Шрам - Марина Дяченко

— Что ж вы так долго раздумываете? — мягко удивился декан.

— А? — вздрогнул Эгерт. — А разве я… Я же сказал, что согла… Я согласен.

Две кровати с высокими спинками да старый столик под узким окошком — вот и всё, что могла вместить сырая комнатка с низким сводчатым потолком. Окошко глядело во внутренний двор университета — сейчас там было пусто, только неутомимая старушка, являвшаяся с уборкой дважды в неделю, расхаживала взад-вперёд то с тряпкой, то с метлой.

Эгерт слез с подоконника и вернулся на свою кровать. Теперь у него было полным-полно времени для того, чтобы лежать навзничь, глядеть в серые своды потолка и думать.

Минет весна, пройдёт лето, потом наступит осень — в который раз Эгерт загибал пальцы, подсчитывая оставшиеся месяцы. Наступит День Премноголикования, и в город явится человек с прозрачными глазами без ресниц, с нервными крыльями длинного носа, с жалящей шпагой в ножнах — человек, облачённый невидимой, но от этого не менее беспощадной силой…

Солль вздохнул и повернулся лицом к стене. Высоко вскидывая тонкие суставчатые ноги, по тёмному камню бежал мелкий паучок.

Университет полон был самой разношёрстной братии; во флигеле жили и столовались те, что победнее. Молодые люди побогаче — а их тоже было немало — снимали апартаменты в городе. Эгерт избегал и тех, и других. Спустя несколько дней после своего водворения в университете он написал в Каваррен, отцу; ничего не объясняя, сообщил только, что жив и здоров, и просил прислать денег.

Ответ пришёл раньше, чем можно было предположить — вероятно, почта ходила исправно. Эгерт не получил из дому ни упрёка, ни утешения, ни единого слова на клочке бумаги — зато смог расплатиться за стол и жильё, сменить износившуюся одежду и починить сапоги; положение вольнослушателя не давало ему права на гордость всех студентов — треугольную шапочку с серебряной бахромой.

Впрочем, ни шапочка, ни бахрома нимало его не занимали — глядя в белую стену сырой комнатушки, он видел дом с гербом на воротах — вот верховой слуга приносит письмо… Вот отец берёт смятую бумажку в руки — и руки дрожат… А на пороге стоит мать — измождённая, седая, и платок соскальзывает с плеч…

А может быть, и нет. Может быть, рука отца не дрогнула, когда под сургучной печатью он обнаружил имя сына. Может быть, только дёрнул бровью и сквозь зубы велел слуге отослать денег этому недоноску, позорящему честь семьи…

За спиной Солля распахнулась дверь. Привычно вздрогнув, он сел на кровати.

Сосед Солля по комнате, сын аптекаря из предместья, радостно ухмыльнулся.

Имя его было Гаэтан — но весь университет и весь город в глаза и за глаза звали его Лисом. И без того юный — года на четыре моложе Солля — он выглядел совсем мальчишкой из-за небольшого роста, узких плеч и по-детски открытой, скуластой физиономии. Задиристо вздёрнутый нос Лиса покрывали полчища веснушек, а маленькие глаза цвета мёда умели в одну секунду сменять обычное шкодливое выражение на мину трогательной наивности.

Лис был единственным человеком во всём университете — не считая, разумеется, декана Луаяна — с кем Эгерт Солль успел сказать более двух слов за всё это немалое время. В первый же день, преодолевая неловкость, Эгерт спросил у соседа, не видел ли он здесь девушки, молодой девушки с тёмными волосами. Задать вопрос было нелегко — но Солль знал, что остаться в неведении будет хуже. В какой-то момент он почти уверился, что Лис рассмеётся и заявит, что в столь солидном учебном заведении девушек не держат — и тот действительно рассмеялся:

— Что ты, братец! Это не нашего неба птичка… Её зовут Тория, она дочка декана, красивая, да?

Лис всё говорил и говорил — но Эгерт слышал только стук крови в ушах. Первым его побуждением было бежать куда глаза глядят — но он немыслимым усилием сдержался, заставив себя вспомнить о разговоре у колодца…

Декан — её отец. Проклятая судьба.

Всю ночь, последовавшую после этого открытия, он провёл без сна — хоть это и была первая за много дней ночь в чистой постели. С головой накрывшись одеялом — чтобы не так бояться полной шорохов темноты — он тёр воспалённые глаза и лихорадочно думал: а вдруг всё это — колдовство? И город, и университет, и декан встретились ему не случайно — его привели сюда, в ловушку, привели и заперли, чтобы мстить…

На другой день в узком коридоре ему повстречался декан. Спросил что-то незначительное, и под спокойным пристальным взглядом Эгерт понял: если это и ловушка — он слишком слаб, чтобы вырваться.

На него косились с любопытством — надо было отвечать на какие-то вопросы, бесконечное число раз повторять своё имя, вздрагивая от неожиданных прикосновений… Немного помогали защитные ритуалы, но Солль боялся, что их заметят со стороны — и поднимут на смех.

Скоро студенческая братия решила, что Эгерт — необычайно замкнутый и хмурый субъект, а посему просто оставила его в покое. Солль был необычайно рад такому повороту событий, и даже посещение лекций стало для него чуть менее тягостным.

Все студенты, сообразно количеству проведённых за учёбой лет, делились на четыре категории: студенты первой ступени звались «вопрошающими», поскольку учились первый год и преуспевали скорее в желании познать, нежели в самой науке; студенты второго года именовались «постигающими», третьего — «соискателями», поскольку претендовали уже на некую учёность, и, наконец, студенты четвёртой ступени звались «посвящёнными» — по словам всё того же Лиса, далеко не все замахнувшиеся на учёность юноши удостаивались этого звания, множество их валилось на летних экзаменах и так, недоучками, возвращалось по домам.

Сам Гаэтан учился второй год и звался «постигающим»; Эгерту казалось, что Лис постигает в основном премудрости весёлых пирушек и ночных похождений. Студенты разных степеней учёности охотно водились друг с другом; каждая группа время от времени собиралась на отдельные занятия — однако на общие лекции, проводимые в Большом Актовом зале, являлись все подряд, и каждый пытался извлечь из мудрых речей педагога всё, что в состоянии был переварить: так из единственной миски, поставленной на стол в большой крестьянской семье, старик вылавливает овощи, ребёнок — крупу, а хозяин — кусок мяса.

Всякий раз, переступая порог лекционного зала, Эгерт стискивал зубы, сплетал в кармане пальцы и переступал через собственный страх. Огромное помещение казалось ему зловещим; с лепного потолка смотрели плоские каменные лица, и в белых слепых глазах Соллю чудилась не то усмешка, не то угроза. Забившись в угол — скамья казалась неудобной, быстро затекали колени, немела спина — Эгерт тупо смотрел на высокую, украшенную резьбой кафедру; обычно смысл того, о чём говорил лектор, ускользал от него уже через несколько минут после традиционного приветствия.