DELETED - Катерина Кюне

Жана Жене, который воровал и проституировал, Маркиза де Сада, Генри Миллера или Бодлера с его сифилисом. Под натиском этих имён я предприняла ещё пару попыток приобщиться к творениям изысканной порно-индустрии, но ничего не получилось. Пока я смотрела, мне постоянно хотелось то ли поблевать, то ли помыться. Так что в конце концов смотреть порно я отказалась, заявив, что лучше буду отсталой и закомплексованной.

Даже сейчас при воспоминании о тех временах меня подташнивает, и я убираю чашку чая или блюдце с шоколадом с глаз долой, потому что становится невозможным смотреть на чай или еду, не говоря уж о том, чтобы пить или есть.

Не добившись успеха с видеороликами, Алекс принялся подробно пересказывать мне свои выдающиеся сексуальные похождения. И если просмотр видео можно было прекратить, уйдя от монитора, то остановить рассказы Алекса не было никакой возможности.

У него была потрясающая способность превращать практически любую романтическую историю в отвратительную. Словно в его речи жили гнилостные слова-бактерии, которые, соприкоснувшись с любым материалом, запускали процесс порчи. Возможно, дело было и в том, что в его пересказе этих историй главные роли играли не люди, а необычность поз и комбинаций, антураж. Люди же были просто частью этого антуража.

О женщинах, с которыми у него были короткие интрижки, Алекс говорил в терминах опытной хозяйки, делящейся с молодухой секретами выбора подушки. «Надо, чтоб на ощупь была ладная, чтобы в руках подержать было приятно. Чтобы достаточно мягкая была, но в тоже время упругая. И чтобы и так и эдак повернуть можно и по-всякому удобно пристроиться».

Антураж менялся: кладбища, парки, леса, поля, луга, крыши. Мелькали ноги, закинутые на плечи, зады, рваные колготки, другие ноги… И выяснялось, что это описание групповухи. Потом опять смена антуража: чья-то грязная кухня, клеёнка в подсолнухах на столе, чьи-то сиськи трутся об эти подсолнухи, лужица спермы, стекшей с чьей-то спины на всё те же подсолнухи… И снова леса, поля, луга, перекошенные деревянные домики, старое здание вокзала, поезд, быстрый секс на нижней полке в купе…

Была у него и долговременная сожительница, но она оказалась неблагодарной ленивой тварью. «Училась она… Целыми днями на диване прохлаждалась перед телевизором, пока я, чтобы денег заработать, вынужден был на рынке газетами торговать… Ты знаешь, сколько эти газеты весили? Два месяца надрывался, каждый божий день утром и вечером коробки с этими газетами таскал, жилы на руках рвал, а она к моему приходу только и удосуживалась, что пожрать приготовить. Какой-нибудь жареный окорочок с рисом передо мной поставит и всё — вот твой ужин, собака, жри».

Ещё пару женщин Алекс, по его словам, любил по-настоящему. Не так как меня, конечно. Так он никого ещё не любил. Увы, обе женщины оказались негодными. Он на них кучу времени и денег просадил, но обе, лживые суки, отплатили тем, что предали его. Одна оказалась настоящей блядью, клейма ставить негде. А на другой он даже собирался жениться, но вовремя узнал, что она на свадьбу пригласила двух своих бывших, так что вместо свадьбы случился скандал. Матушка его сразу была против этой свадьбы, всё кричала: «На кого ты меня променял? На эту шлюху облезлую?». И права оказалась. Зря только с родной матерью разосрался тогда из-за этой дурацкой свадьбы…

Истории во всех подробностях сыпались и сыпались на меня. Когда Алекс принимался описывать половые акты, я пыталась протестовать, мол, о таком не рассказывают. Но он не унимался. И тогда во мне стало расти то, что однажды затопило собой всё вокруг: города, деревни, леса, поля и железные дороги. Чувство, с которым я долго боролась, которого стыдилась и которое скрывала даже от себя — отвращение.

23

Был период, когда я решила избавиться от «ложных друзей». Таких ребят, за которыми я молча наблюдала в соцсетях и даже комментариев под их постами никогда не оставляла. Некоторые из этих людей не знали о моём существовании. А те, кто знал, возможно, были бы не рады тому, что я за ними наблюдаю. И конечно, я им была совершенно не нужна и не годилась в настоящие друзья. Я написала тогда что-то вроде манифеста «Против ложных друзей».

Против ложных друзей

Это очень тяжело — иметь ложных друзей, привязываться к людям, не ставя их в известность. Сначала ты в своем воображении рассказываешь им свои истории и тебе весело. Ты делишься с ними мыслями и тебе хорошо. Ты наблюдаешь за их жизнями и сопереживаешь. Видишь на странице друга новое радостное фото и думаешь: «Ты сегодня такой счастливый, я так рад за тебя!». И ты и вправду улыбаешься, и настроение становится лучше.

«Пожалуйста, не плачь, я уверен, с твоей бабушкой всё будет хорошо!» — утешаешь ты мысленно. А сам сидишь перед монитором и заливаешься слезами — ведь невозможно спокойно смотреть на то, как твой друг несчастен. Точнее, читать об этом на его странице.

А потом с тобой случается что-то плохое. Что-то произошло, и теперь тебе больно. Ты чувствуешь боль, ровную и непроходящую, как гудение трансформатора.

Например, твой сожитель сказал тебе, что ты урод. Моральный урод — слабый, беспомощный — никто не в состоянии тебя вытерпеть. А потом ты ехал в трамвае, и на тебя наорала бабка — ни за что, просто потому что ты попался на её пути. А потом ты вернулся домой и пребольно укололся, когда поливал свой любимый Молочай Милиуса. И тогда ты осел прямо у окна, прислонившись спиной к теплой батарее. И понял, что у тебя нет сил, чтобы встать. Тебе нужна помощь, утешение, поддержка.

Ты сидишь, батарея неприятно горячит твою спину; в облаке тепла, которое она создает, тяжело дышать. И тогда какой-то внутренний голос требует обратиться к нему, к твоему лучшему другу, который тебя так понимает.

Позвонить ему прямо сейчас, попросить его приехать. Поговорить с ним, всё ему рассказать, чтобы стало легче, чтобы он поддержал тебя.

И тебе бывает очень трудно и горько объяснять внутреннему голосу, что этого лучшего друга на самом деле нет. То есть он существует, но не придёт на помощь. Он просто не знает о твоём существовании.

Я сохранила этот манифест, чтобы иногда его перечитывать — напоминать себе, как это бывает, когда в тяжелый момент выясняется, что дружба была иллюзией, что помощи ждать неоткуда. Но я не хотела, чтобы это прочёл Алекс, он очень любил рыться в моих документах. Поэтому я открыла