Ночной дозор - Сара Уотерс

– Нам куда?

– Хью-стрит.

Кей кивнула, по пандусу выезжая из гаража на улицу; там чуть притормозила, дав время Партридж пристроиться сзади, и вдавила педаль газа. Старичок торговый фургон, в начале войны переоборудованный в «скорую помощь», требовал, чтобы при каждой смене передачи сцепление выжимали дважды – занятие весьма утомительное. Но Кей знала все его причуды, и он шел ровно, уверенно. Еще десять минут назад за картами с Хьюзом она почти дремала. После телефонного звонка сердце кольнула тревога. Страх жил и сейчас – на такой работе бесстрашен только дурак, но Кей чувствовала себя бодрой, собранной и полной энергии.

Путь на северо-запад к Хью-стрит был мрачен: обветшалые дома в центре Пимлико с пугающей регулярностью уступали место пустырям, грудам битого кирпича, развалинам. Все еще били зенитки; меж орудийных залпов Кей различала пульсирующее нытье самолетов, вой бомб и свист реактивных снарядов. Все это очень походило на шумовое оформление ночи Гая Фокса[27] из довоенных времен, только пахло иначе: казавшийся теперь бесхитростным запах пороха мешался со слабой вонью горелой орудийной резины и едким ароматом разорвавшихся снарядов.

Слегка укутанные туманом улицы были пустынны. Во время налетов Пимлико обретал вид призрака – казалось, все жизни, которые еще недавно здесь кишели, безжалостно уничтожены или изгнаны. Когда орудия смолкали, здешняя атмосфера становилась еще более странной. Пару раз, возвращаясь со смены, Кей с Микки проходили берегом реки. Зловещая тишина была гуще, чем в деревне; вид вдоль Темзы до Вестминстера являл собой бугристую разнородную массу, словно война разодрала Лондон на части и отбросила во времени назад, превратив в ряд мрачных поселений, каждое из которых в одиночку защищалось от неведомых сил.

Подъехав к началу Сент-Джорджес-драйв, они увидели человека, полицейского резервиста, который их ждал, чтобы показать проезд к месту. Кей махнула ему рукой и опустила стекло; полицейский, неуклюжий в громоздком обмундировании и каске, с брезентовой сумкой противогаза, болтавшейся на груди, подбежал к фургону.

– Сворачивайте налево, – сказал он. – Там сразу увидите. Близко не подъезжайте, полно стекла.

Он отбежал и замахал Партридж, чтобы сообщить ей то же самое.

Кей поехала еще осторожнее. Едва она свернула на Хью-стрит, ветровое стекло облепили хлопья сажи и пыль от истолченных в крошево кирпичей, штукатурки и дерева. Свет фар, тусклый из-за притемненных ламп, густел и клубился, точно пиво, оседающее в стакане. Разглядывая дорогу, Кей пригнулась к стеклу и двигалась еле-еле; она прислушивалась к хрусту и щелчкам под колесами, тревожась за покрышки. Потом впереди, ярдах в пятидесяти, завиднелся слабый свет – фонарик бойца противовоздушной обороны. Услышав мотор, он слегка поводил лучом. Кей остановила фургон, сзади встала Партридж.

Боец подошел, снял каску, платком отер лоб и высморкался. За его спиной виднелся ряд домов, черных на фоне темного неба. Вглядевшись сквозь марево пыли, Кей увидела, что один почти полностью разрушен – фасад сплющился, превратившись в груду камней и балок, словно по нему беспечно прошлась нога бродяги-исполина.

– Что это было? – спросила Кей, когда они с Микки вылезли из фургона. – Бризантная?

Боец надел каску и кивнул:

– Стофунтовая, не меньше.

Он помог достать из фургона одеяла, бинты и носилки и повел к развалинам, фонариком светя под ноги.

– Садануло точнехонько, – говорил он. – Три квартиры. Верхняя и посередке были, кажется, пустые. Жильцы нижней все были дома – сидели в укрытии, а потом, верите ли, вылезли наружу. Слава богу, в дом войти не успели! Хозяина всего изрезало стеклом. Остальных пораскидало, сами глянете, чего с ними. Больше всего досталось бабке, ей, наверное, понадобятся носилки. Я сказал, чтоб сидели в саду, ждали вас. Вообще-то им нужен врач, но в штабе говорят, его машина угодила под бомбу…

Боец оступился и дальше шел молча. Партридж кашляла от пыли. Микки терла глаз, запорошенный пеплом. Вокруг был невероятный хаос. При каждом шаге под ногами что-то с хрустом скользило, задевая щиколотки: битое стекло вперемежку с осколками зеркала, посуда, искромсанные стулья и столы, шторы, ковры, перья из подушек и матрасов, куски расщепленных балок. Деревянные обломки удивляли Кей даже сейчас – до войны дома казались крепкими, выстроенным из камня, как домик третьего поросенка в сказке. Еще поражали небольшие кучи битого кирпича и мусора, в какие превращались даже массивные здания. Час назад в этом доме было три целехоньких этажа, а теперь осталась груда обломков в шесть-семь футов высотой, не больше. Наверное, главным в домах, как и в жизнях, что в них обитали, было пространство. Значит, суть в пространстве, а не в кирпичах.

