Бомба времени - Лаумер Кейт

Я — всего лишь человек, как бы там ни был способен швыряться молниями. Мне потребуется несколько сотен тысяч лет для развития и, возможно, затем, я смогу стать богом...

Я стоял — или плавал, или парил — посреди айлема[5], — все, что осталось после моих усилий, — и вспоминал Ван Уоука и Сальнолицего, с их большими планами относительно меня. Они больше не казались зловещими, а только вызывали жалость. Я вспомнил Дизза, человека-ящерицу, и каким он был напуганным напоследок. Я вспомнил о сенаторе, его трусости и его оправданиях, и внезапно все это показалось очень человеческим. А затем я подумал о себе и вспомнил, из какой потрепанной фигуры я вырос, не как бог, а как человек.

Тогда ты был весьма хорош, сказал я себе, в какой-то степени. Все в порядке, ты, паршивый победитель. Весь твой путь — вот настоящая проблема. Успех — это когда не остается уже никаких проблем. Но независимо от того, сколько побед ты одержишь, впереди тебя вечно ждет еще более важная и трудная проблема — и всегда будет ждать — так что все дело не в победе раз и навсегда, а в стремлении продолжать творить добро и при этом не забывать, что ты не просто Бог, но — Человек. Для тебя нет и никогда не будет никаких простых ответов, будут только вопросы, и не будет причин, а только факторы, и ничего не будет иметь значения, кроме собственного разума, и не будет никакого доброжелательного волшебника, улыбающегося тебе сверху, и никаких адских огней, придающих тебе ускорение снизу, а есть только ты сам и Вселенная, да еще то, что ты сделаешь на стыке этих равновеликих величин.

И, размышляя так, я отдохнул от всех своих прежних трудов.

Я ОТКРЫЛ глаза. Она сидела за столиком напротив меня.

— С вами все в порядке? — спросила она. — Вы выглядели так странно, сидя здесь в полном одиночестве, и я подумала, что, может, вам плохо.

— Я чувствую себя так, будто бы только что создал и уничтожил Вселенную, — сказал я. — Или Вселенная создала и уничтожила меня. Или, возможно, и то и другое одновременно. Не уходите. Есть еще одно, что я должен увидеть.

Я встал, подошел к двери и за ней оказался сенатор. Он посмотрел на меня и подарил мне улыбку, столь же реальную, как на рекламном плакате, и столь же искреннюю.

— Вы пришли, — сказал он голосом, в котором звучало достоинство.

— Я отказываюсь от этой работы, — сказал я. — Я просто хотел сообщить это вам.

— Но вы не можете, — встревоженно сказал он. — Я рассчитывал на вас.

— Больше не рассчитывайте, — сказал я. — Подойдите сюда, я хочу вам кое-что показать.

Я пошел к большому, в полный рост, зеркалу, и сенатор нехотя пошел за мной и встал рядом. Я пристально взглянул на отражение: квадратный подбородок, широкие плечи, пристальный взгляд чуть прищуренных глаз.

— Что ты видишь?

— Жулика, — ответил я. — Они все умоляли тебя продолжать жить той старой, жалкой жизнью. И ты согласился? Нет. Ты отвертелся... по крайней мере, попытался. Но это не сработало. И вот ты здесь, нравится тебе это или нет. Так что лучше, чтобы оно тебе понравилось.

Я повернулся к сенатору, но в помещении я был один.

Я ПОДОШЕЛ к двери и открыл ее. Советник Ван Уоук поднял глаза от длинного стола под спиральной люстрой.

— Слушай сюда, Барделл, — начал было он, но я развернул воскресный выпуск газеты, который держал в руке, и бросил его на стол перед ним, с жирной шапкой «Флорин — Человек из Стали» на передней полосе.

— Он почти что пошел на это, — сказал я. — Но передумал.

— Тогда... это означает...

— Это означает — забудьте все. Этого никогда не происходило.

— Ну, в таком случае... — сказал Ван Уоук и принялся уменьшаться.

Он стал размером я обезьяну, мышь, домашнюю мушку — и исчез. А вместе с ним исчез и Уоллф, Человек-птица и все остальные.

