Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

Он упрямо допрашивал её, как, по её мнению, королева отнесётся к его визиту в зал «Бычий глаз». Одобрит ли его появление там? Жанна пообещала спросить об этом Марию-Антуанетту, в сотый раз повторяя ему одно и то же по большому секрету. Как ей нравится ожерелье, она его носит, не снимая ни днём, ни ночью, любуется его блеском при дневном свете, как ей нравится поразительная переливчатость камней! У Марии-Антуанетты, должно быть, не сердце, а камень, если она не отдаст его тому человеку, который подарил ей это ожерелье. Что до сомнений, то это просто абсурд! Королева теперь в его руках. Разве не стоит её собственноручная подпись на договоре о передаче ей бриллиантового ожерелья? Разве не греет ему душу роза? Королева многим рискует, но её риск отличается от риска, на который идёт обыкновенная женщина. В её руках вся страна, она должна заботиться о своём муже-короле, о своих детях. Что же ему, кардиналу, ожидать, если она вдруг упадёт в бездну и потащит его за собой?

— Ради всех святых, не огорчайте её своими признаниями о том, какой вы несчастный человек. Она женщина необычная, отличается постоянством и верностью чувств. Она вполне способна бросить всё ради своего возлюбленного, поверьте мне. Проявите мудрость ради неё. Вы, мой друг, не отличаетесь ни робостью, ни подозрительностью, вы — самый храбрый, самый отважный человек в мире. Наберитесь терпения. Ваше счастливое время уже близко. Ну а что касается намерения посетить «Бычий глаз», то можете, конечно, туда пойти. Она мне твёрдо обещала, что подаст вам какой-то знак. Улыбнётся или легко кивнёт, и вы увидите в этих знаках тот смысл, который она в них вкладывает.

После таких слов Жанны принц Луи де Роган, исполненный трепетных надежд, стоял в толпе зевак в зале «Бычий глаз», чтобы посмотреть на королевскую процессию.

Боже! Какое очарование! Он отчётливо видел перед собой все черты любимого лица, но никак не мог увидеть выражения глаз. На её щеках пылал яркий румянец, а губы были похожи на две красные гвоздички. Ах, эти соблазнительные, пленительные губы династии Габсбургов! Но глаза! Глаза! Он их не видел, сколько ни старался.

Сердце его громко стучало, к горлу подкатил комок.

Да, наконец свершилось! Слава Богу! Королева медленно подняла голову и, едва заметно поклонившись, улыбнулась. Она прошла мимо, оставляя за собой слабый запах фиалок.

Теперь его сердце не стучало, а бешено билось. В изнеможении он прислонился к стене, перед его глазами неотступно стоял дивный, сказочный образ. А какие у неё волосы! Белокурые с пепельным отливом. Божественно! Как всё же она прекрасна, как прекрасна!

Графиня потянула его за рукав, выведя из оцепенения.

— Пора идти, мой друг. По-моему, вы грезите. Она подала вам знак, не так ли? Ну, что я говорила!

Он смог ответить ей только слабым поклоном. Будь он в эту минуту не столь возбуждён, до предела взволнован, он мог бы понять, что все королевы на свете, выходящие к толпе своих подданных, расточают притворные, ритуальные улыбки. Если бы сейчас кардиналу кто-то об этом напомнил, он наверняка не обратил бы на это никакого внимания. Он не мог в это поверить! Как не мог поверить, что Мария-Антуанетта даже не подозревала о его присутствии...

Тем временем изысканные ужины в «Отеле де Роган» продолжались. На них очаровательная Ламотт нашёптывала нежные слова якобы от имени королевы, и они лишь разогревали его воображение, усиливали надежду. В ответ хитроумная Жанна получала дорогие подарки, из-за чего, собственно говоря, она и была до сих пор в Париже. К тому же росли и крупные взносы на королевскую благотворительность. Кардинал щедро финансировал её величество, как и подобает главному жалователю милостыни в государстве. Ламотт постоянно упрашивал жену поскорее покинуть Париж. Она, конечно, могла уехать, но главные пружины заговора были в её руках, а кто, кроме неё, мог определить точное время для побега? Она получала весточки от мужа из Лондона и от Вилетта из Амстердама, а потом из Женевы. Никто не наводил о них справок, ничто им, судя по всему, не грозило, а один ювелир с Бонд-стрит безоговорочно выложил Ламотту за бриллианты громадную сумму — десять тысяч фунтов стерлингов!