Впрочем, задняя часть дома почти не пострадала. После хрустких развалин было странно оказаться в кухне с поднятой маскировочной шторой: на полках чашки с тарелками, на стенах картинки, горит лампочка. Однако часть потолка обвалилась, из трещин в штукатурке струились потоки пыли, свесились стропила; боец сказал, что все вот-вот рухнет.

Он провел бригаду в садик, а сам через дом вернулся на улицу, чтобы проверить соседние жилища. Кей сдвинула каску на затылок. Было темно, но она разглядела силуэт мужчины, который, держась за голову, сидел на крыльце; на одеяле или половике неподвижно распростерлась женщина, рядом сидела другая и, кажется, растирала ей руки. За ними вяло бродила девочка. Еще одна сидела у распахнутой двери в укрытие. В руках у нее кто-то хныкал и скулил – раненый младенец, подумала Кей. Потом существо заегозило, тоненько тявкнуло, и она увидела собачонку.

От кружащейся пыли все кашляли. Кей всегда отмечала странную дезориентирующую атмосферу подобных мест. В воздухе физически ощущалась звенящая, бешено пульсирующая напряженность, точно атомы, из которых были созданы дом, сад и сами люди, вытрясло из решеток и они еще не успели собраться вместе. Однако Кей сознавала, что здание за ее спиной готово рухнуть. Она торопливо обошла пострадавших, набросила им на плечи одеяла, фонариком осветила лица.

– Так, – проговорила Кей, выпрямляясь.

Похоже, у одной девочки сломана лодыжка, сейчас Партридж посмотрит. Микки занималась мужчиной на крыльце. Кей вернулась к женщине, лежавшей на подстилке. Древнюю старуху чем-то шибануло в грудь. Кей встала на колени, чтобы послушать сердце; старуха застонала.

– Ведь с ней ничего, правда? – громко спросила другая женщина. Она дрожала, длинные седоватые волосы разлетелись по плечам; наверное, они были собраны в косу или пучок, но взрывная волна их разметала. – Как повалилась, ни слова не сказала. Ей семьдесят шесть. Это из-за нее мы вылезли. Сидели там как паиньки… – она кивнула на укрытие, – играли себе в карты и слушали радио. Потом бабка запросилась в уборную. Я ее вывела, а следом шавка выскочила. Девчонки заголосили, тогда этот выперся… – она имела в виду мужа, – и не нашел ничего лучше, чтоб как дурак в потемках носиться по саду. А после… Ей-богу, мисс, точно конец света наступил. – Женщина дрожала, вцепившись в одеяло. Начав говорить, она уже не могла остановиться и продолжала той же фомкой плачущей скороговоркой: – И вот, нате вам, его мамаша, вот она я и девочки, и бог знает где чего у нас переломано. А что с домом? Поди, крышу снесло, нет? Караульщик ничего не говорит и даже в кухню не пускает. Мне боязно и смотреть. – Трясущейся рукой она ухватилась за Кей. – Чего там, мисс? Потолки обвалились?

Никто из них не видел дом с фасада, а сзади, да еще в темноте, он выглядел почти целым. Кей быстро ощупала старуху, проверив ее руки и ноги. Не поднимая головы, сказала:

– Боюсь, порушило сильно…

– Что? – спросила женщина. После взрыва она оглохла.

– В темноте не скажешь! – прокричала Кей.

Она сосредоточилась на деле. Похоже, нащупала выступы сломанных ребер. Кей достала из сумки бинты и начала перевязку, стараясь работать быстро.

– Понимаете, это все из-за нее… – вновь завела женщина.

– Если можете, помогите мне! – крикнула Кей, чтобы ее отвлечь.

Тем временем Микки осматривала мужчину. Вначале его лицо показалось черным, будто вымазанным в земле или саже. Однако под светом фонарика черное превратилось в сверкающе красное. Луч скользнул по рукам и груди, которые тоже ответили тусклыми вспышками. Человек был утыкан осколками стекла. Самые крупные Микки пыталась вытащить, перед тем как бинтовать. Мужчина морщился и вскидывал голову, точно слепой – полуоткрытые веки слиплись от загустевшей крови.

Видимо, он почувствовал нерешительность Микки. Кей услышала, как мужчина спросил:

– Плохо дело?

– Не так чтоб очень, – ответила Микки. – Просто вы стали этаким ежиком. Теперь не шевелитесь и молчите. Надо заткнуть дырки. Иначе пивка вам больше не пить – все обратно выльется.

Мужчина не слушал либо не слышал.