Пьеса для обреченных - Вера Русанова

Господи, каким теперь все это кажется мелким! Мерзкая, отвратительная суета…

А его нет и уже никогда не будет.

И такого, как он, в моей жизни тоже уже не будет никогда…

Я вежливо и скорбно промолчала. При жизни Бирюков не успел обаять меня как мужчина и произвести потрясающее впечатление, зато после смерти доставил кучу неприятных минут. Как-то особенно сожалеть о том, что его уже никогда не будет, у меня не было оснований. Но горе Ольги я уважала…

Она тем временем поднялась, подошла к окну и отдернула салатовые с чуть более темным рисунком гардины. В комнате сразу стало светлее, но отнюдь не радостнее. Тихая тоска сквозила в каждом жесте, в каждом движении хозяйки.

Горестными и поникшими были ее плечи, вялыми и слабыми — длинные пальцы, мнущие плотную ткань гардин. Я в который уже раз за сегодняшний день поразилась ее умению держать себя в руках: ни публичных истерик, ни показной скорби — ничего!

И это при том, что покойный Бирюков явно был очень ей дорог! Отчего-то вспомнилось шекспировское, все из того же «Гамлета»: «…То, что внутри, изобразишь едва ли. А это — лишь узор моей печали…» Костик Черепанов на той незабываемой репетиции почему-то не произносил этого текста. Хотя да! Вадим Петрович в своей версии трагедии ведь налегал в основном на перевод Лозинского…

Наверное, пора было прощаться и уходить. Наш с Ольгой разговор окончился ничем. Этого в глубине души я и боялась. Ее явно тяготило мое присутствие. Да и в комнате этой, пропитанной горем, как осенний воздух сыростью, дышалось больно и тяжело… Правда, распрощаться я пока не спешила: в моих порочных мозгах минут пять назад начала сформировываться одна преступная идейка, а для воплощения ее в жизнь нужно было снова попасть в прихожую — причем в одиночестве, без сопровождения хозяйки…

— Ольга, если позволите, выйду в туалет?

Я встала с кресла и одернула вишневый джемпер, с горечью отметив, что в последнее время он стал болтаться на мне как на вешалке.

— Что? — Она вздрогнула от звука голоса — видимо, уже забыла о моем существовании, — но тут же спохватилась:

— Да-да, конечно… По коридору налево, выключатель на стене.

Стараясь казаться естественной и при этом ощущая себя последней сволочью, я выскользнула из комнаты. Из огромного зеркала на меня глянуло затравленное существо женского пола с вороватыми глазами. "Ты не делаешь ничего плохого, — не очень уверенно пробормотал внутренний голос. — Ты просто спасаешь себя, это же естественно для каждого живого существа, инстинкт самосохранения называется! А может быть, кстати, не только себя, но и ее.

Люди со сдвигами по фазе — непредсказуемы. Относительно утешившись этой мыслью, я цапнула с телефонной тумбочки в прихожей записную книжку, задрав джемпер, засунула ее за ремень джинсов и с совестью, отягощенной еще и мелкой кражей, зашла в комфортабельный теплый туалет.

Когда я вернулась, Ольга сидела на диване, держа на коленях толстый фотоальбом в добротном синем переплете. На звук моих шагов она слегка повернула голову, и меня вновь переполнила унылая профессиональная зависть к отточенному благородству ее движений. И чего ради, спрашивается, такую яркую женщину понесло в экономисты? Не знаю, как уж там обстоит дело с талантом, но то, что фактура для сцены потрясающая, — это без вопросов!

— Женя, — она чуть виновато улыбнулась и забарабанила длинными пальцами по альбому, — я вот тут хотела… В общем, вам ведь наверняка не понравился Вадим Петрович? Не понравился, я знаю… Вы взгляните, пожалуйста, на одну фотографию: он тут другой, хороший, такой, как на самом деле. И если после этого сможете искренне выпить за упокой его души, я буду вам очень благодарна… Вы ведь были последним в этой жизни человеком, с которым он разговаривал.

Я с вежливой готовностью кивнула, хотя и не совсем понимала смысл просьбы. Альбом перекочевал с ее коленей на мои, а сама Ольга подошла к мебельной стенке и повернула ключик в дверце небольшого бара.

