Стихотворения и поэмы - Николай Заболоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1958
Петухи поют
На сараях, на банях, на гумнахСвежий ветер вздувает верхи.Изливаются в возгласах трубныхЗвездочеты ночей — петухи.Нет, не бьют эти птицы баклуши,Начиная торжественный зов!Я сравнил бы их темные душиС циферблатами древних часов.Здесь, в деревне, и вы удивитесь,Услыхав, как в полуночный часТрубным голосом огненный витязьИз курятника чествует вас.Сообщает он кучу известий,Непонятных, как вымерший стих,Но таинственный разум созвездийНесомненно присутствует в них.Ярко светит над миром усталымСемизвездье Большого Ковша,На земле ему фокусом малымПетушиная служит душа.Изменяется угол паденья,Напрягаются зренье и слух,И, взметнув до небес оперенье,Как ужаленный, кличет петух.И приходят мне в голову сказкиМудрецами отмеченных дней,И блуждаю я в них по указкеУдивительной птицы моей.Пел петух каравеллам Колумба,Магеллану средь моря кричал,Не сбиваясь с железного румба,Корабли приводил на причал.Пел Петру из коломенских далей,Собирал конармейцев в поход,Пел в годину великих печалей,Пел в эпоху железных работ.И теперь, на границе историй,Поднимая свой гребень к луне,Он, как некогда витязь Егорий,Кличет песню надзвездную мне!
1958
Подмосковные рощи
Жучок ли точит древесинуИли скоблит листочек тля,Сухих листов своих корзинуНесет мне осенью земля.В висячем золоте дубравыИ в серебре березнякиСтоят, как знамения славы,На берегах Москвы-реки.О, эти рощи Подмосковья!С каких давно минувших днейСтоят они у изголовьяДалекой юности моей!Давно все стрелы отсвистелиИ отгремели все щиты,Давно отплакали метелиЛихое время нищеты,Давно умолк Иван Великий,И только рощи в поздний часВсе с той же грустью полудикойГлядят с окрестностей на нас.Леса с обломками усадеб,Места с остатками церквейВсе так же ждут вороньих свадебИ воркованья голубей.Они, как комнаты, просторны,И ранней осенью с утраПоют в них маленькие горны,И вторит горнам детвора.А мне-то, господи помилуй,Все кажется, что вдалекеТрубит коломенец служилыйС пищалью дедовской в руке.
1958
На закате
Когда, измученный работой,Огон души моей иссяк,Вчера я вышел с неохотойВ опустошенный березняк.На гладкой шелковой площадке,Чей тон был зелен и лилов,Стояли в стройном беспорядкеРяды серебряных стволов.Сквозь небольшие расстояньяМежду стволами, сквозь листву,Небес вечернее сияньеКидало тени на траву.Был тот усталый час заката,Час умирания, когдаВсего печальней нам утратаНезавершенного труда.Два мира есть у человека:Один, который он творил,Другой, который мы от векаТворим по мере наших сил.Несоответствия огромны,И, несмотря на интерес,Лесок березовый КоломныНе повторял моих чудес.Душа в невидимом блуждала,Своими сказками полна,Незрячим взором провожалаПрироду внешнюю она.Так, вероятно, мысль нагая,Когда-то брошена в глуши,Сама в себе изнемогая,Моей не чувствует души.
1958
«Не позволяй душе лениться…»
Не позволяй душе лениться!Чтоб в ступе воду не толочь,Душа обязана трудитьсяИ день и ночь, и день и ночь!Гони ее от дома к дому,Тащи с этапа на этап,По пустырю, по буреломуЧерез сугроб, через ухаб!Не разрешай ей спать в постелиПри свете утренней звезды,Держи лентяйку в черном телеИ не снимай с нее узды!Коль дать ей вздумаешь поблажку,Освобождая от работ,Она последнюю рубашкуС тебя без жалости сорвет.А ты хватай ее за плечи,Учи и мучай дотемна,Чтоб жить с тобой по-человечьиУчилась заново она.Она рабыня и царица,Она работница и дочь,Она обязана трудитьсяИ день и ночь, и день и ночь!
1958
Рубрук в Монголии
Начало путешествияМне вспоминается доныне,Как с небольшой командой слуг.Блуждая в северной пустыне,Въезжал в Монголию Рубрук.
