Англия: Портрет народа - Джереми Паксман

За популярными праздниками и парламентскими законами стояли не столько религиозные, сколько политические убеждения: при том что исторические враги Англии — Франция и Испания — были странами католическими, утверждение протестантства приравнивалось к декларации национальной независимости. Однако срабатывало и нечто более глубокое, чем политика. Руперт Брук приводит высказывание одного из рядовых английских солдат времен Первой мировой войны, который формулирует свои скрытые подозрения насчет континента: «Что мне здесь не нравится, в этой треклятой Европе, так это все эти, черт возьми, картинки с Иисусом Христом и Его родственниками за этими чертовыми стекляшками». Дело не в том, что в англиканской церкви нет ниш с изображениями святых, реликвий из их одежды, старых гнилых зубов или осколков костей, якобы принадлежавших святому Петру, которые почитаются как средство от болезней. Все это уничтожено или забыто в ходе Реформации. Есть нечто иное, ощущение того, что корни англиканизма, который всегда был больше обязан своим появлением Эразму, а не Лютеру, заложены в ежедневных мирских заботах. В результате англиканизму оказалось гораздо легче, чем католицизму, приспособиться к научным открытиям, изменившим мир: в католическом катехизисе нападкам подвергается не только дарвинизм, но и Просвещение.

Достижения англиканской церкви в развитии чувства национального самосознания заключаются по большей части не в том, что она провозглашает, а в том, что благодаря ей стало возможным. Есть даже основания утверждать, что с установлением англиканской церкви установилась и Англия как таковая. Тем не менее это не значит, что англичане — люди набожные. Они выбирают религию как понравившуюся одежду или автомашину — с ее недосказанностью и известной надежностью, всегда доступную, когда понадобится. В каком-то смысле Англия страна вообще не протестантская. Любой школьник знает, что церковь нашей страны придумана, чтобы Генрих VIII мог получить развод. Как выразился проницательный наблюдатель своей новой родины Ральф Дарендорф, «ссора с Папой Римским и истинная Реформация — не одно и то же».

Англиканская церковь сегодня стала институтом, который просто бесит, потому что именно такая религия нравится англичанам — прагматичная, удобная и ненавязчивая. Неудивительно, что множество английских писателей предпочли волнующие определенности католицизма. Просто невозможно написать такой роман, как «Сила и слава» Грэма Грина, о церкви, построенной на убеждении, что обо всем можно договориться за чашкой чая. Минуло почти четыре столетия с лучших времен англиканских проповедей, и творения последних ярких представителей англиканизма в литературе — Розы Маколей, Дороти Ли Сейерс, Джона Бетчемана, Стиви Смит — уже не звучат с такой силой, как произведения поэта-католика, такого как Джерард Мэнли Хопкинс. Никто, почитав Троллопа или даже Барбару Пим, не поверит, что у англиканской церкви есть некая миссия по отношению к бедным и угнетенным. Она остается тем, чем была всегда: удобным средством, которое придумали из политических соображений монархи династии Тюдоров и в котором традиционная Троица увеличена до пяти ипостасей, включая монархию и парламент. Достижением англиканства можно считать то, что он ловко укротил глубоко заложенный в англичанах антиклерикализм (в одном из моих любимых деревенских названий — Брэдфилд-Комбаст — увековечено сожжение в 1327 году бушевавшей толпой из якобы 40 000 человек Брэдфилд-Холла, владельцем которого был аббат Бери Сент Эдмундс) и вплел Церковь в структуру государства.

Глубокую интеграцию веры и государства можно наблюдать ежедневно в течение парламентского года, когда незадолго до половины третьего по центральному коридору Вестминстерского дворца следует небольшая процессия. Когда при прохождении этой колонны звучит возглас «Шапки долой, публика!», полицейские снимают шлемы. Первым, стуча каблуками по плиткам пола, выступает человек в смешных гетрах, за ним следует какой-нибудь отставной генерал с золотым церемониальным жезлом в руках, потом идет спикер палаты общин в черной с золотом мантии, а за спикером шествует священник спикера. Смотрится это как сцена из комической оперы Гилберта и Салливена. Войдя в зал заседаний, капеллан в присутствии кучки парламентариев, взявших на себя этот труд, взывает к Богу с молитвой во славу политических словопрений, поношений и набора очков дня сего. Какое отношение, спросите вы, имеет ко всему этому Бог? И все же нечто подобное происходит в каждом подразделении армии, авиации и флота и признается в умозрительном положении архиепископа Кентерберийского, самого превышестоящего простолюдина в стране, который при коронации возлагает корону на голову монарха. Ежедневная литургия, в которой упор делается на чтение молитв за здравие монарха и «всякого, облеченного властью ея», — это глас церкви, знающей свое глубоко консервативное и полусветское место в английском обществе.

Поэтому было бы ошибкой рассматривать историческую враждебность к католицизму как доказательство восторженного отношения к протестантству. Стоит лишь вспомнить, с какой неприязнью относились к нонконформистам, воспринимавшим Библию слишком серьезно: автор «Путешествия пилигрима», самого знаменитого религиозного романа всех времен, Джон Баньян, провел почти двенадцать лет в Бедфордской тюрьме за чтение проповедей без лицензии. Антикатолицизм проистекает из убеждения, что раз в стране произошла Реформация, нельзя быть одновременно католиком и патриотом. Хотя основатель англиканской церкви Генрих VIII был протестантом самого что ни на есть католического толка. (Наиболее отличительные элементы англиканского вероисповедания — отмена целибата священников и отправление литургии на разговорном языке — были введены лишь после того, как он благополучно упокоился в гробу.) В последующие века англиканской церкви удалось включить в себя пуританизм, англо-католицизм, кельтский мистицизм, евангелизм, христианский социализм и полдюжины других учений. Эта Церковь существует потому, что существует — практичная, легко приспосабливающаяся, утешение утешившимся. Единственный здравый вывод, который можно сделать из уникального привилегированного положения англиканской церкви — ее официального статуса, присутствия епископов в палате лордов, права премьер-министра назначать высшее духовенство и так далее, — не в том, что она представляет некую глубоко заложенную в народе духовность, а в том, что она служит целям, которые одинаково устраивают и ее, и государство. Немало епископов и деканов могут в неофициальной беседе признать, что для церкви было бы лучше порвать официальные связи с государством и стать «негосударственной». Часто говорят, что если бы англиканская церковь была лишь одним из многих вероисповеданий, это отражало бы ситуацию в новой Британии, где в обычное воскресенье в церквях собирается больше католиков, чем англикан, в стране с большим числом азиатов-мусульман, сикхов и пятидесятников из стран Карибского бассейна. (Неофициально многие лидеры этих других верований относятся к этой идее с гораздо меньшим энтузиазмом: их устраивает некоторое духовное присутствие у средоточия конституции, и старая англиканская церковь с ее расплывчатостью для них лучше, чем большинство других, потому что она очень старательно следит, чтобы иные верования и конфессии имели свой голос.)