Сначала шли фотографии школьного и институтского периода: Ольга на выпускном вечере, Ольга с подругами в какой-то, явно обшежитской, комнате, она же в стройотрядовской куртке на вокзальном перроне. Серия снимков с веселой гулянки: молодые мужчины в расстегнутых пиджаках и ослабленных галстуках, ярко одетые и тщательно накрашенные женщины, танцы вокруг стола, ломящегося от салатов и закусок. Чья-то свадьба: непривлекательная невеста в широкополой шляпе, больше похожей на шляпку гигантской-бледной поганки. Еще свадьба. Опять девичьи посиделки. И везде Ольга самая красивая, самая яркая и почему-то насмешливо-грустная…

До фотографии Бирюкова я добралась, только пролистав восемь или десять страниц, и сразу поняла, что Ольга имела в виду именно этот снимок. Вадим Петрович, а тогда, наверное, просто Вадим (ему не больше тридцати), стоял, опершись спиной о бетонную ограду моста. Ветер гнал по реке мелкие торопливые волны, а молодой русоволосый мужчина жизнерадостно и открыто улыбался. И не было в то время в его глазах пьяной, суетливой хитрости, а в улыбке — расчетливой, но поистершейся, как старый реквизит, бравады…

— Давайте выпьем за него, — тихо сказала я, поднимая глаза на Ольгу. — Я ведь его не знала совсем, а он, наверное, был несчастный человек…

Вино оказалось приятным и чуть терпким. А пахло цветами и почему-то свежим прозрачным медом.

— Правда ведь, он здесь совсем другой? — спросила Ольга, кивая на снимок и ставя свой опустевший бокал на край журнального столика. — Вот таким он мне сейчас и снится.

— Но это ведь очень старая фотография? Вы разве?..

— Нет, конечно, тогда я его еще не знала. А фотография? Вообще-то я ее самым банальным образом украла!..

Ворованная записная книжка предательски зажгла мне кожу на животе.

— …Просто перебирала книги на его полках, увидела этот снимок и тайком спрятала в сумочку. Знаете, Женя, я вчера, после разговора с вами, все смотрела в альбом и думала: не вздумай я мстить, был бы он жив сейчас или нет?

— Мне кажется, его все равно убили бы. — Ольгу было жаль, и я намеренно говорила мягко, но уверенно. — От вас, по сути дела, ничего не зависело.

Судьба! Мы только тешим себя мыслью, будто что-то решаем, а на самом деле там, — я многозначительно возвела глаза к потолку, — все решается за нас!

— Вы действительно так думаете? — На секунду мне показалось, что в ее зеленых глазах промелькнула горькая усмешка. — Странно, что при такой мудрой покорности и смирении перед судьбой, вы выбрали столь экзотический вид бизнеса!

— Ну, во-первых, я актриса, а во-вторых — обстоятельства…

— И в-третьих, вы были всего лишь проводником высшей воли. — Ольга кивнула согласно, но иронично. — Ладно, оставим эту тему… Хотите еще вина?

Вина я не хотела и о чем говорить дальше — не знала. Альбом по-прежнему лежал на моих коленях. Почти машинально я перелистнула страницу и увидела еще несколько фотографий покойного Вадима Петровича. На некоторых он был запечатлен вместе с Ольгой и почти везде обнимал ее за талию и по-щенячьи терся щекой о плечо. Один из снимков был сделан на базе отдыха — самой что ни на есть типичнейшей — с теннисным кортом, танцплощадкой и одноэтажными корпусами, теряющимися в тени деревьев. Когда-то, а точнее два года назад, мы с Пашковым отдыхали в таком же санатории. Только это было далеко на Алтае, среди местных достопримечательностей числилось соленое озеро, а посреди убожества стандартных полудомиков-полубытовок возвышался еще один корпус — белоснежный красавец с номерами люкс. Там мы, кстати, и жили…

Но сейчас меня тревожили отнюдь не ностальгические воспоминания об ушедшей любви. Знакомое, смутное ощущение опасности ледяным холодком разливалось от затылка к плечам и шее. В комнате сразу стало как-то сумрачно и слишком тихо.

Я еще раз вгляделась в снимок — ничего подозрительного! Столовая, корпуса, волейбольная площадка. Бирюков, обнимающий Ольгу. Ее слегка растрепанные волосы, его тенниска с «крокодильчиком» на правом кармане… И все-таки тревога продолжала безжалостными тисками сжимать мое бедное сердце, острой, пульсирующей болью отдаваясь в желудке.

Взгляд мой переполз на следующую фотографию, и тут… И тут мне пришлось послать подальше свой реализм вместе со скептицизмом! Попроси меня минуту назад подробно описать изображенное на этом снимке, я, вне всякого сомнения, не смогла бы этого сделать, а вот мое подсознание уже запомнило все и вычленило самое главное. Иначе откуда взялось бы это раздирающее нервы предчувствие беды?

Фотография была сделана в холле какого-то кафе или ресторана. Бирюков, как и на пляжных снимках, обнимал Ольгу, улыбался чуть развязно и немного пьяно. Позади них искрил мелкими брызгами искусственный фонтанчик, у стены, выложенной мозаикой, болтала компания из двух мужчин и трех женщин, а чуть левее, в самом углу фотографии…