«Вернись, Рубрук!» — кричали птицы«Очнись, Рубрук! — скрипела ель. —Слепил мороз твои ресницы,Сковала бороду метель.
Тебе ль, монах, идти к монголамПо гребням голым, по степям,По разоренным этим селам,По непроложенным путям?
И что тебе, по сути дела,До измышлений короля?Ужели вправду надоелаТебе французская земля?
Небось в покоях ЛюдовикаТеперь и пышно и тепло,А тут лишь ветер воет дикоС татарской саблей наголо.
Тут ни тропинки, ни дороги,Ни городов, ни деревень,Одни лишь Гоги да МагогиВ овчинных шапках набекрень!»
А он сквозь Русь спешил упрямо,Через пожарища и тьму,И перед ним вставала драмаНарода, чуждого ему.
В те дни, по милости Батыев,Ладони выев до костей,Еще дымился древний КиевУ ног непрошеных гостей.
Не стало больше песен дивных,Лежал в гробнице Ярослав,И замолчали девы в гривнах,Последний танец отплясав.
И только волки да лисицыНа диком празднестве своемВесь день бродили по столицеИ тяжелели с каждым днем.
А он, минуя все берлоги,Уже скакал через ИтильТуда, где Гоги и МагогиСтада упрятали в ковыль.
Туда, к потомкам Чингисхана,Под сень неведомых шатров,В чертог восточного тумана,В селенье северных ветров!
Дорога ЧингисханаОн гнал коня от яма к яму,И жизнь от яма к яму шлаИ раскрывала панорамуЗемель, обугленных дотла.
В глуши восточных территорий,Где ветер бил в лицо и грудь,Как первобытный крематорий,Еще пылал Чингисов путь.
Еще дымились цитаделиИз бревен рубленных капелл,Еще раскачивали елиОстанки вывешенных тел.
Еще на выжженных полянах,Вблизи низинных родниковВиднелись груды трупов странныхИз-под сугробов и снегов.
Рубрук слезал с коня и частоРассматривал издалека,Как, скрючив пальцы, из-под настаТорчала мертвая рука.
С утра не пивши и не евши,Прислушивался, как вверхуВизгливо вскрикивали векшиВ своем серебряном меху.
Как птиц тяжелых эскадрильи,Справляя смертную кадриль,Кругами в воздухе кружилиИ простирались на сто миль.
Но, невзирая на молебенВ крови купающихся птиц,Как был досель великолепенТот край, не знающий границ!
Европа сжалась до пределаИ превратилась в островок,Лежащий где-то возле телаЛесов, пожарищ и берлог.
Так вот она, страна уныний,Гиперборейский интернат,В котором видел древний ПлинийЖерло, простершееся в ад!
Так вот он, дом чужих народовБез прозвищ, кличек и имен,Стрелков, бродяг и скотоводов,Владык без тронов и корон!
Попарно связанные лыком,Под караулом, там и тутДо сей поры в смятенье дикомОни в Монголию бредут.
Широкоскулы, низки ростом,Они бредут из этих стран,И кровь течет по их коростам,И слезы падают в туман.
Движущиеся повозки монголовНавстречу гостю, в зной и в холод,Громадой движущихся телМногоколесный ехал городИ всеми втулками скрипел.
Когда бы дьяволы игралиНа скрипках лиственниц и лип,Они подобной вакханальиСыграть, наверно, не смогли б.
В жужжанье втулок и повозокВрывалось ржанье лошадей,И это тоже был набросокШестой симфонии чертей.
Орда — неважный композитор,Но из ордынских партитурМонгольский выбрал экспедиторС-dur на скрипках бычьих шкур.
Смычком ему был бич отличный,Виолончелью бычий бок,И сам он в позе эксцентричнойСидел в повозке, словно бог.
Но богом был он в высшем смысле,В том смысле, видимо, в какомСкрипач свои выводит мыслиСмычком, попав на ипподром.
С утра натрескавшись кумыса,Он ясно видел все вокруг —То из-под ног мотнется крыса,То юркнет в норку бурундук,
То стрепет, острою стрелою,На землю падает, подбит,И дико движет головою,Дополнив общий колорит.
Сегодня возчик, завтра воин,А послезавтра божий дух,Монгол и вправду был достоинИ жить, и пить, и есть за двух.
Сражаться, драться и женитьсяНа двух, на трех, на четырех —Всю жизнь и воин и возница,А не лентяй и пустобрех.
