победа соответствовала требованиям времени, а через них и победа папства, так как церковь и теперь, как в XII веке, выступила защитницей городского класса и его свободы и из этого современного источника могущества почерпала для себя молодящие силы. В великой борьбе принципов, которая теперь снова должна была начаться, ближайшим и практическим объектом были отношения инвеституры между городами и империей, а высшим и последним – независимость итальянской нации, которая уже не признавала притязаний германского императора на Италию как на свое наследственное владение. Рядом с городскими общинами стояло сделавшееся народным папство, боровшееся за земную основу своего могущества – итальянское церковное государство, на которое оно именно смотрело как на символ своего миродержавства. Оно боролось за свободу от государственной власти и стремилось через унижение империи перед трибуналом Святого престола достичь осуществления своих притязаний на это миродержавство. Городские республики служили для пап предлогом и средством для защиты своего собственного дела, которое в принципе не имело ничего общего со стремлениями итальянских городов, но через идею национальности тесно переплеталось с ними.

Вся Италия была вовлечена в новую борьбу государства с церковью; обе власти стремились к господству над Италией, одна в силу гибеллинского принципа монархического единства, другая в силу иерархического идеала, опирающегося на гвельфские стремления к национальной независимости. Снова центр тяжести истории находился в Италии – родине тех противоречий, которые постоянно волновали человечество. Войны, потрясавшие прекрасную страну, составляли величие ее средневековой жизни; ее славнейшие времена, ее прекраснейшие проявления любви к отечеству относятся к эпохе швабского дома.

Сильный гражданский дух итальянских городских союзов – этот быстро и ярко прошедший культурный феномен – не пережил времен Гогенштауфенов. Великие идеи гвельфов и гибеллинов вскоре после того потонули в мелочных, местных, партийных раздорах между дворянством и горожанами, и славные республики сделались наконец добычей наследственных тиранов, не думавших ни о нации, ни

Если бы Фридрих II подчинил себе ломбардцев, то он соединил бы Италию под своим скипетром. Поэтому папы были естественными сторонниками союза, в котором со времени потери норманнской поддержки в Сицилии они видели единственную ограду для церкви. Они нашли себе также защиту в тусцийском и умбрийском городском союзе, где гвельфская Флоренция, постоянная противница итальянского объединения, а также Витербо, Орвието, Ассизи и Перуджия, служившие постоянным убежищем для пап, оказывали им неоценимые услуги. С большой осторожностью и без явного нарушения права папа приступил к делу; с такой же осторожностью действовал и император. Каждый из них еще боялся могущества другого. Но ничто не могло помешать возникновению новой открытой войны между противниками, из которых один намеревался восстановить старинное могущество империи, а другой продолжал утверждать, что всемирная власть и по церковному и по государственному праву принадлежит Святому престолу.

«Головы королей и князей, – писал Григорий Фридриху, – склоняются к ногам священников, и христианские императоры должны подчинять свои действия не только одному римскому папе, но и другим представителям духовенства. Господь предоставил лишь себе суд над Святым престолом, суду которого во всем тайном и явном он подчинил весь мир. Всему миру известно, что миродержавный монарх Константин с согласия сената и народа города Рима и всего римского государства признал как право, что наместник верховного апостола есть повелитель во всем свете над духовенством и над всеми душами, а также имеет господство над всеми земными вещами и телами. И так как он признавал, что тот, кому Бог передал небесную власть над землей, должен быть правящим судьей и в мирских делах, то он передал римскому папе знаки императорского достоинства и императорский скипетр, город Рим со всем его округом, который ты хочешь отвратить от нас, соблазнив своим золотом, и империю на вечные времена. И считая нечестием, чтобы земной император пользовался властью там, где глава всей христианской религии поставлен правителем от небесного царя, он предоставил Италию в управление папе, а сам нашел себе местопребывание в Греции. Отсюда Святой престол передал империю немцам в лице Карла (который со смирением взял на себя это слишком тяжелое для римской церкви бремя), но, передав через коронование и помазание твоим предшественникам и тебе судебную и военную власть в империи, папа этим не отказался от своих верховных прав; ты же нарушаешь эти права папы и не меньше того нарушаешь и свою честь, и верность, не признавая твоего собственного творца». Можно ли в виду столь безумных положений, не оскорбляя справедливости, приписать всю вину этого великого раздора только императорам? Когда Григорий IX объявил, что папе принадлежит верховная власть над всем миром и что владение церковным государством есть только символический знак этой власти, то можно ли еще удивляться тому, что Фридрих решился уничтожить этот символ? Посланники всех городов были вызваны императором летом 1236 г. в Пиаченцу; римляне, еще сердившиеся на Фридриха и имевшие на то законное основание, не явились, за что Фридрих обозвал их выродками и колол им глаза тем, что Милан, упрямый враг империи, стал теперь выше Рима.