Так что когда она покинет Францию, о деньгах ей не придётся беспокоиться. Но у неё были ещё и другие доводы. У Парижа своя привлекательность. Разве истинная парижанка может покинуть столицу? К тому же она в нём завязывала нужные связи, которые, несомненно, пригодятся, как только начнётся буря. Как ни странно, но с каждым днём Жанна всё меньше опасалась гнева королевы. Даже если неизбежное на самом деле произойдёт и её арестуют, то что может сделать с ней разъярённая Мария-Антуанетта? Все парижане люто ненавидят австриячку. Самые невероятные, грязные, порочившие королеву слухи гуляли по Парижу, а острый язычок Ламотт неустанно их перемалывал. Для злобной молвы не существовало границ. Все пороки, все безумства Мессалины[8] приписывались французской королеве. В нищете, в непосильных налогах, в неурожаях — во всём винили королеву и её умопомрачительное транжирство, хотя её личные ежегодные расходы были гораздо меньше того, что проматывали за один месяц мадам де Помпадур и дю Барри! Повсюду громко звучало главное обвинение: «Наш король — хороший король, но он подкаблучник мерзкой австриячки. Долой австриячку! Отправьте её обратно в Вену!» И хотя многие благородные аристократические семейства были на её стороне, перспективы рисовались всё более зловещими.

Нет, Жанна де Ламотт с каждым днём всё больше убеждалась в том, что она, в случае чего, гораздо больнее ударит королеву, чем та её. К тому же члены королевской семьи никогда не осмелятся обвинить в чём-нибудь кардинала: де Роганы с их союзниками Конде и другими аристократическими кланами Франции были слишком могущественны и не боялись ни унижений, ни опалы. К тому же за кардинала вся французская католическая церковь.

Но была и ещё одна причина для откладывания побега — Калиостро. Пока нужно с ним заигрывать, не злить его зря, но в скором времени можно будет наплевать на громкие разоблачения «Великого кофты» . С её связями Жанна могла превратить его в ничто. Во всяком случае она искренне надеялась на это. Но всё же на часть благотворительных денег де Рогана купила красивую табакерку для нюхательного табака, усыпанную жемчугом и передала Калиостро в качестве залога. Она постоянно демонстрировала ему счета по продаже бриллиантов с указанной в них его долей, счета, надёжно спрятанные в недоступном месте в Лондоне. Это была Сильно завышенная сумма, чтобы разжечь алчность «пророка». Компаньоны были в самых лучших приятельских отношениях и часто бывали в «Отеле де Роган» на ужинах. Иногда Жанна приглашала графа к себе, в свой маленький домик, где они пили дорогое вино из подвалов кардинала.

Если наступал тревожный момент и начинали одолевать сомнения и Жанна спрашивала себя, не пора ли расправить крылья и вольной птицей улететь в Лондон, то письма мужа удерживали её. Он всё время твердил: пока оставайся в Париже, чтобы не вызвать до последнего момента ненужных подозрений, повышенного внимания к себе. Но Ламотт, конечно, лукавил. Ему с такими деньгами было хорошо одному в Лондоне, и он не испытывал никакого желания видеть рядом свою ненаглядную жёнушку.

Однако приблизился день 30 июля, когда по договору королева должна была сделать первый взнос в уплату за ожерелье. Но от неё не поступало никакого письма, в котором она выражала бы готовность внести деньги. Де Роган не мог усомниться в её честности и, конечно, не допускал даже малейшего подозрения. Но всё же в таком деле, последствия которого трудно предугадать, даже королева должна была понять, что, кроме её интереса, существует ещё множество серьёзных вещей. Де Роган искренне верил, что королевское положение — не помеха для ведения честного дела.

19 июля надежда ему улыбнулась. Вечером к ужину приехала дорогая подруга Жанна. Она сияла, как новый золотой, и привезла письмо.

— В этом письме, — сказала она, — деньги, но сколько королева прислала, я не знаю. Королева с улыбкой передала конверт и сказала: «Передайте вот это монсеньору. Он наверняка обрадуется».

— Из-за этих волнений можно преждевременно состариться. Я постоянно живу в тревожном ожидании, и если бы только не дружеская поддержка «Великого кофты» и ваша, дорогая Жанна, я давно бросил бы все эти дела и удалился бы в Саверн.

Кардинал разорвал конверт, быстро прочитал, нахмурился. Жанна поняла, что бури сейчас не миновать.

   — Боже мой! — Она прислала мне только проценты — всего тысячу восемьсот ливров — и говорит, что, к сожалению, в данный момент не в состоянии уплатить главный взнос. Ну и что я скажу Бёмеру? Ах, какой я глупец, какой глупец! Разве можно доверять женщине? Если ты у неё в руках, то тебе конец. У меня нет денег, чтобы заплатить ювелиру, и я не стал бы этого делать, даже если бы они у меня были. Возвращайтесь к ней и скажите, что нужно держать данное слово.