Ему нельзя ни выть, ни охатьКоль он в гостях у росомах,Забудет прихоть он и похоть,Коль он охотник и галах.
В родной стране, где по излукамТекут Онон и Керулен,Он бродит с палицей и луком,В цветах и травах до колен.
Но лишь ударит голос меди —Пригнувшись к гриве скакуна,Летит он к счастью и победеИ чашу битвы пьет до дна.
Глядишь — и Русь пощады просит,Глядишь — и Венгрия горит,Китай шелка ему подносит,Париж баллады говорит.
И даже вымершие гунныИз погребенья своего,Как закатившиеся луны,С испугом смотрят на него!
Монгольские женщиныЗдесь у повозок выли волки,И у бесчисленных станицПасли скуластые монголкиСвоих могучих кобылиц.
На этих бешеных кобылах,В штанах из выделанных кож,Судьбу гостей своих унылыхОни не ставили ни в грош.
Они из пыли, словно пули,Летели в стойбище своеИ, став ли боком, на скаку ли,Метали дротик и копье.
Был этих дам суров обычай,Они не чтили женский хламИ свой кафтан из кожи бычьейС грехом носили пополам.
Всю жизнь свою тяжелодумки,Как в этом принято краю,Они в простой таскали сумкеПоклажу дамскую свою.
Но средь бесформенных иголокЗдесь можно было отыскатьИскусства древнего осколокТакой, что моднице под стать.
Литые серьги из Дамаска,Запястья хеттских мастеров,И то, чем красилась кавказка,И то, чем славился Ростов.
Все то, что было взято с бою,Что было снято с мертвеца,Свыкалось с модницей такоюИ ей служило до конца.
С глубоко спрятанной ухмылкойГлядел на всадницу Рубрук,Но вникнуть в суть красотки пылкойМонаху было недосуг.
Лишь иногда, в потемках лежа,Не ставил он себе во грехВоображать, на что похожаОна в постели без помех.
Но как ни шло воображенье,Была работа свыше сил,И, вспомнив про свое служенье,Монах усилья прекратил.
Чем жил КаракорумВ те дни состав народов мираБыл перепутан и измят,И был ему за командираНезримый миру азиат.
От Танаида до ИтилиКоман, хозар и печенегТаких могил нагородили,Каких не видел человек.
В лесах за Русью горемычнойЮтились мокша и мордва,Пытаясь в битве необычнойСвои отстаивать права.
На юге — персы и аланы,К востоку — прадеды бурят,Те, что, ударив в барабаны,«Ом, мани падме кум!» — твердят.
Уйгуры, венгры и башкиры,Страна китаев, где врачиИз трав готовят эликсирыИ звезды меряют в ночи.
Из тундры северные гости,Те, что проносятся стремглав,Отполированные костиК своим подошвам привязав.
Весь этот мир живых созданий.Людей, племен и целых странПлатил и подати и дани,Как предназначил Чингисхан.
Живи и здравствуй, Каракорум,Оплот и первенец земли,Чертог Монголии, в которомНашли могилу короли!
Где перед каменной палатойБыл вылит дуб из серебраИ наверху трубач крылатыйТрубил, работая с утра!
Где хан, воссев на пьедестале,Смотрел, как буйно и легкоЧетыре тигра изрыгалиВ бассейн кобылье молоко!
Наполнив грузную утробуИ сбросив тяжесть портупей,Смотрел здесь волком на ЕвропуГенералиссимус степей.
Его бесчисленные ордыСновали, выдвинув полки,И были к западу простерты,Как пятерня его руки.
Весь мир дышал его гортанью,И власти подлинный секретОн получил по предсказаньюНа восемнадцать долгих лет.
Как было трудно разговаривать с монголамиЕще не клеились беседы,И с переводчиком покаСопровождала их обедыИгра на гранях языка.
Трепать язык умеет всякий,Но надо так трепать язык,Чтоб щи не путать с кулебякойИ с запятыми закавык.
Однако этот переводчик,Определившись толмачом,По сути дела был наводчикС железной фомкой и ключом.
Своей коллекцией отмычекОн колдовал и вкривь и вкосьИ в силу действия привычекПлел то, что под руку пришлось.
Прищурив умные гляделки,Сидели воины в тени,И, явно не в своей тарелке,Рубрука слушали они.