Всякий раз, как императоры нуждались в Риме, они льстили ему, вспоминая о его древнем высоком положении, как будто величие империи и теперь еще было сосредоточено в нем. Фридрих ссылался даже на Lex Regia, выводя из него всеобщую судебную власть, которая была ему передана римским народом, тогда как папа выводил свое владетельное право на Рим, Италию и Западную Европу из баснословного великодушия Константина, а свою верховную власть судьи над императором и королями основывал на полноте власти Христа. Как раз в это время римская знать прибавила к своим титулам еще один – античный. Благородные римляне, не смеясь над собой, стали называться «проконсулами римлян», когда они занимали высокую должность в городе или в провинции и заседали в качестве подест в городском совете какой-нибудь республики или в качестве ректоров управляли каким-нибудь округом папских владений. Слишком малое для честолюбия аристократии поле действия увеличилось, особенно со времени Иннокентия III, тем что папы посылали иногда благородных римлян в провинции в качестве легатов со светской властью, а еще более тем, что их выбирали подестами в среднеитальянские города Хотя старинный титул Consul Romanorum, который аристократы носили тогда когда они составляли политическую корпорацию, противополагавшуюся общине оставался еще в это время в употреблении, но он потерял свое важное значение с тех пор, как исчезли городские правящие консулы и консулами стали называться старшины цехов; значение это перешло теперь исключительно к присвоенному высшей аристократии титулу проконсула. Возможно, что, кроме того, наиболее выдающиеся представители аристократии начали употреблять этот титул для обозначения действительного отличия их в сенате, где они образовали нечто вроде палаты пэров. Это новое титулование было официально признано в первой трети XIII века как папами, так и императором.

Императорская партия нашла тогда себе главу в лице Петра Франджипане, сына Мануила и внука Оддо. Фридриха упрекали в том, что он подкупил этого проконсула и других аристократов, чтобы возбудить беспорядки, которые снова приняли характер городской войны. Но папская партия имела сильную опору в сенаторе; замок Петра у арки Тита, Turrus Cartularia, был взят приступом и разрушен, так что Петр искал спасения в бегстве. Едва восстановилось в марте 1237 г. спокойствие, как происшедшее в мае переизбрание Иоанна Поли в сенаторы послужило поводом к новым возмущениям, потому что народная партия противопоставила ему Иоанна Цинтия, сторонника императора. Партии сражались в городе до тех пор, пока Поли, осажденный в башне Конти, согласился на то, чтобы его соперник остался сенатором. Иоанн Цинтий силой оружия сдерживал противную партию, поставил стражу к городским воротам и старался помешать возвращению папы, чего настойчиво требовала часть утомившихся римлян. Нападение на Капитолий заставило его пойти на уступки, после чего Иаков Капоччи, сын знаменитого Иоанна и брат кардинала Петра, был послан в Витербо, чтобы пригласить Григория IX возвратиться в Рим. Папа прибыл в октябре 1237 г. Народ встретил его с шумной радостью, и сам сенатор торжественно вышел ему навстречу.