Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

Но больше всего меня удивила молитва: теперь я мог читать ее то быстро, то медленно, как мне было удобно. Иногда я молился этой молитвой в такт своим шагам, когда шел лесом, иногда соразмерял ее с ударами сердца или с дыханием, когда находился в келье. Такая покаянная молитва никогда не прерывалась, даже если я пробовал ее остановить. Когда я просыпался, сердце уже молилось. Сны полностью исчезли. Я засыпал и просыпался с молитвой. Со временем я начал слышать ее во сне, вначале изредка, а потом все чаще.

Это удивительное молитвенное состояние легко передавало все мои переживания. Молитва становилась покаянной, когда мне хотелось сугубо покаяться, особенно на литургиях. Непрестанная молитва превращалась в благодарственный поток слез, если в сердце возникало желание безпрестанно благодарить Бога за все Его благодеяния. Этой же покаянной молитвой я поминал всех близких и далеких, а также усопших родных и всех неизвестных мне людей. Тогда она становилась живым молитвенным потоком горячих просьб и прошений о Божественной милости ко всем людям. Хотя слова молитвы оставались те же, сама она наполнялась новым смыслом и становилась ходатаицей о каждой душе. Сырая, промозглая осень заставила меня спуститься в нижнюю келью. Вершины гор забелели первым снегом и уже не оттаяли. Осенние вихри принялись раскачивать грозно шумящий лес. В окошко потянуло холодом. По крыше забарабанил дождь, сменившийся упругой тишиной, – в воздухе закружились первые снежинки. В дневные часы я брал в руки «Афонский патерик» и погружался в чтение житий святых мучеников и Афонских преподобных, не прекращая молиться. На одной картинке я подолгу задерживал свое внимание. На ней была изображена старинная греческая келья с маленькой церквушкой и высоким кипарисом. Перед церковью находились ступени, ведущие к каменной стене, назначение которой мне не было понятно. Что скрывалось за ней и что означало, я не мог догадаться. Лишь спустя несколько лет, паломничая по Святой Горе, я нашел это место. Оно оказалось кельей преподобного Петра Афонского на южном склоне Афона, в окрестностях Великой Лавры. Впоследствии я не раз там молился, сидя в скалах в уединенной палатке. А каменная стена ниже кельи, как выяснилось, являлась кладкой, которой закрыли пещеру преподобного Петра, чтобы никто не дерзнул в ней подвизаться.

Еще меня умиляла открытка моего друга, с которым, будучи иеродиаконами, мы вместе служили на литургиях. Затем он уехал на Афон, и я потерял с ним связь. Но он вспомнил обо мне и передал с паломниками эту открытку. Присланную мне фотографию монастыря святого великомученика Пантелеймона, с необыкновенно лазурным небом и безконечно голубым морем, я мог рассматривать часами, то плача от непередаваемого счастья, то молясь и любуясь величественным монастырем. Но ни одним помыслом я не дерзал тогда даже помечтать о Святой Горе. Все, что было связано с Афоном, мне представлялось как святая святых: монахи, монастыри, церкви, даже сама земля Афона заставляли трепетать мое сердце.

Морозы крепчали, а с ними крепло и сугубое покаяние. Особенно сильно я укорял себя за глупую ошибку юности: зачем я лучшую часть своей жизни доверял лживым помыслам, которые вначале выглядели добрыми, а через несколько мгновений обманывали меня самым жестоким образом? С зарождением в сердце самодвижной молитвы ум вошел в сердце и соединился с ним непостижимым образом, избавив меня от докучливых мыслей и переживаний. Только теперь мне открылась новая жизнь, которую полностью определяла благодатная молитва. Для нее не нужно было никаких планов. При ней оказывались глупыми и пустыми всякие мечтания, а такие страсти, как чревоугодие, гнев, похоть и уныние, выглядели так, как они есть, – гадкими и отвратительными. Теперь они отчетливо виделись в уме как враждебные силы. Эти страсти пытались вернуть мою душу к прежним рабским отношениям, когда они назойливо диктовали мне свои решения. Но теперь положение совершенно изменилось – благодатная молитва полностью пожигала их и посекала на месте.

Часто я молился Богу о том, чтобы с молитвой, поселившейся в сердце, не впасть в тщеславие и гордыню. Много историй о падениях подвижников я прочел в духовных книгах, а еще больше услышал от самих монахов, рассказывавших о том, как пали обретшие благодать и потерявшие ее из-за гордости. Сознавая в себе остатки прошлых горделивых притязаний из своей юности, я просил Господа и Пресвятую Богородицу, чтобы Христос и Матерь Божия помогли мне не впасть заново ни в какое тщеславие и гордыню. Помня наставление старца, я умолял Господа оставить меня в нищете и убожестве, чтобы самодвижная молитва никогда не ушла из моего сердца. Ни за что душа моя не хотела возвращаться на прежние пути дурных помышлений и страстей, испытывая к ним полное отвращение. Благодатная молитва сделалась для моей души неистощимой водой жизни, которую я мог пить снова и снова, никогда ею не насыщаясь.

Время от времени меня посещали помыслы о том, как я весной выйду из кельи и начну проповедовать людям о чудесной непрекращающейся молитве, о том, что любой искренне верующий человек может обрести этот Божественнный дар, если подклонит свою волю под волю Божию. Эти помыслы пытались представить мне, какие вдохновенные проповеди я мог бы произносить в церкви, какую помощь я мог бы оказать людям… Но благодать непрестанной молитвы показывала со всей ясностью всю зловредность и нелепость этих навязчивых помышлений, увлекающих душу мою на якобы добрые дела, но имеющие целью отвлечь ее от Бога и молитвы.

Иногда приходили раздумья о наставлениях старца. Если батюшка сказал, что самодвижная молитва – это только начало духовного пути, то что является его завершением? Это не было тогда открыто мне. Отец Кирилл наставлял меня следовать святым отцам, но чему следовали они? Когда я вновь углубился в Добротолюбие, в труды преподобного Макария Великого и преподобного Симеона Нового Богослова, мне заново открылась глубина их поучений. То, что раньше проходило мимо сознания незамеченным, теперь становилось ясным и