Не то чтоб сложной их натурыНе понимал совсем монах, —Здесь пели две клавиатурыНа двух различных языках.
Порой хитер, порой наивен.С мотивом спорил здесь мотив,И был отнюдь не примитивенМонгольских воинов актив.
Здесь был особой жизни опыт,Особый дух, особый тон.Здесь речь была как конский топот,Как стук мечей, как копий звон.
В ней водопады клокотали,Подобно реву Ангары,И часто мелкие деталиПриобретали роль горы.
Куда уж было тут латынцу,Будь он и тонкий дипломат,Псалмы втолковывать ордынцуИ бить в кимвалы наугад!
Как прототип башибузука,Любой монгольский мальчуганВсю казуистику Рубрука,Смеясь, засовывал в карман.
Он до последний капли мозгаБыл практик, он просил еды,Хотя, по сути дела, розгаЕму б не сделала беды.
Рубрук наблюдает небесные светилаС началом зимнего сезонаВ гигантский вытянувшись рост,Предстал Рубруку с небосклонаАмфитеатр восточных звезд.
В садах Прованса и ЛуарыЕдва ли видели когда,Какие звездные отарыВращает в небе Кол-звезда.
Она горит на всю округу,Как скотоводом вбитый кол,И водит медленно по кругуСозвездий пестрый ореол.
Идут небесные Бараны,Шагают Кони и Быки,Пылают звездные Колчаны,Блестят астральные Клинки.
Там тот же бой и стужа та же,Там тот же общий интерес.Земля — лишь клок небес и даже,Быть может, лучший клок небес.
И вот уж чудится Рубруку;Свисают с неба сотни рук,Грозят, светясь на всю округу:«Смотри, Рубрук! Смотри, Рубрук!
Ведь если бог монголу нужен,То лишь постольку, милый мой,Поскольку он готовит ужинИли быков ведет домой.
Твой бог пригоден здесь постильку,Поскольку может он помочьСхватить венгерку или полькуИ в глушь Сибири уволочь.
Поскольку он податель мяса,Поскольку он творец еды!Другого бога-свистоплясаСюда не пустят без нужды.
И пусть хоть лопнет папа в Риме,Пускай напишет сотни булл, —Над декретальями твоимиЛишь посмеется Вельзевул.
Он тут не смыслит ни бельмесаВ предначертаниях небес,И католическая мессаВ его не входит интерес».
Идут небесные Бараны,Плывут астральные Ковши,Пылают реки, горы, страны,Дворцы, кибитки, шалаши.
Ревет медведь в своей берлоге,Кричит стервятница-лиса,Приходят боги, гибнут боги,Но вечно светят небеса!
Как Рубрук простился с МонголиейСрывалось дело минорита,И вскоре выяснил Рубрук,Что мало толку от визита.Коль дело валится из рук.
Как ни пытался божью маннуОн перед ханом рассыпать,К предусмотрительному хануНе шла Господня благодать.
Рубрук был толст и крупен ростом,Но по природе не бахвал,И хан его простым прохвостом,Как видно, тоже не считал.
Но на святые экивокиОн отвечал: «Послушай, франк!И мы ведь тоже на ВостокеВозводим Бога в высший ранг.
Однако путь у нас различен.Ведь вы, Писанье получив,Не обошлись без зуботычинИ не сплотились в коллектив.
Вы рады бить друг друга в морды,Кресты имея на груди.А ты взгляни на наши орды,На наших братьев погляди?
У нас, монголов, дисциплина,Убил — и сам иди под меч.Выходит, ваша писанинаНе та, чтоб выгоду извлечь!»
Тут дали страннику кумысуИ, по законам этих мест,Безотлагательную визуСфабриковали на отъезд.
А между тем вокруг становья,Вблизи походного дворцаТрубили хану славословьяНесториане без конца.
Живали муллы тут и ламы,Шаманы множества племен.И снисходительные дамыК ним приходили на поклон.
Тут даже диспуты бывали,И хан, присутствуя на них,Любил смотреть, как те канальиКумыс хлестали за двоих.
Монаха здесь, по крайней мере,Могли позвать на арбитраж,Но музыкант ему у двериУже играл прощальный марш.
Он в ящик бил четырехструнный,Он пел и вглядывался в даль,Где серп прорезывался лунный,Литой, как выгнутая сталь.
1958
