Тайные знаки - Александра Сашнева

«Роботы» возвращался в гримерку после первого выхода состоявшего из трех песен. После полагался небольшой антракт на переодевание. Лиловые комбезы меняли на золотистые, с огромными сетчатыми дырами, светящимися шнурами, кольцами, катафотами и прочей байдой, которая почти не прикрывала то, что обычно прикрывает одежда.

— Ну что, перцы и перчихи! — сказал Бамбук, довольно крутясь перед зеркалом и поправляя грим. — С почином вас, с премьерочкой, сладенькие деточки! Суньте в попу конфеточку!

Катька сморщилась — шуточки Бамбука удручали. И не только Стрельцову.

— Может маловато тут заклепок? — солист опять нервно обернулся к Митяю. — Может, еще надо наклепать? А я видел сегодня такие милые брючки в одном магазинчике. Ну такие милые! Перламутр!

— Нормально! — без выражения сказал Митяй, пряча свои коробочки в металлический кейс. — Иди в жопу!

Бамбук опять покрутился перед отражением и снова сморщился:

— Черт! Опять я потолстел! Потолстел, а? Митяй!

— Иди в жопу! — механически-беззлобно послал его Митька.

Гитарист с барабанщиком нырнули в свой вонючий угол. Волосатый Оборотень с загадочным видом склонился над гитарным кофром, и бритый стукач вместе с ним. Катька с интересом заглянула туда и была наказана — Оборотень осклабился и поманил Стрельцову початой бутылкой водки. Катька сморщилась и помотала головой. Взгляд ее упал на танцоров, которые ловко помогали друг другу упаковаться в новый костюм, и вздохнула — хорошо им, их двое.

Не обращая внимания на весь вместе взятый «Роботы», Катька поменяла сиреневый комбез на серебристый и оглянулась, кого попросить застегнуть молнию. Репеич было рванулся, но Стрельцова успела обратиться к Эдику.

— Застегни! — попросила его Катька.

— С удовольствием, — сказал Эдик и аккуратно вжикнул замочком.

— Волнуешься? — спросила Катька, спасаясь от внимания Репеича.

— А мне-то чего? Я — кукла!

— А я… Я волнуюсь, — сказала Катька, раздувая ноздри. — Не боюсь, а так, будто пантера перед схваткой. Публика — это дикий зверь. Ее каждый раз приходится приручать. И хотя я всего-то подпелка, меня все равно прет. Круче, чем секс!

Эдик улыбнулся.

— Ты — артистка. Вот и все! Может быть, у тебя все получится, когда ты этого заслужишь…

Катька фыркнула и, зло хлопнув дверью, вылетела в коридор. Ее рвала внезапная ярость, и Стрельцова хотела остыть где-нибудь в сортире, среди стерильной нержавейки и кафеля. Плеснуть в лицо холодной водой в медицинской гулкой пустоте, чтобы не растратить эту ярость до выхода, чтобы не выплеснуть ее втуне, а оставить медленно тлеть в голосе и добавлять в него яркость, цвет и страсть.

Ярость легко превращалась на сцене в страсть.

Катька хотела бы это сделать, но было уже некогда, к тому же водой можно было испортить грим, поэтому она не пошла в сортир, а медленно, скользя пальцем по стерильной французской стене, направилась в конец коридора, где светилась зеленым табличка «SORTIR». Стрельцова остановилась около и задумалась.

— Извини, если я неправ, — раздался через некоторое за спиной спокойный голос Эдика.

— Зря ты это сказал, — процедила Катька, все еще кипя.

— Почему? — Эдик спокойно заглянул в ее вспыхнувшие глаза, освещенные пятном тусклого коридорного светильника.

— Ты думаешь, что «поющие трусы» или «бензоколонки» больше заслужили?

— Ты не захотела бы поступиться тем, чем поступились они? Правда? — вкрадчиво спросил басист.

— Ну, знаешь! Во-первых, никаких гарантий, а если с каждым пробовать — сотрется… Хотя… Возможно, я полюбила бы человека, которые бы взялся бы помочь мне. Но помочь просто так, без расчета на то, что я за это буду должна с ним трахаться. Но так — никто не хочет. Все хотят вперед…

— Ты не готова к тому, чтобы кто-то поверил в тебя, — снова спокойно сказал Эдик.

И Катька сорвалась:

— Да что ты знаешь? Что ты знаешь? Когда я выхожу на сцену, все пелки после меня и до меня умирают! У меня всегда аншлаг! Всегда! Хотя ни одна сволочь не видела моей пластинки, и не одна сволочь не слышала меня по радио, и не читала про меня в газете, они уже подпевают мне, когда я выступаю в «Манхеттене»!!! Понял?

Из дверей гримерки вышли лабухи, потом танцоры.