В коридоре я столкнулся с Трайтом и Эридани.

— Вы уволены, — сказал я им.

Они надели шляпы и тоже исчезли.

— Остаешься ты сам, — сказал я себе. — И что же нам с тобой делать?

Вопрос, казалось, эхом отозвался от серых стен коридора, словно это и не я задал его. Я попытался последовать за эхом к его источнику, но стены задернулись серым туманом, который окутал меня, словно серые драпировки. Внезапно я почувствовал усталость, я так устал, то не мог даже стоять.

Тогда я сел. Голова у меня была слишком тяжелой. Я подпер ее обеими руками, повернул ее вбок и...

Я СИДЕЛ за своим столом, вертя в руках любопытный спиральный артефакт.

— Ну, — сказал заместитель министра науки, — что-нибудь есть?

— На мгновение мне показалось, что вы стали каким-то нечетким, — натянуто сказал начальник Штаба, и чуть было не позволил улыбке смягчить его жесткое, багровое лицо.

— Как я и ожидал, — сказал мой научный консультант и изогнул вниз уголки губ, так что они стали похожими на черточку, проделанную в блюдце с салом.

Я встал, подошел к окну и взглянул на Пенсильвания-авеню, вишни в цвету и памятник Вашингтону. Мне вдруг захотелось превратить его в огромный бетонный пончик, но ничего не произошло. День был жаркий, город выглядел особенно горячим, грязным и, как я почувствовал, полным проблем. Я повернулся и взглянул на людей, с надеждой взирающих на меня, важных людей, занимающихся мировыми проблемами и играющих в них свои важные роли.

— Позвольте мне сказать прямо, — сказал я. — Ваши сотрудники принесли мне это устройство, утверждая, что нашли его в обломках явно неземного космического корабля, разбившегося при посадке и сгоревшего в Миннесоте вчера вечером.

На их лицах было написано подтверждение.

— Вы нашли там тело маленького ящерицеподобного животного и этот предмет. И никаких следов пилота.

— Уверяю вас, сэр, — сказал седовласый директор ФБР, — он далеко не уйдет... вернее, оно далеко не уйдет. — И он мрачно улыбнулся.

— Прекращайте поиски, — сказал я и поставил спиральное устройство на стол. — А эту штуку закопайте поглубже в землю или утопите в море.

— Н-но, господин президент...

Я взглядом заставил его замолчать и взглянул на начальника Штаба.

— Есть еще что-то, что вы хотите сказать мне, генерал Трайт?

Он пораженно выпрямился.

— Да... Ну... На самом деле, сэр... — Он откашлялся. — Это... конечно, это обман... но у меня есть отчет о радиопередаче из космоса... как меня заверяют, ни одна земная радиостанция не имеет к ней отношения... К-кажется, передача идет откуда-то из-за орбиты Марса, — и выдавил из себя жалкую улыбку.

— Продолжайте, — сказал я.

— Н-ну, пославший это радиосообщение заявляет, что он уроженец планеты Грейфилл. Он утверждает, что мы... э-э... прошли предварительный осмотр. Он хочет приступить к обсуждению о возможности подписания мирного договора между Ластриан Конкордом и Землей.

— Скажите ему, что мы согласны, — сказал я. — Если только они не начнут хитрить.

Они хотели предоставить мне на рассмотрение еще и другие вопросы, все крайне важные, требующие моего пристального внимания. Но я пресек в корне их поползновения. Они выглядели ошеломленными, когда я встал и объявил, что правительственное заседание закончено.

А в нашей квартире меня ждала она.

БЫЛИ СУМЕРКИ. Мы шли вместе по парку. Потом сидели на лавке в прохладном вечернем воздухе и наблюдали, как в траве возятся голуби.

— Откуда нам знать, что все это на самом деле? — спросила она.

— Может, да, — сказал я. — А может, в жизни вообще нет ничего реального. Но это не имеет значения. Нельзя провести жизнь, пытаясь понять, если ли жизнь, которую, можно провести. Мы должны просто жить, жить так, словно жизнь — это единственная реальность в нашем сложнейшем из миров.

The dream machine, (Worlds of Tomorrow, 1970, winter), пер. Андрей Бурцев