— Эдик, ты — за нами, — сказал Митяй и повернулся к Катьке. — А ты за братьями, замкнешь.

— Ага… — кивнула Стрельцова, укладывая гнев в диафрагму.

Лабухи рванули по металлическому помосту особым космическим шагом, Катька едва поспевала за ними в своих «гадах» на высоченных прозрачных платформах. Барабанщик, вымазанный маслом, прошелся по установке и сразу пустил пот, публика взвыла, приветствуя возвращение инопланетян. К живому звуку незаметно присоединилась фанера, и все «вааще» стало супер-пупер! Бамбук появился после увертюры последним, сопровождаемый пристальным лучом света.

Вообще, надо отдать должное Бамбуку, постановку он сделал неплохую. На комбезы танцоров были нанесены спецкраской разные спиральки, треугольнички, зигзаги и прочая дрянь, изображавшая инопланетные знаки. И когда на сцену внезапно направляли ультрафиолет, эти знаки вспыхивали с оглушительной силой. Потом врубался строб, и все лабухи превращались в классных роботов. Катька — там где не подпевала — обязана была мотаться непристойно всем телом и скакать вместе с остальными в дикой шаманской пляске. Строб добивал остальное. Публика — изнемогала.

Потом Бамбук падал на пол, и танцоры выделывали над ним странные инопланетные манипуляции. А Бамбук приходил в себя, чтобы снова запеть в следущем трэке — последнем. Катька в это время начинала уходить со сцены. Катька любила работать — на время выступления неприязнь, подозрения и затаенные обиды, какие подспудно тлели в группе, улетучивались, превращая «Роботы» в приют невинных ангелов.

Первый раз, конечно, не бывает без сбоев. Странно, всех спокойнее себя чувствовал Эдик. Будто он всю жизнь провел на сцене. А братьев танцоров заклинило. Они протанцевали в первом куплете одну фигуру четыре лишних раза, но во-время поправились. Стрельцова уже заняла свое место в луче, который обозначал портал, (через который они все исчезали назад в подсобку — выглядело эффектно — будто телепортаха в стрелялке). Восьмиугольная площадка повернулась, открыв перед Катькой стеклянный шлюз и загорелась ярким ультрафиолетом, Катька шагнула туда, и механизм, поворачиваясь вокруг оси, поехал наверх.

Выйдя из кабинки в коридор, Катька утерла пот с размалеванного лица, чувствуя что-то похожее на усталось после крепкого оргазма. Вернувшись в гримерку, она плюхнулась в кресло и закрыла глаза. Все-таки устаешь. Хотя и прет, но устаешь. Как секс. Прет, но устаешь.

Болезнь называется «Робот»

В реал Марго вернулась уже в машине. Она ничего не помнила. Вообще ничего. Первое мгновение она даже не помнила как ее зовут. Только смутные лица инопланетян все еще плавали фантомами на сетчатке глаз и казались обрывками сна.

Андрэ сосредоточенно вел «БМВ» по ночному шоссе. Низкие домики пригорода еле угадывались в темноте. Марго расслабленно болталась на переднем сидении из стороны в сторону и пыталась хоть как-то собрать раздрызганные мысли. Она отчетливо понимала, что многое из того, что она видит, ей только кажется, но не могла выбрать — что.

В руках была какая-то грязная салфетка. На сером обволоке, что висел над Парижем, метались бледные следы прожекторов — дискотеки несли свою ночную вахту.

— И там полно роботов, — пробормотала Марго, еле шевеля губами.

Но ее никто не услышал и ей никто не ответил.

БМВ несся, как остервенелый. И опять волна светофоров встречала их зеленым огнем. Только один раз они попали на красный и чуть не врезались в бочину какой-то дешевой тарантайке, но все обошлось. Ни царапины.

— Ну т-ты! — ухнул испуганно Поль с заднего сидения.

— Ерунда! — усмехнулся Андрэ Бретон и снова заложил лихой вираж.

— Куда мы едем? — встрепенулась Марго.

— Катаемся!

Вскоре в заднем стекле БМВ замаячила полицейская машина.

— Ну вот! — загундел Поль. — Какого черта! Сейчас мы влипнем!

— Ты трус, поль! — ухмыльнулся Андрэ Бретон и добавил еще газку.

Неожиданно произошло необъяснимое событие. Ветер подхватил с тротуара кусок газеты и, развернув его, швырнул прямо в лобовое стекло полицейским. БМВ на полном ходу вошел в поворот на эстакаду, и что было с фараонами дальше, осталось тайной во мраке ночи.

Через полчаса компания уже была на набережной у Нотр-Дама.

Огромный корабль собора, казалось, медленно двигался в темноту, навстречу бурной воде Сены. Горгульи и химеры щурились на Луну, скользящую сквозь дрань облаков — ветер начал растаскивать их к утру. БМВ остановился на набережной рядом с собором.